Поэзия и проза Древнего Востока

Третья таблица

Первое сражение богов с Улликумми

[…]Как услышали боги то слово, В колесницы свои они встали. Громом грянул тогда бог Аштаби, [387] Громыхая, он к морю понесся, И с ним семьдесят было богов. […]С Улликумми он сладить не мог, И Аштаби низвергнут был в море И с ним семьдесят вместе богов. […]Кункунуцци потряс небеса, Небесами, как платьем порожним, встряхнул он. Кункунуцци все рос, Если прежде на две тысячи верст возвышался он в море, То теперь Кункунуцци стоял на земле, Он был поднят, как меч, Кункунуцци, Достигал он покоев и храмов богов, Высотою он был в девять тысяч верст, Шириною же был в девять тысяч верст. И стоит Улликумми в воротах Куммии, Он стоит над Хебат [388] и над храмом Хебат, Так, что весть о богах до Хебат не доходит, Так, что мужа не может увидеть Хебат. И Хебат говорить тогда стала Такити: [389] «Я о боге Грозы слова больше не слышу, Я о всех богах важной вести не слышу, Улликумми, о ком говорили они, Может быть, одержал он победу в сраженьях с супругом моим». И Хебат говорила, опять обращаясь к Такити: «Слово мое услышь! Жезл ты в руку возьми, А ноги обуй В буйные ветры, как в сапоги! Ты на поле сраженья иди! Он, быть может, убил его, — Кункунуцци убил его,— Бога Грозы, царя, моего супруга, Так теперь принеси мне весть!» Как услышала слово Такити, Заспешила, и заторопилась, И отправилась было в путь, Но нет для Такити пути, И Такити вернулась обратно, И вернулась Такити к Хебат[…] […]Как Тасмису услышал слово бога Грозы, Быстро вверх поднялся, В руки взял он жезл, А ноги обул В буйные ветры, как в сапоги. На высокую башню взлетел он вверх, Место занял на ней он напротив Хебат, И сказал тут Тасмису, обращаясь к Хебат: «Бог Грозы мне велел уходить из Куммии, Место мне он велел отыскать поскромнее, [390] Будем там, пока наш не исполнится срок». А когда увидала Тасмису Хебат, Чуть она не упала с крыши тогда. Если б сделала только шаг, То упала бы с крыши она. Но дворцовые женщины все Подхватили тогда ее И не дали ей упасть. Как Тасмису слово свое сказал, Вниз он с башни тогда слетел И к богу Грозы пошел. И Тасмису так богу Грозы начал тогда говорить: «Где же сесть нам? Не сядем ли мы на вершине Кандурна? Если сядем мы там, на вершине Кандурна, А другие решат сесть на Лалападува, [391] […]Не останется больше царя в небесах!»

387

Аштаби— бог-воин, выступающий на стороне бога Грозы.

388

Хебат— жена хурритского бога Грозы Тешуба, главное женское божество в хурритской мифологии.

389

Такити— богиня, помощница Хебат.

390

Место мне он велел отыскать поскромнее— Хеттской «tepu pedan» — малое место противопоставляется «sаlli pedan» — большое место. Уходя из своего прежнего местопребывания под натиском Кункунуцци Улликумми, бог Грозы и Тасмису тем самым теряют свое былое могущество.

391

Кандурна, Лалападува— названия гор, куда хотят перенести свое местопребывание боги, теснимые Улликумми.

Бог Грозы и Тасмису отправляются к Эа

И Тасмису опять тогда к богу Грозы обратился: «О бог Грозы, господин мой! Услышь мое слово! К словам, что скажу я тебе, Пусть внимателен будет твой слух! В Апсу [392] пойдем и предстанем пред Эа. Там мы спросим таблички древних слов. [393] Но когда подойдем мы к воротам дворца, Поклониться пять раз мы должны, А потом подойдем мы к покоям, где Эа живет, И еще поклониться должны мы пять раз пред дверями, И когда мы до Эа дойдем, Мы отвесим пятнадцать поклонов. И тогда только Эа до нас низойдет, И тогда только Эа захочет нас слушать, И тогда пожалеет он нас И вернет нам могущество прежнее, Эа». Бог Грозы, когда эти слова от Тасмису услышал, Заспешил он и заторопился, С трона своего вверх он быстро взлетел. Бог Грозы и Тасмису за руки взялись, Путь мгновенно они совершили, Прилетели вдвоем они в Апсу. Бог Грозы подошел ко дворцу, Поклонился пять раз он воротам, Подошел он к покоям, где Эа живет, Поклонился еще он пять раз пред дверями. Бог Грозы и Тасмису до Эа дошли, И пятнадцать они совершили поклонов[…]

392

Апсу— аккадское название подземного Океана, где обитал бог Нижнего мира Эа. В хурритской версии поэмы Апсу выступает как название города.

