Поиграем со смертью?..

— Прости, — пробормотала я и осела на матрас. Почему-то разболелась голова — наверное, давление опять подскочило, но это были мелочи, и я просто теребила край длинной, в пол, чёрной спальной рубашки, разглядывая готичную простыню.

— Ничего, но реакция любопытная, — ответили мне через пару секунд, и Гробовщик, подойдя к кровати, начал вытирать мои губы чёрным носовым платком. Опять кровь пошла, что ли?

— Да я и сама могу, — пробормотала я, попытавшись изъять у жнеца орудие оттирания крови, но была одёрнута словами:

— Можешь, но не будешь. Запрокинь голову и рассказывай, почему так реагируешь. Что ты вспомнила?

— Психушку, — нехотя пробормотала я и откинула голову. Кровь и впрямь вяло покидала мой организм, что сразу начало причинять дискомфорт, стоило лишь мне послушаться Величайшего. Ну да ничего, главное кровотечение остановить.

— Конкретнее, — не сдавался Гробовщик, продолжая работать спасителем моего несчастного носа. Хотя, скорее, он мои простыни от грязи спасал, потому как нос-то такую мелочь пережил бы без последствий.

— Ну, в первый раз меня положили в психушку, когда мне было десять, — рассказывать подробности того периода не хотелось, но это же Гробовщик, значит, наверное, я могу переступить через нежелание вспоминать то время и страх того, что меня не поймут? — Я уже говорила, сводный брат начал мучить нашего пса, поджигал ему шерсть спичками, ну я и избила его, когда увидела. Собака-то в чём виновата? В том, что восьмилетний идиот решил позлить родителей, не купивших ему машинку, а вместо этого подаривших щенка? Лучше бы они ему и впрямь тогда машинку купили — может, хоть пёсику не пришлось бы через всё это проходить… Я этого придурка тогда сильно избила, меня мать оттащила, и после этого отчим запихнул меня в психушку. Но мне не повезло – эта больница не отличалась добрым, понимающим персоналом. Знаешь, я потом лежала и в крупных клиниках, так вот там персонал довольно лоялен к пациентам: хотя отношение к больным по большей части как к неполноценным, всё же более или менее приемлемое. А вот в мелких клиниках больных зачастую и за людей-то не считают. Хотя, может, это просто мне «повезло» именно на такую больницу нарваться… У нас палата была на десять человек, правда, лежало в ней тринадцать — на пол матрасы кидали, потому как мест не было. В том отделении всякие люди были: и те, кого на уточнение диагноза запихнули, и те, у кого он давно стоял… Разве что буйные отдельно лежали, да алкоголики с наркоманами, а так каких только диагнозов там не было. Работали с нами тётки-садистки, худые, как палки, но очень сильные — если больной от укола отбрыкивался, они могли и зафиксировать. Сами, без помощи санитаров. И это было полбеды, потому как санитары когда приходили, они фиксировали куда более жёсткими методами, а двое вообще явно сами нуждались в проверке психики — им по кайфу было больных бить. Вот ни за что, просто мимоходом. А если уж больной уколу сопротивлялся, то всё, считай, нарвался на сеанс пересчитывания рёбер. Бить так, чтобы следов не оставалось — единственное искусство, которым они профессионально овладели. Ну и с ними ещё одна медсестра постоянно так «развлекалась» — пощёчину влепить для неё не было проблемой. И если тебе покажется, что бить «психически нездорового» ребёнка — это нонсенс, я тебя разочарую. У нас в детсадах воспитательницы порой бьют детей из ясельной группы, и это факт, а санитары — пациентов, начиная от стариков и заканчивая детьми. Потому что дети, как и «психи», ничего не расскажут, а если и расскажут, им не поверят. Логика современного общества: лучше я буду верить заслуженному воспитателю, чем собственному ребёнку. А уж если жалуется «псих», вообще не стоит внимания обращать, он ведь неадекватен, мало ли, что ему приглючилось? Следов-то от побоев на теле нет. А откуда им взяться, следам этим? Менты, в смысле, полицейские, отлично знают, что ударить можно очень больно, но без последствий в виде ссадин и гематом. А если даже они появятся, к «психу» некоторое время не будут пускать посетителей, сказав, что у него ухудшение.

— Значит, тебя там били, — сделал верный вывод Гробовщик.

— Точно так, — хмыкнула я, стараясь абстрагироваться от воспоминаний, как он меня учил и рассказывать всё так, словно это произошло не со мной. — Уколы, которые мне кололи, вызывали постоянное желание спать, и я тогда даже во времени не ориентировалась. Конечно, я не хотела, чтобы мне их делали, и пыталась брыкаться, но неизменно за это получала от тех троих. Но я пытаюсь отбиться от окружающих спросонья не поэтому.

Я вздохнула, а жнец зажал мне нос платком, и примерно с минуту я молчала, собираясь с мыслями и дожидаясь, когда кровь остановится. Наконец, отпустив меня, Гробовщик сел рядом и жестом велел продолжать, разглядывая тёмные пятна на чёрном клочке ткани.

