Поиграем со смертью?..

— И ты даже не предположила, что это может быть шутка? — отсмеявшись, спросил жнец, отодвигая всё ещё полную чашку с чаем подальше от себя.

— Нет, — тихо ответила я. — А должна была?

— Нет, — вдруг абсолютно серьёзно сказал Гробовщик и, быстро подойдя ко мне, снова, как и вчера, поймал меня за подбородок и посмотрел мне в глаза. — Ты необычный человек. Веришь окружающим, но не всем, а лишь тем, кого уважаешь. Способна обмануть, но не предать. Ты наивна, и это делает тебя глупой, но ты не полная идиотка и видишь, где заканчивается правда и начинается обман. Ты помогаешь друзьям, но если они предадут тебя, не станешь их жалеть. Ты очень необычный человек. И знаешь, я бы не ответил, спроси ты о содержании новых воспоминаний. Потому что я хочу, чтобы ты мне верила. Абсолютно.

— Я верю, — тихо сказала я, и на губах жнеца появилась едва различимая улыбка. Не усмешка, не ухмылка, а именно самая настоящая улыбка.

— Я очень хорошо умею отличать ложь от правды, — тихо сказал он. — И потому я это вижу. Глаза не умеют врать. И в твоих написано, что ты мне веришь.

На мгновение его улыбка стала широкой и безмятежной, но в ту же секунду жнец вздохнул и, потрепав меня по голове, вернулся на своё место. Притянув чашку с остывшим чаем, он привычным, ехидно-таинственным тоном протянул:

— Думаю, к следующей субботе я успею приготовить всё необходимое и смонтировать Плёнку. Будь готова.

— А я как пионер — всегда готова, — рассмеялась я и, выудив из рук усмехнувшегося Гробовщика кружку, отправилась наливать ему свежий, горячий чай. Горячим ведь он вкуснее, Легендарный сам об этом как-то говорил…

====== 29) Безумие ======

«Fide, sed cui fidas, vide».

«Будь бдительным; доверяй, но смотри, кому доверяешь».

Однажды мать сказала, что я слишком быстро привязываюсь к людям. Наверное, она была права — если человек вызывает у меня уважение, я начинаю доверять ему и очень быстро проникаюсь симпатией. Вот только слишком часто разочаровываюсь. Лишь Стас до самого конца оставался тем человеком, которого я увидела в первую нашу встречу — тем, кого невозможно было не уважать. Остальные, попав в тяжелую ситуацию или оказавшись перед сложным выбором, всегда демонстрировали ту часть своей натуры, которую не было видно в обычной жизни. Они предавали, сбегали от проблем, перекладывали свою вину на других… Нет, я тоже далеко не ангел и играю по правилам, продиктованным этим миром, но одно неизменно — я не предаю. И потому каждый раз, как вижу интересного человека, вызывающего у меня доверие, хочу верить, что в тяжелой ситуации он не проявит одно из трёх ужасных качеств, которые не могут сопутствовать действительно сильному человеку. Предательство, трусость, подлость — три «нельзя» моей жизни, которые я определила для себя сама, и, наверное, это единственное, в чём я вообще никогда не сомневаюсь. Потому я продолжаю мечтать о встрече с человеком, которого смогу уважать, что бы ни произошло в его жизни, и потому слишком быстро привязываюсь к людям. Только вот мать говорила, что это глупо, потому что разочарование принесёт только боль, и я не захочу смотреть правде в глаза, когда окажется, что мой «кумир» совсем не тот, за кого я его принимала. Ошибалась. Она ошибалась, полагая, что я живу в мире иллюзий.

«Не создай себе кумира».

Я вижу все недостатки окружающих, но принимаю их как должное — такой уж у них характер, у меня нет права их осуждать за мелочи, которые не влекут катастрофических последствий. А если человек переходит грань и присягает на верность одному из трёх «табу», я не стараюсь закрыть на это глаза и сделать вид, что всё хорошо. Я ведь живу не иллюзиями, а реальностью. Наверное… Просто, увидев это, я вычёркиваю этого человека из своей жизни. Без права возврата, без возможности общения. Я не хочу иметь ничего общего с такими людьми, а потому ухожу из их жизни и не считаю это чем-то ужасным. Я ведь сразу, ещё в начале общения даю понять, что с предателями не общаюсь. И потому мой уход — всего лишь следствие моих принципов. Это же логично? Наверное, да. Но, как бы то ни было, именно поэтому я, существо, ненавидящее принимать решения, а тем более отстаивать свою точку зрения, решила помочь Инне и даже с травмированной рукой отправилась в прошлое. Я ведь даже готова была с Лёшей и его сестрой спорить, если бы они отказались меня с собой в прошлый раз брать! А мне это крайне несвойственно… Хорошо, что они не имеют права меня оставить здесь — так я смогу им хоть немного помочь, наверное. Они ведь в истории всё же разбираются несколько меньше, так что я хоть определить эпоху могу, а это уже кое-что. Да и на радикальные меры в отношении врага они не способны… были. Теперь не знаю.

Инна… Её взгляд мне знаком. Когда они вернулись от Влада, её глаза были похожи на мои собственные в тот день, когда я впервые переступила через чужую жизнь. И почему-то мне кажется, что теперь Инна сможет нажать на спусковой крючок, если это будет единственным выходом. Значит, буду помогать с опознанием эпох, хоть в этом пригожусь. Надеюсь. Некоторые времена ведь с первого взгляда можно опознать даже с тройкой по истории. А впрочем, время покажет, что будет дальше. Глупо строить планы — они почти никогда не сбываются. Надо просто стараться делать всё, что можешь, для того, чтобы не стыдиться самого себя, а остальное — условности, которые предлагает нам судьба. Препятствия, которые она подбрасывает нам в качестве проверки боем.

Интересно, а Лёша с Инной смогут пройти сквозь все тернии с высоко поднятой головой? Не знаю… Но я хочу в это верить. Хочу верить в них. Ведь я их уважаю. Обоих. И сейчас в моей жизни есть лишь пять авторитетов: Осиповы, Влад с Галей и Гробовщик. С семьёй Звягинцевых я пересекаюсь редко, только когда Влад просит меня провести урок бондажа на заседании клуба или сессию одному из его друзей, временно не имеющему пары, а также когда мне плохо, и я прошу у них поддержки в виде сессии с Галей. Наши отношения больше похожи на деловые, чем на дружеские, если честно, но это всех устраивает: я не лезу в их жизнь, они — в мою, и у нас царит взаимопонимание и мир. А то слишком часто, когда человек начинает интересоваться моим прошлым, в нём просыпается странное отвращение и, услышав слова: «Мне ставили диагноз „Пограничное расстройство личности”, но затем поставили его под вопрос», — меня называют сумасшедшей, а узнав о не самых приятных моментах моей жизни, считают святым долгом сказать, какой я ужасный человек. Может, и ужасный, не спорю. Да, наверное, так и есть. Но разве ударить сверстника, жестоко избивающего кота, — это так гадко, а выбросить из окна второго этажа одноклассника, издевавшегося над «слабаками», — так ужасно, что меня нужно линчевать, в отличие от моих «жертв»? У каждого мораль своя, хотите — линчуйте. Если получится, значит, это моя кара. Если нет — значит, я заплачу позже. Ведь за всё в этом мире приходится платить. Вопрос лишь в том, когда и как. И, наверное, я уже плачу по счетам, учитывая, что меня начинают ненавидеть или презирать почти все, с кем я общаюсь. Начиная от родителей и заканчивая поверхностными знакомыми. Но почему-то я надеюсь, что когда-нибудь встречу того, кто примет меня вместе со всем моим прошлым. Ведь будущее можно попытаться изменить, но прошлое останется с нами до самого конца, и его не переписать… И, наверное, именно из-за этого я верю, что Гробовщик не оттолкнёт меня, даже узнав о самых страшных тайнах. Я уважаю его, я верю ему, потому что хочу верить, и я надеюсь, что он, жнец со странными для этого мира принципами, протянувший мне руку помощи в деле, которое все считали безнадёжным, не станет презирать меня за прошлое, которое я сама ненавижу. Наивно? Наверное. Но это ведь не так уж и плохо, разве нет? Верить в чудо, зная, что судьба вскоре устроит очередную подлянку. Мечтать, трезво смотря на мир. Надеяться на лучшее, ожидая худшего. Это пессимизм? Оптимизм? Реализм? А может, просто попытка не свихнуться от окружающего мира?..

Целую неделю я всё больше убеждалась в правильности своего решения довериться Гробовщику. С того самого дня, как он решил провести эксперимент с Плёнкой, что-то незримо изменилось в наших отношениях, и я даже не могла сказать, что именно. Просто шутки Величайшего стали куда более ядовитыми и жестокими, но только тогда, когда они были направлены не на меня. В мой адрес колкости звучали лишь тогда, когда он пытался вывести меня из себя, но почему-то у него это перестало получаться. Да, я безумно злилась на его жестокие слова, но когда после предложения об эксперименте Легендарный попытался довести меня «до ручки», и я замахнулась для удара, что-то словно щёлкнуло у меня в голове, и я ушла в свою комнату. Пару минут я размышляла, почему не смогла его ударить, хотя он говорил просто ужасные вещи, а потом поняла… точнее, надеюсь, что поняла, а то мало ли… Просто я не смогла поднять на него руку. Не смогла причинить ему боль, хотя знала, что для него мой удар — что комариный укус. Просто боль бывает разной, и если бы он меня ударил, мне было бы больно, очень больно, но не только физически — душа бы разрывалась на части… А потому я решила, что больше никогда не сорвусь на Легендарного. И, что интересно, это было совсем не сложно. Потому что какие бы гадости он ни говорил, я знала, что делает он это из благих побуждений, и за его словами нет желания причинить мне боль. А ещё потому, что, глядя на усмешку Величайшего, я вспоминала его улыбку и не могла причинить боль тому, кто в меня поверил… А может, я просто глупая, наивная девчонка. Но это не имеет значения, главное, чтобы Гробовщик мог улыбаться, а не ухмыляться, не важно, от чего. Остальное мелочи.

Всю эту неделю жнец активно тренировал меня в контроле над гневом, пытался разобраться с Ининой аномалией, для чего ставил мою подругу в неоднозначные ситуации, а ещё постоянно куда-то пропадал, говоря, что работает над созданием новой Плёнки для своего эксперимента. Или можно сказать «нашего эксперимента»? Нет, нельзя — крыса в лаборатории лишь расходный материал, и её имя в графе исследователей не ставится. Её дело — предоставить своё тело, так что вклад у неё исключительно физический, и эксперимент «её» ровно настолько, насколько он принадлежит микроскопам, пробиркам и химикатам. Но это мелочи, ведь без крысы всё равно эксперимент не провести. Хотя её можно и заменить. Но с таким же успехом можно выбрать для проекта другого исследователя, ведь незаменимых людей нет. А потому нужно рассматривать ситуацию, исходя из изначальных данных, а не размышлять «что было бы, если бы»…

В результате же исследований жнеца и его активной подготовки к эксперименту, в субботу утром он полыхнул белым маревом в моей спальне, наплевав на то, что часы показывали лишь шесть утра. Короче говоря, я ещё спала, когда моего плеча что-то коснулось и принялось мою сонную тушку тормошить. Нет, я не агрессивная по утрам, просто у меня рефлекс. Ещё с психушки. И если на меня, фактически, бессознательную, оказывают физическое воздействие, я начинаю отбиваться… Так произошло и на этот раз — стоило лишь моему ещё неадекватному разуму осознать, что рядом кто-то есть, как тело тут же среагировало. В душе поднималась паника и ярость, а руки уже пытались нанести удар по невидимому ещё врагу. Но вместо обычного звука удара я услышала смешок, и меня в тот же миг скрутили. Я запаниковала. Распахнув глаза, я увидела лишь чёрную наволочку, в которую меня вжали носом, но где я, было непонятно. В голове всё смешалось, вспомнились картины прошлого, норовившие заменить настоящее.

Белый потолок. Серый пол. Бежевые стены. Грязная наволочка.

Высокие мужчины. Жилистые женщины. Пухлые врачи. Безжизненные больные.

Разговоры. Смех. Уколы. Удары.

Это не Ад, это реальность. Это мир вокруг нас, мир внутри нас. Это мы. «Безумцы».

Это безумие. От него не сбежать. Ведь оно везде. Даже во мне.

В моей душе.

Ненавижу!

Я пыталась вырваться, не замечая, что меня держит не санитар, а из горла вырывались сдавленные хрипы. Я не кричала. Зачем кричать в Аду? Тебя всё равно никто не услышит.

И вдруг меня резко отпустили, а где-то на краю сознания прозвучал знакомый голос. Но я не поняла ни слова и лишь вскочила на кровати, стремясь убежать куда-нибудь и зная, что меня не отпустят. Но… вокруг не было гадких бежевых стен и замызганных простыней на худых, как спички, больных. Вокруг был чёрный уютный мир без единого просвета, такой безразличный, такой привычный, такой тёмный — как эта жизнь… Но, в отличие от неё, спокойный и размеренный, без единого яркого (или грязного. Ненавижу грязь!) пятна. Я застыла, стоя в центре собственной кровати, и наконец поняла, что происходит. Паника уже прошла, осталось лишь недоумение и дрожь в коленях, но и они постепенно исчезали. Я же во все глаза смотрела на жнеца, который почему-то не ухмылялся и просто молча, плотно сжав губы, стоял неподалёку.