Поиграем со смертью?..

— Господи, помилуй…

Я смотрела на утихшую гладь воды, поглотившую водоворотом сотни людей, и улыбалась. Потому что прощаться с мёртвыми надо улыбкой, а не слезами — так учила меня бабушка. Говорила, что им приятнее напоследок увидеть что-то светлое, а не чёрное. Тоска же чернее ночи.

А в свете звёзд пытались взволновать океан сотни людей, обречённых на гибель. Впрочем, океану было всё равно. Потому что он уже отдал смерти её жатву. Потому что он наигрался с дорогой моделькой гигантского катера. Потому что он уже достиг своей цели — уничтожил корабль, про который говорили, что даже Бог не сумеет его потопить. А теперь у Бога просили помилования те, кто над ним насмехался. Ирония судьбы, правда?

Крики постепенно стихали. Тусклый свет выхватывал всё меньше движения. Один из матросов спросил, не нужно ли вернуться, но получил ожидаемый, логичный ответ: «Они нас потопят, если приблизимся. Туда нельзя соваться». Женщины тихо плакали, обнимая друг друга или комкая носовые платки. Гребцы всматривались в ночь полными ужаса глазами. А офицер светил во тьму фальшивым светом бесполезного фонаря и словно пытался показать людям, в какую сторону надо плыть. Вот только он отлично знал, что лодка слишком далеко, и они не добрались бы до нас, даже если бы увидели сейчас этот бесполезный луч. Впрочем, возможно, хоть у кого-то шанс был, а потому офицер продолжал надеяться на чудо. И вскоре чудо дало о себе знать — несколько судорожно дёргавшихся в воде точек двигалось в нашем направлении. Вот только за их спинами уже начинала свою жатву костлявая старуха с косой.

Больше тысячи человек медленно замерзали, в воздухе разливался очередной запах смерти. На этот раз запах солёной воды и холода. Ещё один аромат в моей коллекции. Аромат, который я никогда не забуду. Как железный аромат крови, и кисловатый — гари. Как скрип тормозов и визг шин с горьким запахом жжёной резины. Как это удушье паники в бесконечной темноте… Глупые, никому не нужные воспоминания. Но потерять их я не хочу. Ведь память — это тоже доказательство жизни. Как и боль, которую она причиняет.

Тишина, наступившая так неотвратимо, но словно внезапно, больно резанула по барабанным перепонкам. Здесь не было ничего живого — только вода, сливавшаяся с ночью, звёзды, пережившие очередную человеческую трагедию, не почувствовав её, и тела в белых жилетах, которые не было видно, но которые ещё долго будут держаться на поверхности.

Сад смерти. Поле Тартара. Бесконечность холодного Ада.

А женщины в лодке молились, прося прощения и умоляя о спасении для своих родных. Женщины, наконец столкнувшиеся со смертью лицом к лицу и осознавшие, что она всех равняет. Ведь старухе рядом со мной было уже наплевать, что она дышала одним воздухом с пассажиркой третьего класса, «недочеловеком». Потому что этот воздух был пропитан смертью. А она не выбирает, кого скосить.

Наша лодка всё же двинулась навстречу тем нескольким мужчинам, что сумели отплыть от остальных умирающих, увидев свет фонаря, но возвращаться на место крушения она не собиралась. За тысячью пассажиров отправилась лишь одна далёкая шлюпка, неспешно вспарывавшая вёслами безразличную ко всему воду. Вот только поднимет на борт она всего несколько человек — остальным не нужны уже места ни первого, ни последнего класса. Их подобрал экспресс в Ад. А может, и в Рай, ведь дети, наверное, могут его достичь?..

Кто-то тихо плакал, кто-то шептал мольбы о прощении, кто-то комкал в руках носовые платки. Кто-то вглядывался в свет фонаря далёкой лодки, кто-то отводил взгляд и смотрел на свои ноги, кто-то пытался разглядеть знакомые черты в мужчинах, подплывших к нам почти вплотную. А я улыбалась бесконечному полю мертвецов и ждала. Ждала, когда удушье станет непереносимым и попытается выдавить из меня слёзы. И тогда я вспомню бабушку и её слова: «Мёртвых не надо жалеть. Их надо помнить. Тогда они никогда не умрут». А пока я просто замерзала, не ища взглядом выживших. Просто провожала мёртвых в последний путь. И понимала, что очередная иллюзия скоро развеется, потому что я выжила. А значит, достигла своей цели. Победила.

Только боль не хотела уходить.

— Как же так? — голос старухи едва различимо зазвучал рядом со мной, но я не ответила.

Глупо искать причины смерти. Она просто приходит. За всеми.

Белая вспышка накрыла чёрный мир. Но боль осталась. Как и удушье.

Потому что, даже выиграв тысячу раундов, в конце мы всё равно проигрываем смерти.

====== 35) Жизнелюбие ======

«Quomodo fabula, sic vita; non quam diu, sed quam bene acta sit refert».

«Жизнь — как пьеса в театре; важно не то, сколько она длится, а насколько хорошо сыграна».

Когда белое марево развеялось, я, как и всегда, увидела свою родную кухню. Н-да, кто-то «с корабля на бал», а я с кораблекрушения на чаепитие…

Михаэлис каким-то чудом (видимо, трансгрессией, ага. Гарри Поттер, чтоб его!) тоже был здесь и поджигал газ под чайником. Клод же копался в шкафу, извлекая из него заранее припасённое печенье собственного приготовления.

Как же это всё… погано. Слишком фальшиво. Слишком «по-доброму». Слишком неправильно. Потому что их забота навязана начальством, им плевать на меня, равно как и плевать на то, что только что погибло больше тысячи человек. Впрочем, они давно были мертвы. Только та девочка… Да и ладно. Это всё — лишь повтор давних событий, которым больше ста лет. Это просто память времени. И хоть время не лечит, оно сглаживает воспоминания людей, сохраняя правду в своей душе. А может, это всего лишь кажется, но время куда лучше помнит о прошлом, чем люди. Потому что очевидцы забывают, стареют, умирают, хроники врут, историки ошибаются, политики меняют учебники истории, а жизнь бежит вперёд, не оглядываясь на ошибки смертных. И только время никогда их не забудет и не простит.

Я вздохнула, поднялась с пола и побрела в душ, но Алексей, материализовавшийся напротив меня, подскочил и завопил:

— Где Дина?!

— Я здесь! — донеслось из гостиной, и готесса, топая, как слон, ворвалась в кухню. — Как вы? Целы? Замёрзли? Ничего не болит?

— Дин, нам бы душ принять, — вяло ответила я. Хотя как «ответила»? Скорее, проигнорировала вопросы, задав свой: — Я здесь приму, а ты Лёшку к себе пустишь?

— Но… Гробовщик… — пробормотала она, покосившись на мокрого жнеца, как и мы с Лёшкой прихватившего из прошлого тонкое серое одеяло компании «Уайт Стар».

— Мне не холодно, так что можешь пустить этого смертного, — смилостивился над Алексеем жнец, а Динка кивнула мне и, тут же сняв с крючка над раковиной только утром ею же повешенное чистое полотенце, осторожно протянула его Гробовщику. Тот уставился на полотенце (вероятнее всего — чёлка у него подсохла, и глаз, как всегда, видно не было), а затем вдруг разразился хохотом и, накинув одеяло на плечи готессы, которая почему-то вернулась без оного, хотя их наверняка всем предлагали, направился к выходу.

— Вы не предоставили отчёт, — вмешался Михаэлис, бросив на удалявшуюся хохотушку раздражённый взгляд.

— Позже! — сквозь смех едва различимо ответил Легендарный и слинял. Динка кинулась за ним, бросив полотенце на стул, а Лёха, пожав плечами, проворчал:

— Хрен поймёшь. Мне помыться-то у неё можно?

— Она ж кивнула, значит, можно. Не тупи, — поморщилась я и поспешила в душ.

Горячая вода успокаивала, смывая все тревоги. Пар, от которого сначала всё тело сводило судорогой, начал прогревать меня до костей, озноб исчезал, не оставляя и следа. Горло болело, как и голова, но это были мелочи, которые легко переживаемы, а вот воспоминания, как и воспоминания обо всех походах в прошлое, обо всех катастрофах моей жизни, обо всех смертях, что я видела, смываться не хотели. Но это были лишь иллюзии, а потому, слушая мерный стук воды о ванну, я постепенно приходила в себя.