Поэзия народов СССР XIX – начала XX века

НАДИРА(? — ум. в 1842 г.)

* * *

О подруга, я слабею, мой рассудок омрачен. Если в сад придет мой милый, дай мне знак, что это он. Умертви меня сначала, если хочешь умертвить Тех, кто пламенем любовным всех сильнее опален. Не суди меня, подруга, а судящим прикажи, Чтоб толпою не глазели на меня со всех сторон. Ведь тому, кто судит пьяниц, подают такой кувшин, Чтобы он заснул у стенки, на неделю опьянен. В тех садах, где ты гуляешь, лучший сон моей души, Даже воздух неподвижен, он тобою восхищен. Если ж век твоих коснется предрассветный ветерок, Попроси его на землю принести мне твой поклон. Я хочу тебя увидеть, ясный месяц дней моих, Встань, мой светлый, из могилы, лунным светом озарен. Увидав тебя, Зулейка все сокровища отдаст За тебя, Юсуф Прекрасный, смерти проданный в полон. Надира, пускай не молкнет изумленный соловей, Пусть стихами обернется твой полубезумный стон.

* * *

Губы высохли в разлуке, сожжена душа огнем. Виночерпий, сделай милость, угости меня вином. Всем, кто слышит эту песню, покажи свое лицо. Пусть поймут, зачем в разлуке Надира поет о нем.

* * *

Как хорош в бутыли старой молодой и мутный сок! Каждый, кто его вкушает, вечен в мире, как пророк. Говорят, от жаркой страсти лечит чистое вино, Боль разлуки остужает ледяной его глоток. Пей вино! Тому, кто любит и любимым хочет быть, Слыть ханжой и лицемером не пристало, мой дружок. На заре благоуханной распускается миндаль, Но другие ароматы к нам доносит ветерок. Он доносит запах бочек, сводов темных и сырых, Потому что от влюбленных близок винный погребок. Хорошо любить пропойце, но судьбою обойдем Тот, кому дано влюбиться, а напиться невдомек. Если нашего презренья опасается аскет, Пусть до случая отложит назидательный урок.

МАХМУД МАХМУР (? — 1844)

К тебе, чьей красотой в ночи светильники горят, Огнем любви объят, кяфир огнем хаджи объят. Я сам не вижу ничего, глаза застлала тьма, С тех пор как на тебя упал мой обреченный взгляд. Ты вознеслась своей красою на царственный престол Юсуф и тот бы счел твой взгляд первейшей из наград. Светило твоего лица восходит каждый день, Ревнуя, розы на себе рвут лепестков наряд. И, не напившись из реки твоей красы, Махмур От суеты мирской ушел, свой изодрав халат.

* * *

Не возлагай своих надежд на встречу с ней, о попугай, Снимает головы она мечом бровей, о попугай. Ну что ж, лети к ее окну и, наземь перья обронив И распластав в пыли крыла, мечты развей, о попугай! Посмел ты всуе песню спеть о сладостных ее губах, И в клетку посадил тебя купец-злодей, о попугай. Так будь моим учеником, и напишу, как Нехтеби, Я книгу о любви твоей и о своей, о попугай. Об аде Индии зачем нам думать в кущах Ферганы. Ты, как Махмур, не пой хвалу, себя жалей, о попугай.

САТИРА НА МАХДУМА КУРАМА

Махдум — подлец из подлецов, без чести и ума, Глава и гордость всех купцов — бесчестный Курама. Лишь для эмира он хорош, эмир доволен им, В сиянье славы и чинов бесчестный Курама. Устроил мастерскую он, чеканит сам себе И медь и серебро — таков бесчестный Курама. Куда же смотрит властелин, где же глаза его? Ведь хана обобрать готов бесчестный Курама. Порой он звездочет, порой — гадатель на песке, — Дурачит ловко простаков бесчестный Курама. То музыкантом, то шутом бывает на пиру. То поставщик бунтовщиков бесчестный Курама. То муфтий, то хадатай он, то кадий, то хаким, Хоть и дурак из дураков — бесчестный Курама. Махдум рассказчиком слывет, но что нам рассказал, Хоть и потратил много слов, бесчестный Курама?

САТИРА НА ХАДЖИ НИЯЗА

Чудовище, хоть и на двух ногах, Хаджи Нияз внушает людям страх. Кричит он, выбивается из сил: «Я тоже в Мекку на поклон ходил!» Быть может, много он топтал дорог, Но в Мекке не бывал он, видит бог. Гнуснейший изо всех уродов он, — Свое паломничество продал он! Злой во хмелю, глупейший из людей, Он нажил деньги хитростью своей. Кто взглянет на него, поймет, что он Разбойник величайший всех времен. То он ученостью похвастать рад. То — бесноватым дервишам он брат. То грозный стражник, то военный он, Но всюду грешник неизменный он. На пиршествах сидит в кругу вельмож, И даже к хану самому оп вхож. К паломничеству охладив свой пыл, Газель он в муках тяжких породил:

ГАЗЕЛЬ ХАДЖИ НИЯЗА О САМОМ СЕБЕ

Обширен неба круг, и все ж он тесен для моих дорог. Я — блеск луны, я солнца свет, звезды далекий огонек. Немало стран я исходил, немало в жизни видел я, Я создан богом, чтоб съедать уже обглоданный кусок. Пусть я простак, пусть я глупец, пусть я безумен, бесноват, Пусть буду палками побит, я в Мекке был — свидетель бог. Греха такого в мире нет, которого я не свершил, Я — мерзкий грешник, и любой мне свойственен земной порок. Меня назвали гордецом, что пьет навозную бузу, Разбойником и подлецом меня любой назвать бы мог. Я из-за студня в драку лезть готов с бродягою любым, Увижу старую чалму, стащу — пусть прячут под замок. Паломничество продал я, от страха, что в пути умру, Я признаю свою вину, — что делать, — в Мекку путь далек. Хоть суфий я, но у меня корзина целая грехов, Разврата полная кошма, навоза полный кошелек. Я рад тому, что, точно пса, меня с докукою моей И шах и шейх к себе пока еще пускают на порог. Несчастен я и нечестив, я жадности, корысти раб, Я мастер клянчить: я еду себе выпрашиваю впрок. Съев творога корзины три, я утром глажу свой живот. Я съел бы тута семь мешков, чтоб съесть потом восьмой мешок. Порой в Коканде я миршаб, порой искатель правды я, Порой я в нужниках вельмож — вонючий глиняный комок. Газель кончается, пойду грехи обычные свершать И клянчить, может, кто-нибудь плеснет похлебки мне в горшок, Вот я пред вами весь как есть, рожденный временем своим. И вероломства своего могу вам преподать урок.

НИЯЗ МУХАММЕД КАМИЛЬ ХОРЕЗМИ (? — ум. в 1899 г.)

* * *

Что пользы, что роза весной распустит цветок на чужбине, — Без друга, без кровли своей я так одинок на чужбине; И ветер, с лужайки летя, не тронул он сердце мое, — Я розу от злого шипа не мог отличить на чужбине. Газель, ту, что мускусом пахнет, искал я в пустыне разлук, Любимую жаждал, — тоска затмила зрачок на чужбине. По чаше веселья томясь, печаль я изведал сполна, От шумного пира друзей далек я, далек на чужбине! Там дома смеются друзья, что алые в травах цветы, — Без них мою душу изгрыз тоски червячок на чужбине. В отчизне, что в чаще густой, Махмуд предо мной не торчит; Я скрыт у Аяза в саду, где сумрак глубок, на чужбине. «Без родины я обойдусь» — не смей говорить никогда, Пусть даже негаданно будет удел твой высок на чужбине. Таись, уподобясь Анка, в ущельях заоблачных гор, Коль ты не стремишься достичь почетных дорог на чужбине. Путем испытаний тяжелых на родине смело иди, А тропы скитаний всегда не будут нам впрок на чужбине. Ищи ты отчизну Камиля — Хиву, если сам ты — «камиль», И знай: Бухара — это смерть, могильный порог на чужбине.

* * *

Увы! От ее веселья глаза мои вечно в слезах; Узрев расплетенные косы, покой потерял я в ночах. От взоров твоих в моем сердце цветут наконечники стрел; Теперь меня больше не манит прохлада в тенистых садах. Глазам моим больно от света, сиянья волшебных ланит, Подобных омытым росою красавицам-розам в лугах. Лукавства дразнящие искры в зрачке — словно дома живут; Снаружи тот дом охраняя, ресницы стоят на часах. О сердце, от мук несказанных, от жгучих страданий не плачь, Мучений любви не тревожь ты, — нельзя горевать при гостях. Я черную родинку вижу, — а может, лица твоего Тюльпан с сердцевиною черной в сияющих утра лучах. Прозрачный рукав в своих складках таит переливы меча, Его ль обнажить ты решишься несчастному сердцу на страх? Кто ищет подобное счастье, о боже великий, скажи! Ресниц ядовитые стрелы, губителен каждый ваш взмах. Тот, кто перед милой своею всегда и во всем виноват, Тому эти кудри и губы — темница, где узник в цепях. Меня от любви не пытайтесь, о сонмы невежд, удержать, — Коль зеркало полно красою — в нем сам отразился аллах! Фазли с Умарханом в неволю тебе отдадутся, Камиль, Увидев, что царственный жемчуг ты щедро рассыпал в стихах.

МУХАММЕД АМИН-ХОДЖА МУКИМИ (1850–1903)

ПОРИЦАНИЕ ВРЕМЕНИ

Разбой, насилье — сущий ад! Ну и настали времена! Дома в развалинах лежат. Ну и настали времена! Хватаясь за голову, мы бездомных слышим стон и плач. Вот что разбойники творят. Ну и настали времена! Шлют письма: «Деньги подавай. Не дашь — тогда конец тебе, Хотя б ты был Нур-Мухаммад». Ну и настали времена! Сегодня смерти избежал, но завтра все равно умрешь, — Тебе разбойники грозят. Ну и настали времена! Трясутся все по вечерам, не смея двери отворить. Все ждут рассвета и дрожат. Ну и настали времена! Терзают женщин. Собрались убийцы, воры всей земли. Захожих персов не щадят. Ну и настали времена! Уж скоро месяц, как богач ночного отдыха лишен: Зарыться он в солому рад. Ну и настали времена! Худеет бай, тощает бай — незваных ждет ночных гостей. Обвис на нем его халат. Ну и настали времена! Везде разбойников клянут, повсюду толки лишь о них. Все говорят, вопят, кричат: «Ну и настали времена!» Я, Мукими, сказал бы так: «Хакимы твердые нужны, — Пусть всех разбойников казнят!» Ну и настали времена!

СВЯТОЙ

То шапку носит, то чалму, — его зовут святой. Аллаха сотню раз предаст за пять минут святой. Его известны чудеса: он нюхает везде, — Заслышав жареного дух, уж тут как тут святой. Не сходят с языка его бесстыдные слова, — Боюсь, камнями как-нибудь тебя побьют, святой! Нечистое увидит он и тащит прямо в рот, Но чистую обмоет кость великий плут святой. Замерзнешь в шубе меховой в июльский жаркий день, Едва задумает острить ханжа и шут святой. Он самый толстый на земле, он весит больше всех, Хотя придет без добрых дел на Страшный суд святой! Все знает это Мукими, он правде первый друг. Такая слава про тебя, дурной сосуд — святой!