393

…древних слов— Эа выступает в качестве хранителя тайн сотворения Неба и Земли, с помощью которых хотят найти спасение бог Грозы и Тасмису.

Эа и Упеллури

[…]Эа в душу свою мудрость вобрал, И поднялся Эа тогда, Вышел Эа во внутренний двор, Боги все перед ним тогда встали, Бог Грозы, царь Куммии отважный, встал перед Эа тогда[…] […]Эа начал Энлилю тогда говорить: «Ты не знаешь разве, Энлиль? Разве весть не донес до тебя никто? Разве ты не знаешь его? Как соперника богу Грозы Кумарби его сотворил — Кункунуцци, что вырос в воде, Девять тысяч верст — высота его, Он, как молот, вздымается к небу». […] Когда Эа окончил ту речь, К Упеллури отправился он, Упеллури глаза свои поднял, Начал так Упеллури тогда говорить: «Эа, жизни желаю тебе [394] ». И поднялся тогда Упеллури, И в ответ Упеллури пожелал и ему благоденствия Эа: «Упеллури, живи ты на Темной Земле, Ты, на ком боги строили Небо и Землю!» Эа начал тогда Упеллури опять говорить: «Упеллури, не знаешь ты разве? Разве весть не донес до тебя никто? Разве ты не знаешь его? Бога, что быстро рос, сотворенный Кумарби, чтобы против богов он сражался? Ты не знаешь, что смерти богу Грозы Кумарби желает — Он соперника богу Грозы сотворил. Кункунуцци, что вырос в воде, Разве ты не знаешь его? Поднят он, словно молот, Небеса он, и храмы богов, и Хебат закрывает собою! Далеко ты, на Темной Земле, Оттого и не знаешь его, бога, что быстро растет!» Упеллури тогда начал так говорить: «Когда Небо с Землею построили боги на мне, Я не знал ничего. И когда Небеса от Земли отделили они резаком, Я ведь этого тоже не знал. Вот что-то мешает на правом плече мне теперь, Но не знаю я, что там за бог». Когда Эа слова те услышал, Повернул Упеллури он правым плечом, И на правом плече Упеллури, как меч, Кункунуцци стоял. [395] Эа богам минувшего начал тогда говорить: «Услышьте, боги минувшего, слово мое! Вы, те, кто знаете древних времен дела! Снова откройте склады родителей ваших и дедов! И отцов минувшего пусть принесут печати! Пусть запечатают снова потом эти склады! Пусть достанут из них пилу минувших давнишних лет! Той пилой отделили тогда Небеса от Земли, А теперь Улликумми мы от подножья пилою отпилим. Мы подпилим того, кого породил Кумарби как соперника всем богам![…]»

394

…жизни желаю тебе— Приветствие, совпадающее с древнеегипетским.

395

И на правом плече Упеллури, как меч, Кункунуцци стоял— Согласно картине мира, отраженной в этом эпизоде, только бог Нижнего мира Эа может увидеть подножье Кункунуцци, стоящего на основании Земли и Неба — на плече Упеллури. Отрезав это подножье от плеча Упеллури с помощью того резака или пилы, которым некогда отделили Небо от Земли, Эа лишает Кункунуцци его силы (что также имеет параллели в греческой мифологии, в частности, в мифе об Антее).

Последнее сражение богов с Улликумми

[..]Эа Тасмису стал так говорить: «С сыном моим уходи, Передо мной не вставай! Стала душа моя злою. Мертвых я видел своими глазами на Темной Земле, Праху подобны они[…]» […] Эа к Тасмису начал так говорить опять: «Я поразил его, Улликумми, Теперь вы идите и поразите его. Больше уже, как меч, он не сможет стоять». Тасмису начал тогда веселиться в душе, Трижды он прокричал, Вверх к небесам он взлетел, Боги услышали все. Бог Грозы, царь Куммии отважный, услышал. К месту собрания боги пришли, В ярости на Улликумми Боги ревели тогда, как быки. Бог Грозы в колесницу, как [птица], влетел, С громовыми раскатами к морю понесся, И сразился тогда бог Грозы с Кункунуцци[…] [396]

396

…бог Грозы с Кункунуцци… — За этой строкой следует сильно поврежденный фрагмент, где Кункунуцци хвалится своей силой перед богом Грозы, повторяя слова Кумарби из эпизода «Рождение Улликумми». Конец поэмы, видимо, содержался в четвертой таблице, до нас не дошедшей, где описывалось поражение Улликумми в битве с богом Грозы.

Из цикла «О царствовании на небесах» [397]

Прежде, в минувшие годы, Был Алалу [398] на небе царем. Алалу сидел на престоле, И даже бог Ану могучий, Что прочих богов превосходит, Склоняясь у ног его низко, Стоял перед ним, словно кравчий, И чашу держал для питья. И девять веков [399] миновало, Как царствовал в небе Алалу. Когда же настал век десятый, Стал Ану сражаться с Алалу, И он победил его, Ану. Алалу бежал от него В далекую Темную Землю. [400] Он вниз убежал от него — В далекую Темную Землю. И Ану сидел на престоле. Сидел на престоле он, Ану, И даже Кумарби могучий, Склоняясь у ног его низко, Стоял перед ним, словно стольник, Еду ему он подавал. И девять веков миновало, Как царствовал на небе Ану. Когда же настал век десятый, Стал с Ану сражаться Кумарби. Кумарби, потомок Алалу, [401] Стал на небе с Ану сражаться. Тот взгляда Кумарби не вынес, [402] Но он ускользнул от него, Он, Ану, бежал от Кумарби, Как птица, взлетая на небо. Кумарби, его настигая, Схватил его за ноги крепко, Вниз с неба он Ану стащил, И он укусил его в ногу, Откусил его силу мужскую, И стала, как бронза, литьем Она у Кумарби во чреве. Когда проглотил он, Кумарби, Всю силу мужскую врага, Он радостно захохотал. Но Ану, к нему повернувшись, Сказал ему речи такие: «Ты радуешься, проглотив Всю силу мужскую мою. Но радуешься ты напрасно. Я тяжесть в тебе оставляю: Во-первых, теперь ты чреват [403] Отважнейшим богом Грозы. Чреват ты теперь, во-вторых, Рекою безудержной — Тигром, [404] И, в-третьих, теперь ты чреват Отважнейшим богом Тасмису. Родятся три бога могучих, Как тяжесть, в тебе их оставлю. Теперь ты беременен ими. Тебе остается разбиться: Ударься теперь головою О горы, о скалы, о камни![…] [405] »

397

Перевод сделан по изданиям: «Keilschrifturkunden aus Boghazk"oi», XXXIII, № 1, 20; H. G. G"uterbock, Kumarbi. Mytlien vom churriti-schen Kronos, Z"urich — New York, 1946; P. M e r i g g i, I miti di Kumarpi, il Kronos currico. — «Athenaeum», Nuova Serie, vol. XXXI, Pavia, 1953.

398

Алалу— по-видимому, хурритская форма шумерского имени бога Энлиль.

399

… девять веков… — В подлиннике «девять лет»; имеются в виду мировые годы, или эпохи.

400

…В далекую Темную Землю— Первый из побежденных богов бежит в Нижний мир, второй же пытается неудачно бежать в Верхний мир.

401

Кумарби, потомок Алалу— В смене поколений богов, сходной с «Теогонией» Гесиода, боги, мстящие за своих отцов, сменяют друг друга.

402

Тот взгляда Кумарби не вынес… — Устрашающий взор бога-воина встречается в мифологиях разных народов.

403

… теперь ты чреват… — Близкий мотив встречается в египетском мифе о споре Гора с Сетом.

404

…Тигром— Согласно одному из предложенных толкований мифа божество Тигра должно родиться вместо с братьями — богом Грозы и Тасмису.

405

В следующих частях поэмы, сильно поврежденных, бог Грозы, находясь еще внутри Кумарби, разговаривает с Ану о том, как ему выйти из Кумарби.

Из Молитвы Мурсилиса во время чумы [406]

[…]Бог Грозы города Хаттусаса, [407] господин мой, и вы, боги, господа мои, так все совершается: люди грешат. И отец мой согрешил: он нарушил слово бога Грозы города Хаттусаса, господина моего. А я ни в чем не согрешил. Но так все совершается: грех отца переходит на сына. И на меня грех отца моего перешел. Но этот грех я признал воистину перед богом Грозы города Хаттусаса, моим господином, и перед богами, моими господами: это именно так, мы это совершили. [408] Но после того, как я признал грех моего отца как свой грех, да смягчится душа бога Грозы, моего господина, и богов, моих господ. Будьте теперь ко мне благосклонны и отошлите чуму прочь из страны хеттов! И те немногие жрецы, [409] приносящие в жертву хлеб, и жрецы, совершающие жертвенные возлияния, что еще остались в живых, пусть у меня больше не умирают! Видите, из-за чумы я совершаю молитву богу Грозы, господину моему; услышь меня, бог Грозы города Хаттусаса, господин мой, и меня оставь в живых!.. Птица возвращается в клетку, и клетка спасает ей жизнь. Или если рабу почему-либо становится тяжело, он к хозяину своему обращается с мольбой. И хозяин его услышит его и будет к нему благосклонен: то, что было ему тяжело, хозяин делает легким. Или же если раб совершит какой-либо проступок, [410] но проступок этот перед хозяином своим признает, то тогда что с ним хочет хозяин сделать, то пусть и сделает. Но после того, как он перед хозяином проступок свой признает, душа хозяина его смягчится, и хозяин этого раба не накажет. Я же признал грех отца моего как свой грех; это истинно так. Я совершил это[…]

406

Перевод сделан по изданию: A. G"otze, Die Pestgebete des Mursilis. — «Kleinasiatische Forschungen», Bd. I, Heft 2, Weimar, 1929.

407

Хаттусас— со времени Хаттусиллиса I (XVII в. до н. э.) — столица Хеттского царства, современный Богазкёй (около 100 км от Анкары).

408

…это именно так, мы это совершили— Формула признания в грехе.

409

И те немногие жрецы… — В других местах молитв во время чумы Мурсилис II уговаривает богов оставить в живых жрецов, потому что иначе иссякнут еда и питье, которые они дают богам во время жертвоприношений.

410

Проступок— Проступок и грех обозначаются одним и тем же хеттским словом (uastul).

Изображение Конфуция по рисунку художника У Дао-цзы (VIII в.).

Эстампаж со средневековой стелы.

Литература Древнего Китая

Вступительная статья и составление Б. Рифтина

Литература в Китае, как и в других странах древнего мира, родилась отнюдь не как чисто эстетическое явление, а как непременная составная часть практической деятельности. Самыми ранними письменными текстами на китайском языке были гадательные надписи, выцарапанные каким-либо острым орудием на черепашьем панцире или лопаточной кости барана. Желая узнать, например, будет ли удачной охота, правитель приказывал нанести свой вопрос на панцирь и потом положить панцирь на огонь. Специальный гадатель истолковывал «ответ божества» в соответствии с характером трещин, появившихся от огня. Впоследствии материалом для надписей стала служить бронза на огромных ритуальных сосудах по поручению древних царей делались дарственные или иные надписи. С начала I тыс. до н. э. китайцы стали использовать для письма бамбуковые планки. На каждой такой дощечке помещалось примерно по сорок иероглифов (слов). Планки нанизывали на веревку и соединяли в связки. Легко представить себе, какими громоздкими и неудобными были первые китайские книги. Каждая, по нашим понятиям, даже небольшая книга занимала несколько возов.

В III в. до н. э. китайцы стали применять для письма шелк. Дороговизна этого материала привела в начале нашей эры к изобретению бумаги, в результате чего и появилась возможность широкого распространения письменного слова.

Утилитарно-практическое отношение к письменному слову зафиксировано и в термине, которым сами древние китайцы обозначали понятие «словесность» — «вэнь» (первоначально — рисунок, орнамент). Считается, что иероглиф «вэнь» представляет собой пиктограмму — изображение человека с татуировкой. Уже ко времени Конфуция, то есть к VI в. до н. э., «вэнь» стало обозначением письменного слова и соответственно наследия древних мудрецов, оставленного в их сочинениях. По словам академика В. М. Алексеева, у конфуцианцев «вэнь» считалось «…лучшим словом, сообщающим нас с идеей абсолютной правды». Эта нерасчлененность конфуцианской учености и древней науки — искусства слова — сохранялась на протяжении всего периода древности (по начало III в. н. э.). Синкретическое понимание словесности как всей суммы письменных памятников обнаруживается и у одного из первых китайских историков и библиографов Бань Гу (32–92 гг. н. э.). Составляя официальную «Историю династии Хань», он отвел в ней место и специальному «Описанию искусств [По древнекитайским представлениям, в это понятие включались: знание обрядов, музыка, стрельба из лука, управление колесницей, каллиграфия и искусство счета]и словесности», в котором перечислил пятьсот девяносто шесть сочинений, расклассифицировав их по разделам: канонические книги, произведения философов, стихи — ши и поэмы — фу, трактаты по военной науке, сочинения по астрологии и медицинские книги. В каждом разделе были свои мелкие рубрики, а также краткие примечания составителя, характеризующие особенности группы сочинений. Библиография Бань Гу дает нам возможность сказать, какие типы произведений письменности существовали в древнем Китае и как представляли себе тогдашние китайцы состав своей словесности, и помогает представить себе, какой процент древних сочинений до нас не дошел.

Поскольку при Бань Гу конфуцианство уже было провозглашено официальной государственной идеологией, то совершенно естественно, что первое место в своем перечне древний историограф отводит сочинениям конфуцианского канона: «Книге перемен» — «Ицзину» и продолжающим ее древним гадательным натурфилософским текстам, «Книге истории» — «Щуцзину» и соответственно ее толкованиям, «Книге песен» — «Щицзину», в которую будто бы сам Конфуций включил триста пять песен древних царств (современные ученые датируют эти произведения XI–VII вв. до н. э.); сочинениям, регулирующим обряды (во главе с «Книгой ритуала» — «Лицзи») и музыку («Записки о музыке» — «Юэцзи»), знаменитой летописи царства Лу «Весны и Осени» — «Чуньцю», создание или редактирование которой приписывается также Конфуцию, и всевозможным ее толкованиям, «Беседам и суждениям» — «Луньюй» — записям высказываний Конфуция, по-видимому, сделанным его учениками.

Из этих сочинений, составивших основу конфуцианского учения и бывших в Китае на протяжении веков обязательным минимумом каждого образованного человека, для развития литературы художественной первостепенное значение имела «Книга песен». Этот поэтический свод, состоящий из четырех разделов («Нравы царств», «Малые оды», «Великие оды», «Гимны») донес до нас самые различные образцы древнейшей лирической и гимнической поэзии. В песнях этих еще чувствуется дух первобытной жизни. Это заметно и в описаниях встреч девушек со своими возлюбленными, — тайных, как в песне «Чжун! В деревню нашу…», и открытых — в дни, освященные традицией, как в песне «Воды Чжэнь и Вэй…», где видны воспоминания о древнем весеннем оргическом празднике, справлявшемся в третьем лунном месяце. Из песен мы узнаем и о древних брачных обрядах, и о жестоком обычае захоронения живых людей вместе с умершим правителем («Желтым пташкам порхать…»). По песням «Шицзина» можно представить себе и заботы земледельцев, подробно описанные в песне «Месяцеслов», и беспокойную жизнь приближенных государя («Еще на востоке полночный мрак», «Жалоба придворного»), которых за малейшую оплошность либо опоздание во дворец ждет суровое наказание, и бесстрашных тогдашних охотников («Охотник Шу…»), смело вступавших в поединки с тиграми, и удаль молодецкой пляски («Лучший плясун»), и печаль одинокой женщины, муж которой ушел в далекий поход. В песнях «Шицзина» еще почти незаметно расслоение общества на антагонистические классы.

Песни, собранные в своде, были созданы в эпоху Чжоу, начавшуюся в XII в. до н. э., когда Китай представлял собой ряд небольших царств, номинально подчинявшихся чжоускому правителю — сыну Неба. Царства эти часто были невелики — столичный город с пригородами, в которых жили земледельцы. Отношения между правителем и подданными в таких царствах носили во многом еще патриархальный характер. Вместе с тем в песнях, видимо, более поздних, например, «Месяцеслов» или «Мыши…» (под видом мышей там выведены хозяева, отбирающие урожай у земледельцев), заметны первые ростки недовольства земледельцев своими правителями, которым, как поется в первой песне, достаются все убитые на охоте кабаны или от которых, как во второй песне, крестьяне собираются уйти в иные счастливые места. Есть в «Книге песен», особенно в последней ее части, и сравнительно большие произведения ритуального характера, подобные «Князю просо» — гимну мифическому герою-первопредку, научившему людей сеять злаки.