— Просто у той медсестры привычка была дурная. Как только у неё на ночном дежурстве было плохое настроение, они с теми санитарами поднимали «провинившихся» больных и волокли в душевую. Там пол был кафельный, и всегда было очень холодно, — по моей коже побежали мурашки, но я усмехнулась и отогнала от себя пробиравшие до костей воспоминания. — Нас туда загоняли и врубали холодную воду. Говорили: «Закаляйтесь, уроды, здоровее будете». Душевая маленькая была, с двумя кабинками, рядом расположенными. Ну, как «кабинками»… Два корытца, над которыми душевые колонны были в стену вделаны, а между ними — перегородка. От остальной комнаты они дверьми не отделялись, так что вода, когда мы мылись, постоянно на пол попадала. Вот туда эти «медики» загоняли человека по четыре, врубали ледяную воду и смеялись, обзывая нас по-всякому и по очереди под душ заталкивая. А если кто-то пытался сбежать, его били. Очень холодно было и страшно — казалось, что это никогда не закончится…

Я вздохнула и опустила голову. Кровь остановилась, настроение упало на отметку «хуже некуда», в памяти вставали нещадно уничтожаемые мною образы, а по коже дружным табуном маршировали мурашки. Но я не собиралась ни кутаться в одеяло, ни прекращать рассказ. Я просто с ухмылкой заканчивала пересказ банальной истории, которая не так уж редка для этого мира, безразличного к судьбам слабых. Вот потому слабые и должны становиться сильными — чтобы ни одна тварь не могла больше причинять боль ни им самим, ни тем, кто рядом с ними…

— Мне тогда поставили диагноз и выписали. А через год примерно в новостях промелькнул сюжет о том, что началась проверка деятельности тех санитаров. Только вот когда я через пару лет глянула в сети, чем всё закончилось, оказалось, что медсестра ограничилась выговором с занесением, а санитаров уволили, но они устроились в другую клинику. Врачи же отрицали очевидное — говорили, что были не в курсе происходящего, хотя лично у меня мой лечащий пару раз видел ссадины, которые я сама бы получить не могла. Справедливость восторжествовала, да? Ну да ладно, им потом воздастся.

Не знаю почему, но я в это верю. Или хочу верить? Не знаю. Но не может же оставаться зло безнаказанным, в то время как за мелкие прегрешения на нас обрушиваются огромные несчастья, правда?

— Значит, ты боишься, что тебя отведут в ту душевую, потому и отбиваешься, — подвел итог жнец. — А тогда ты отбивалась?

— Откуда ж эта привычка, по-твоему, появилась? — невесело рассмеялась я, не глядя на Гробовщика, и обняла колени. — Каждый раз пыталась отбиться, а из душевой — вырваться. Пыталась драться. Но я тогда совсем слабая была, даже драться не умела, потому ничего не получалось. Помнится, мне один раз так заехали в челюсть, что огромная ссадина осталась. Я попыталась увернуться, удар прошёл по касательной, и в результате мне часами санитара кожу стесало. Я врачу сказала, откуда рана, а он заявил: «Не выдумывай. Или ты и впрямь это видела?» Я ответила, что это правда, а он приказал мне дополнительные уколы колоть. После них я вообще варёная была и плохо соображала, что происходит. Только страх перед душевой оставался и желание сбежать. А ещё желание заставить тех уродов пройти через то, через что они нас провели. И я продолжала драться. Вот с тех пор и пытаюсь ударить любого, кто окажется рядом с утра.

— Правильно, — почему-то одобрил мои утренние бзики Гробовщик и потрепал меня по голове. Я озадаченно воззрилась на Легендарного, а он улыбнулся и сказал:

— От возврата в прошлое по утрам сложно избавиться, а прекрати ты отвечать ударом на те воспоминания, я бы разочаровался в тебе. Так что не удивляйся. Впрочем, можно попытаться избавиться от таких ассоциаций. Хочешь попробовать?

— Как? — опешила я. Да уж, вот в чём Гробовщик разительно отличается ото всех людей, так это мировосприятием. И если все, кто знает о причинах моего боевого настроения по утрам, говорили мне: «Прекращай кидаться на людей, оставь уже в прошлом все эти воспоминания», — жнец поддержал меня в нежелании смириться с таким прошлым. Даже Стас советовал забыть тот период времени и попытаться понять, что раз сейчас мне никто вреда причинить не желает, нечего бороться с призраками прошлого. Может, это из-за того, что Гробовщик — не человек, может, из-за того, что он живет уже много столетий, но я думаю, всё гораздо проще. Ну, или сложнее. Просто у него иной взгляд на мир, не такой, как у людей, и это делает его особенным — способным понять то, чего не понимают другие.

— Можно, конечно, заменить Плёнку с теми воспоминаниями, — начал жнец, но я тут же поморщилась и отвернулась от него. На такой вариант я была не согласна. Это побег от самой себя, трусость. А я не хочу убегать. Даже от своего прошлого.

— А можно пойти по более трудному пути, — закончил он свою мысль, и я тут же кивнула.

— Да, лучше не удалять воспоминания.

— Ответ правильный, — рассмеялся Гробовщик, и я вздохнула. Вот вечно он так — без проверок не может. И это правильно, наверное, ведь только проверив человека «на вшивость» можно понять, каков он.

— Тогда что нужно делать для «сложного пути»? — уточнила я.

— Понадобится целый комплекс мер, и я добавлю его к твоим тренировкам над гневом! — воодушевлённо ответил Легендарный, явно загоревшись проведением очередного эксперимента. Я кивнула и с благодарностью посмотрела на Гробовщика, а он потрепал меня по голове, усмехнулся, но внезапно резко нахмурился и, подперев щёку кулаком, спросил:

— А что насчёт попыток суицида?

Я резко нахмурилась и отвернулась, но жнец продолжил: