Поэзия английского романтизма XIX века

Ибо все живое Священно.

1790–1793.

ВИДЕНИЯ ДЩЕРЕЙ АЛЬБИОНА Перевод А. Сергеева

[21]

У. Блейк. Видение Дщерей Альбиона.

Титульный лист поэмы. 1793 г.

Расскрашенная гравюра на металле.

Глаз видит больше, чем Сердце знает.

21

Видения Дщерей Альбиона. — Поэма издана Блейком в 1793 или в 1794 году, три оттиска относятся к 1815 году; всего сохранилось семнадцать экземпляров. Поэма в известном смысле является продолжением «Книги Тэль» и содержит в первую очередь протест против семейных отношений в современном поэту обществе, сопоставляемых им в символическом плане с рабовладением. Она представляет собой вариацию на тему поэмы Макферсона-Оссиана «Ойтона», героиня которой любит Гола, но обесчещена Данромматом и умирает от стыда во время их поединка. Дщери Альбиона— англичанки, порабощенные обычаями своего времени.

Смысл

Я полюбила Теотормона [22] И не стыдилась, что люблю; Я трепетала в страхе девичьем И пряталась в долине Левты [23] . Я сорвала цветок над Левтою И в путь пустилась из долины; Но грозный гром одежду девичью Ударом надвое рассек.

Видения

Рыдают в рабстве Дщери Альбиона, стон их слышен В долинах и в горах; к Америке летят их вздохи: Там безутешная душа Америки Утуна [24] Бродила по долине Левты и себе в отраду Цветок искала и, найдя, спросила Маргаритку: — Скажи, цветок иль нимфа ты? То вижу я цветок, То нимфу. [25] Разлучу ль тебя с твоим росистым ложем? Златая нимфа ей в ответ — Сорви меня, Утуна! Другой цветок взрастет взамен меня: душа блаженства Бессмертна. — И укрылась нимфа в венчике златом. Утуна сорвала цветок, сказав: — Ты разлучилась С росистым ложем — так сияй же на моей груди: С тобой мне весело спешить, куда влечет душа. И полетела на волнах крылатого блаженства, Над царством Теотормона пустилась в быстрый путь. Но громом Бромион [26] сразил ее; она упала На ложе бурное его и воплем гром пронзила. Воззвал глумливый Бромион: — Взгляни, в моих объятьях — Блудница, и хранят ее ревнивые дельфины! Твоя Америка — моя, мои твой юг и север, И выжжено мое тавро на черных детях солнца. Они не ропщут и покорны моему бичу, Их дочери дрожат меня и уступают силе. Бери мою наложницу, храни мое дитя — Ты через девять месяцев его получишь в дар! Но потрясенный Теотормон отгоняет бурю, И волны темной ревности спешат к прелюбодею. Спиной к спине в пещерах Бромиона страх и срам. Пред входом, слезы затаив, упорный Теотормон; У ног его, как волны на пустынном берегу, Вскипают голоса рабов; их продают за деньги, В монашеские норы загнала их злая похоть — Ее, как лаву, непрестанно изрыгают горы. Утуна слез не льет, не может: слезы в ней иссякли; Но тело снежное ее трепещет от стенаний, Она к себе скликает Теотормоновых птиц: — Ко мне, Орлы, владыки звонких токов неба! Когтями рвите грудь мою и обнажите душу, Чтоб образ Теотормона запечатлелся в сердце. Орлы слетелись и когтили жалобную жертву; Сурово улыбнулся Теотормон, и Утуна В душе своей запечатлела горькую улыбку — Так солнце после бури отражается в реке. Вздыхают Дщери Альбиона, слыша стон Утуны. — Зачем рыдает у пещер мой грозный Теотормон, Зачем душа Утуны тщетно молит о спасенье? Восстань, о Теотормон, ибо деревенский пес Залаял пред рассветом, соловей окончил песню, И жаворонок шелестит во ржи, и возвратился С добычею Орел, и поднял клюв к востоку, И стряхивает прах с бессмертных крыльев, и зовет Медлительное солнце. Пробудись, мой Теотормон, Меня пятнала тьма, но ночь прошла, и я чиста. Мне говорят, что только ночь и день могу я видеть, Что пять моих убогих чувств мою замкнули душу И заключили в тесный круг мой беспредельный разум, А сердца моего горящий шар низвергли в Бездну: Мне говорят, что я навек отторжена от жизни, Что утром для меня восходит туча, а не солнце, И вечером ступаю я не к ночи, а к могиле: Мой Теотормон мне не внемлет! Для его души Что свет — что тьма: ночь вздохов или утро свежих слез. Лишь Бромион с усмешкой слышит мой унылый стон. Что заставляет кур бежать от ястребиной злобы? Что заставляет голубей искать дорогу к дому, А пчел роиться в улье? Разве мыши и лягушки Не обладают зрением и слухом? Отчего же Их нравы, обиталища и радости различны? И отчего осел упрям, и отчего верблюд Покорен человеку? Оттого ли, что у них Есть зренье, осязанье, обонянье, слух и вкус? Нет, ибо тем же наделен равно и тигр и волк. Спроси червей о тайне гроба, отчего они Живут среди костей? Спроси коварную змею, Откуда в ней смертельный яд; затем орла спроси, Зачем он любит высь и солнце; и тогда открой мне Издревле затаившиеся мысли человека. Когда бы Теотормон обратил ко мне свой взор, Я не стенала бы весь день, всю ночь бы не стенала. Да есть ли грех на мне, когда во мне твой чистый образ? Всех слаще — плод, в котором червь; душа, в которой горе; Ягненок, на котором дым костра; и яркий лебедь У красных берегов реки бессмертья. Я омыла Крыла свои и тороплюсь прильнуть к твоей груди. Прервал свое молчанье Теотормон и ответил: — Скажи, что значат свет и тьма в земной юдоли горя? И что такое мысль и какова ее природа? И что такое радость, где она, в каких садах? В каких потоках скорбь струится, на какие горы Упала тень тоски и где влачат свой век страдальцы, Кого дурман трудов спасает от самоубийства? Скажи, кем зиждется забытая до срока мысль, И где живет былая радость и минувшая любовь? Когда они вернутся к нам, и сгинет мрак забвенья, И я смогу перенестись сквозь время и пространство И облегчить сегодняшнюю боль, и мрак, и горе? Куда ты улетаешь, мысль, в какой далекий край, И если возвратишься в этот бедствующий мир, Что принесешь ты на крылах — росу, бальзам и мед Иль яд из водяных пустынь, из вражеских очей? Тут Бромион сотряс свои пещеры грозным криком: — Ты видишь древние деревья и на них плоды — Узнай же, что деревья и плоды произрастают Для чувств, не ведомых поднесь; что под всесильной линзой Предвидятся в иных мирах, морях и небесах Такие твари, о каких не мыслил открыватель. Знай: войны на земле ведут не только огнь и меч; Знай: бедствия несут не только нищета и скорбь, Равно как счастье — не одни богатство и довольство! Пойми же: не один закон для льва и для осла; Нет вечного огня, равно как вечных нет цепей, Способных призрак жизни отрешить от вечной жизни! В молчании Утуна протомилась день и ночь; Когда же вновь настал рассвет, то вновь она взмолилась. Вздыхают Дщери Альбиона, слыша стон Утуны. — О Уризен, творец людей, [27] небес немудрый Демон, Вотще ты людям дал свой образ: поглощают слезы Их радость! Разве ты не породил иную радость — Святую, безграничную, бессмертную Любовь? Но разве алчный рот скупца не презирает щедрость? И разве узкий глаз не отвергает бескорыстья? Возьмешь ли ты в советчики мартышку? Дашь ли детям В учители собаку? Не одной и той же страстью Подвигнуты и те, кто отгоняет жалких нищих, И те, кто отвращается от злых ростовщиков. О, разве щедрый на дары поймет восторг торговца? И разве горожанин знает муки земледельца? И разве с ними схож тупой наемник с барабаном — Он превращает ниву в пустошь и, горланит песни! Какие разные у всех миры, глаза и уши! Как смеет пастор требовать даров у хлебопашца, В какие сети и силки он ловит прихожан, Как в души их вливает отвлеченные понятья И загоняет в дебри одиночества и страха — И строит храмы и дворцы, достойные царей! Каким заклятьем юную неопытную деву Он сочетает с ненавистной старостью? Должна ль В цепях усталой похоти она прожить всю жизнь И мертвенными ледяными думами завешивать Прозрачный небосвод своей весны, сходить с ума, И вянущие плечи подставлять бичам зимы, И по ночам кружиться в колесе притворной страсти, И с отвращением рождать незрелых, нежеланных Детей, подобных серафимам, но в людском обличье. Нечистым семенем они зачаты ради смерти — Как им любить родителей, как им ценить свой труд, Когда в их робкие глаза вонзились стрелы дня? Скулит ли кит голодным псом у твоего порога? Вдыхая воды океана, может ли он чуять Добычу высоко в горах, и так же ли, как ворон, Он видит облака и, как стервятник, мерит небо? Паук плетет ли паутину над гнездом орла? При виде полных закромов порадуется ль муха? Нужна ль орлу земля и все подземные богатства? Зато их знает крот, о них тебе расскажет червь — Не он ли воздвигает столп над рыхлой почвой тленья И вечный свой дворец в несытых челюстях могил? Не на пороге ль гроба надпись: «Человек, познай Блаженство и верни себе младенческую радость!» Младенчество! Бесстрашное, счастливое, святое, Ты жадно жаждешь радостей и льнешь к груди блаженства. Невинность! Честная, открытая, ты страстно ищешь Восторгов утра и вкушаешь девственное счастье. Кто научил стыдливости дитя ночного сна? Проснувшись, не предашь ли ты свои простые тайны, Иль вовсе не проснешься ты, когда спадет завеса? Тогда ты выйдешь в мир суровой лицемерной девой, И девственную радость будешь уловлять силками, И заклеймишь ее блудницей, и продашь за деньги В ночи, в молчании, без шепота, в притворном сне. Святые звезды и высокие мечты взирают На дымный пламень, вспыхнувший однажды чистым утром. О Теотормон, ты ли жаждешь скромности поддельной, Искусного, опасливого, злого лицедейства? Коль так, твоя Утуна — шлюха, девственная радость — Распутница, а сам ты, Теотормон, — бред безумца. Ужель я — хитрая рабыня набожной корысти? Нет, я не такова: я дева и лечу мечтами Навстречу радости и счастью. На восходе солнца Открытые глаза мои в согласии счастливом, А вечером, усталая, я нахожу отраду На тихом берегу реки в покое и приволье. О, миг восторга! Миг восторга! Вожделеет дева, Чтоб юноша ей чрево пробудил для наслажденья В укромной тишине, — иначе юность под замком Разучится рождать детей и мыслить милый облик В тени стыдливых занавесей на немой подушке. Зачем ты ищешь благочестья? Разве в нем награда За годы воздержания и самоотрицанья? Ты презираешь грубость плоти и зовешь к безбрачью, В котором тьма пронизана роением желаний? Будь проклят, Породитель гнусной Ревности! За что На Теотормона ты наложил свое проклятье? Пока мои сияющие плечи не померкли — Я — тень, рыдающая у границ небытия. И я зову: Любовь! Любовь! Счастливая Любовь, Счастливая, свободная, как ветер на вершинах! Не ты, Любовь, туманишь ночь — сомненьем, день — слезами, Не ты сетями старости неволишь человека, И он уже не видит плод, висящий перед ним. Не ты, но Себялюбие, скелет с горящим взором, Ревнивый сторож над чужим холодным брачным ложем. Но дев нежносеребряных и жаркозолотых В силки из шелка или в западни из бирюзы Утуна для любимого уловит, и сама, Счастливая, увидит их счастливое соитье, Их прихотливую игру с тобой, мой Теотормон. Горя желаньем, словно первый алый луч рассвета, Утуна будет созерцать чужой восторг, и Ревность Не омрачит ей, бескорыстной, небеса Любви. Сойдет ли солнце в праздничных одеждах в подземелье, Где скряга прячет золото? Опустится ли тучка На каменный порог его? Увидит ли злодушный Лучи добра, что расширяют очи состраданья, Или, как вол, пойдет он по привычной борозде? Ужели благотворные лучи бессильны против Совы, Летучей Мыши, Тигра и Владыки Ночи? Морская птица прячется в ненастном зимнем ветре, Змея к себе приманивает золото и жемчуг, А злаки, звери, птицы, люди вечно жаждут счастья. Восстаньте ж и зачните песнь младенческому счастью! Восстаньте ж для блаженства, ибо все живое свято! Так стонет дева каждым утром, ибо Теотормон Напрасно спорит с грозными тенями океана. Вздыхают Дщери Альбиона, слыша стон Утуны.

22

Теотормон— символ желания, которое, будучи подавленным, превращается в ревность. Имя его произведено от слов «теон» (бог) и «тора» (закон). Его противоположностью является Бромион— символизирующий в поэме закон, господствующий в человеческом обществе; то есть противопоставляются «божеский» и «человеческий» законы.

23

Левта— символизирует дозволенную обществом плотскую любовь, которая в поэме оборачивается насилием; является эманацией Бромиона.

24

Утуна— символ разбитой любви, идеал физической свободы; в этом смысле названа «Душой Америки» — намек на Войну за независимость; Утуна — эманация Теотормона.

25

То вижу я цветок, // То нимфу. — Характерное для Блейка «обнажение» двоякого смысла поэмы: указание на то, что «сюжетное произведение» одновременно является и аллегорией.

26

Бромион. — В других поэмах Блейка символизирует Разум, здесь — людской закон, понимаемый как нечто бесчеловечное; тот же дух, который порабощает женщину (Утуну), порабощает негра (Теотормон, придя к его пещере, слышит голоса рабов). Таким образом, Бромион — дух рабовладения.

27

Уризен, творец людей— один из самых многозначных символических образов в поэмах Блейка, имя его, по-видимому, следует понимать как «Your Reason», то есть «ваш разум». По другому толкованию, оно произведено от греческого «Уридзейн» (ограничивать) (ср. слово «горизонт»). Возможны также производные от имен Уриен (ср. «Сын Уриена-короля»: «Ивэйн» Кретьена де Труа, т. 22 БВЛ или же «Замок семи щитов» Вальтера Скотта, см. наст. том, с. 145) и Уриэль (имя одного из архангелов).

1793

СТИХОТВОРЕНИЯ

ИЗ КНИГИ «ПОЭТИЧЕСКИЕ НАБРОСКИ»

[28]

Песня Перевод С. Маршака

В полях порхая и кружась, Как был я счастлив в блеске дня, Пока любви прекрасный князь Не кинул взора на меня. Мне в кудри лилии он вплел, Украсил розами чело, В свои сады меня повел, Где столько тайных нег цвело. Восторг мой Феб [29] воспламенил, И, упоенный, стал я петь… А он меж тем меня пленил, Раскинув шелковую сеть. Мой князь со мной играет зло. Когда пою я перед ним, Он расправляет мне крыло И рабством тешится моим.

28

Первая книга Блейка, содержавшая также драматические и прозаические опыты, была напечатана на средства друзей поэта, в том числе знаменитого скульптора и рисовальщика Джона Флексмана (1755–1826) в 1783 году в количестве около сорока экземпляров; сохранилось всего двадцать два. Впервые переиздана в 1868 году. Согласно предисловию, написана в возрасте между двенадцатью и двадцатью годами, то есть в 1769–1777 годах, однако несколько стихотворений сборника (в том числе публикуемые в нашем издании) явно написаны позже.

29

Феб(блистающий) (греч.) — один из эпитетов Аполлона, древнегреческого бога искусств.

К музам Перевод В. Потаповой

На склонах Иды [30] затененных, В чертогах, что Восток воздвиг, [31] — В покоях, солнцем напоенных, Где песнопений смолк язык, Вы обретаетесь, богини, Иль в небесах, среди миров? Иль в тех слоях, где воздух синий Рождает музыку ветров? Или под лоном вод зеркальных Вы, девять богоравных дев, Средь рощ коралла, скал хрустальных, Сошлись, поэзию презрев? Как вы могли забыть о чудной Любви к певцам ушедших лет? Ослабли струны, звуки скудны, Нот мало, искренности нет!

30

Ида— гора на Крите, считавшаяся местом рождения Зевса, или горная цепь близ Трои, на которой происходил суд Париса. Блейк не делал различия между ними.

31

В чертогах, что Восток воздвиг… — Цитата из Библии (Псалтырь, псалом 18, стихи 5–6), неоднократно повторяющаяся у Спенсера («Эпиталамион», 149), Мильтона («Комус», 37–38 и 101) и других английских поэтов. Стихотворение «К музам» написано под сильнейшим влиянием Мильтона.

Король Гвин Баллада Перевод С. Маршака

[32]

Внемлите песне, короли! Когда норвежец Гвин Народов северной земли Был грозный властелин, В его владеньях нищету Обкрадывала знать. Овцу последнюю — и ту Старалась отобрать. «Не кормит нищая земля Больных детей и жен. Долой тирана-короля. Пускай покинет трон!» Проснулся Гордред [33] между скал, Тирана лютый враг, И над землей затрепетал Его мятежный стяг. За ним идут сыны войны Лавиною сплошной, Как львы, сильны и голодны, На промысел ночной. Через холмы их путь лежит, Их клич несется ввысь. Оружья лязг и дробь копыт В единый гул слились. Идет толпа детей и жен Из сел и деревень, И яростью звучит их стон В железный зимний день. Звучит их стон, как волчий вой. В ответ гудит земля. Народ идет за головой Тирана-короля. От башни к башне мчится весть По всей большой стране: «Твоих противников не счесть. Готовься, Гвин, к войне!» Норвежец щит подъемлет свой И витязей зовет, Подобных туче грозовой, В которой гром живет. Как плиты, что стоймя стоят На кладбище немом, Стоит бойцов безмолвный ряд Пред грозным королем. Они стоят пред королем, Недвижны, как гранит, Но вот один взмахнул копьем, И сталь о сталь звенит. Оставил земледелец плуг, Рабочий — молоток, Сменил свирель свою пастух На боевой рожок. Король войска свои ведет, Как грозный призрак тьмы, Как ночь, которая несет Дыхание чумы. И колесницы и войска Идут за королем, Как грозовые облака, Скрывающие гром. — Остановитесь! — молвил Гвин И указал вперед. — Смотрите, Гордред-исполин Навстречу нам идет!.. Стоят два войска, как весы, Послушные судьбе. Король, последние часы Отпущены тебе. Настало время — и сошлись Заклятых два врага, И конница взметает ввысь Сыпучие снега. Вся содрогается земля От грохота шагов. Людская кровь поит поля — И нет ей берегов. Летают голод и нужда Над грудой мертвых тел. Как много горя и труда Для тех, кто уцелел! Король полки бросает в бой. Сверкают их мечи Лучом кометы огневой, Блуждающей в ночи. Живые падают во прах, Как под серпом жнецов. Другие бьются на костях Бессчетных мертвецов. Вот конь под всадником убит. И падают, звеня, Конь на коня, и щит на щит, И на броню броня. Устал кровавый бог войны. Он сам от крови пьян. Смердящий пар с полей страны Восходит, как туман. О, что ответят короли, Представ на Страшный суд, За души тех, что из земли О мести вопиют! Не две хвостатые звезды Столкнулись меж собой, Рассыпав звезды, как плоды Из чаши голубой. То Гордред, горный исполин, Шагая по телам, Настиг врага — и рухнул Гвин, Разрублен пополам. Исчезло воинство его. Кто мог, живым ушел. А кто остался, на того Косматый сел орел. А реки кровь и снег с полей Умчали в океан, Чтобы оплакал сыновей Бурливый великан.

32

Король Гвин.В оригинале название: «Гвин, король Норвежский». Сюжет баллады заимствован из произведения Томаса Чаттертона (о нем см. прим. 120).

33

Гордред— один из легендарных британских великанов; по преданию, англичане являются потомками уцелевших троянцев, которые, в свою очередь, переселившись в Британию, перебили или загнали в пещеры живших здесь гигантов. Действие баллады относится к временам скандинавского владычества в Британии (X в.).

СТИХИ ИЗ «ОСТРОВА НА ЛУНЕ»

[34]

«Быть иль не быть, вот в чем…» Перевод В. Топорова

Быть иль не быть, вот в чем Вопрос, таким сычом, Как сэр Исаак Ньютон? Как доктор Соут? Как Локк? Как враль и демагог? — Но мне милее Саттон! Построил Саттон дом Болезнью и трудом Измученным созданьям, Поэтому воздам Его благим трудам, Его святым стараньям. Плюя на пустомель, Он вывернул кошель, Решив не поскупиться, Чтоб дружная артель В жарищу и в метель Знай строила больницу. Там — тридцать шесть палат, А окон там — трикрат; Но все еще звенело В его казне — и вот Отвод для нечистот Он воздвигает смело! Что ж, разве он не мил? И разве не затмил Вас, сэр Исаак Ньютон, Вас, доктор Соут, вас, Локк, Вас, враль и демагог, — Благотворитель Саттон?

34

Стихи из «Острова на Луне».Приблизительно в 1784–1785 годах (судя по упоминаемым в тексте особенностям женской моды) Блейк писал бурлескный роман, содержавший сатиру на светские беседы в английских гостиных и начинавшийся такими словами: «Есть некий остров на Луне, недалеко от большого континента — маленький остров, немного напоминающий Англию; но что еще необычней — люди на нем так похожи, а язык так одинаков с нашим, что можно подумать, будто находишься среди своих друзей». Это неоконченное сочинение впервые опубликовано в 1907 году с многочисленными неточностями в тексте.

Песенку «Предоставь меня печали» поет в «Острове на Луне» мисс Гиттипин; песенку «Быть иль не быть» — математик с многозначительным именем мистер Тупой Угол. Правда, и для самого Блейка Ньютон иногда служил символом сомнения и вообще всего сомнительного.

«Предоставь меня печали!..» Перевод В. Потаповой

Предоставь меня печали! Я, истаяв, не умру. Стану духом я — и только! — Хоть мне плоть и по нутру. Без дорог блуждая, кто-то Здесь, в лесах, повитых тьмой, Тень мою приметит ночью И услышит голос мой.

ПЕСНИ НЕВИННОСТИ И ОПЫТА, ПОКАЗЫВАЮЩИЕ ДВА ПРОТИВОПОЛОЖНЫХ СОСТОЯНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДУШИ

ПЕСНИ НЕВИННОСТИ

[35]

Вступление Перевод С. Маршака

Дул я в звонкую свирель. Вдруг на тучке в вышине Я увидел колыбель, И дитя сказало мне: — Милый путник, не спеши. Можешь песню мне сыграть? — Я сыграл от всей души, А потом сыграл опять. — Кинь счастливый свой тростник. Ту же песню сам пропой! — Молвил мальчик и поник Белокурой головой. — Запиши для всех, певец, То, что пел ты для меня! — Крикнул мальчик, наконец, И растаял в блеске дня. Я перо из тростника В то же утро смастерил, Взял воды из родника И землею замутил. И, раскрыв свою тетрадь, Сел писать я для того, Чтобы детям передать Радость сердца моего!

35

Песни невинности. — Изданы Блейком с многочисленными иллюстрациями, раскрашенными от руки, в 1789 году, явились его первой законченной книгой. Сохранился двадцать один экземпляр книги. Один из общепризнанных шедевров Блейка. В настоящем томе публикуется полный перевод сборника. Сохранились рукописи только четырех стихотворений: «Смеющаяся песня» была написана Блейком на одном из экземпляров «Поэтических набросков»; «Потерявшийся мальчик», «Песня няни» и «Святой четверг» — входили в роман «Остров на Луне».

Сон Перевод С. Маршака

Сон узор сплетает свой У меня над головой. Вижу: в травах меж сетей Заблудился муравей. Грустен, робок, одинок, Обхватил он стебелек. И, тревожась и скорбя, Говорил он про себя: — Мураши мои одни. Дома ждут меня они. Поглядят во мрак ночной И в слезах бегут домой! Пожалел я бедняка. Вдруг увидел светляка. — Чей, — спросил он, — тяжкий стон Нарушает летний сон? Выслан я с огнем вперед. Жук за мной летит в обход. Следуй до дому за ним — Будешь цел и невредим!

Заблудшая дочь Перевод В. Макушевича

Днесь провижу я: Сон стряхнет земля (В глубине души Эхо запиши), Чтобы наконец Найден был Творец И в пустыне сад После всех утрат. В дальней той стране, Где нет конца весне, Девочка лежит Лет семи на вид. Лика долго шла. Птицам нет числа. Голоса в глуши Дивно хороши. «Слышу в тишине: Плачут обо мне И отец и мать. Как мне задремать? Наступила ночь. В пустыне ваша дочь. Разве можно спать, Если плачет мать? Лике не до сна, Если мать грустна. Если дремлет мать, Можно мне поспать. Сумрачная ночь! Лике спать невмочь. Глядя на луну, Я глаза сомкну». К ней приходит сон, И со всех сторон Собралось над ней Множество зверей. Старый пляшет лев, Лику разглядев. Лес ликует весь: Место свято здесь. И вокруг нее Кроткое зверье, Так что лев-старик Перед ней поник. Он лизал ее, Он лобзал ее. Алая слеза Зверю жжет глаза. В умиленье лев. Девочку раздев, Львица в темный грот Спящую берет.

Обретенная дочь Перевод В. Макушевича

И отец и мать Вышли дочь искать. В долах ни души. Рыдания в глуши. Ищут наугад, Плачут и кричат. Семь печальных дней Они в разлуке с ней. Семь ночей подряд Во тьме пустынной спят. В тех местах глухих Сон морочит их. Будто слабый крик В душу к ним проник. Лика голодна, Измучена, бледна. Истомилась мать И не в силах встать. Муж помог жене В безлюдной той стране. Немощную нес, Ослабев от слез, Шел едва-едва. Вдруг он видит льва. Гривой лев трясет. Слабых кто спасет? Перед грозным львом Падают ничком. Зверь обнюхал их И, вздохнув, притих. Нет, не растерзал, — Руки облизал. Подняли глаза. Минула гроза. Дух глазам предстал, Золотом блистал. В золотой броне, Словно весь в огне. Волосы до плеч. Царственная речь: — Следуйте за мной В мой чертог земной. Лика ваша в нем Спит глубоким сном. В заповедный грот Видение ведет. Спать среди зверей Девочке теплей. Там живут они До сих пор одни, Не страшась волков И свирепых львов.