Поле костей. Искусство ратных дел

В полевых условиях взвод обороны охраняет оперативную часть штаба. Так что, находясь при генерале, я на это время разлучаюсь с Уидмерпулом, чьи служебные обязанности связаны со вторым эшелоном штаба. В последний вечер трехдневных окружных учений боевой штаб расположился, как обычно, в небольшом доме на одной из ферм, разбросанных в угрюмой местности на северо-западном краешке Округа, как раз в левом верхнем углу оперативной карты. Пятьдесят шесть часов прошли весьма деятельно, и поспать нам почти не удалось, как я и предвидел накануне, в ночь налета. Однако к тому времени, когда генерал и штабисты сели ужинать, почувствовалось уже, что учебные действия в основном закончены и можно всем передохнуть. Сам генерал был в отличном настроении, поскольку бой с «синими» оказался, по существу, выигран.

Круг тусклого света от керосиновой лампы падал на обеденный стол, оставляя в густой тени почти всю зальцу, где ужинали, и придавая эффектность центральным фигурам трапезы. Группа ли это заговорщиков — скажем, участников Порохового заговора — с картинки, со старой гравюры? Похоже, но не очень. Однако же резкая светотень сообщает этому кружку голов таинственную, странную общность. Лица обоих полковников, совиное и песье, вносят намеренно гротескный, сюрреалистический оттенок — возможно, перед нами рисунок-сатира политического карикатуриста. Полковники сидят справа и слева от генерала Лиддамента, который восседает во главе стола, погруженный в задумчивость. У него худое, бритое, аскетическое лицо священника или учителя (ощутимо также сходство с сэром Магнусом Доннерсом) и кожа смугло-желтовата. Возможно, эта смуглота и прояснила образ — картинка сделалась понятна.

Передо мною — фараон, изваянный в нише храма, между двумя божествами-хранителями, ограждающими его от простых смертных. Теперь ясно. Полковник Хогборн-Джонсон и Педлар — древнеегипетские боги с головами животных. Хогборн-Джонсон — это, конечно, Гор; иногда ведь бог Утреннего Солнца изображается похожим не на сокола, а скорей на филина, причем сердитого. Песьеголовый же полковник Педлар, напротив, выглядит мягче, нежели обычно изображают Анубиса — этому богу с головой шакала подвластны были могилы и покойники, как раз и относящиеся к ведению начтыла. Другие фигуры фараонова окружения отожествить труднее. Под конец приходишь даже к выводу, что богов здесь больше нет, а всего лишь храмовые рабы. Например, Коксидж, начальник разведслужбы, с его бледным и рьяным лицом мальчугана (хотя Коксиджу уже под тридцать), — это, несомненно, нижайший из рабов, подметающий лишь внешнюю, менее священную территорию храма и выгребающий руками нечистоты из уборной жреца, если таковая предусмотрена. Рядом с Коксиджем сидит Грининг, адъютант генерала, — румянощекий, светловолосый, двадцатилетний, добродушный, — пожалуй, он иноплеменник, взятый в плен и предназначенный к закланию на алтаре этой богочеловеческой троицы. Прежде чем я смог продолжить классификацию, раздался голос полковника Педлара.

— Как прошел бой, Деррик? — спросил он.

До тех пор ужинали молча. Все устали. Притом, хотя полковники Хогборн-Джонсон и Педлар особой дружбы между собой не водят, они сходятся во мнении, что им не пристало точить лясы с подчиненными. За столом оба озабочены тем, как бы с ними не заговорили младшие по чину. Чтобы не дать к этому повода, не встретиться с кем-либо взглядом, они непрерывно смотрят через стол один на другого, точно жених с невестой, только что помолвленные и завороженные прелестью друг друга. Так они и глядели — полковник на полковника, — когда Педлар задал свой вопрос. Задал, разумеется, из простой вежливости, а не из пылкого интереса к тактическим сведениям, которыми и Педлар, и все остальные уже насытились по горло. Но полковник Хогборн-Джонсон счел нужным принять вопрос всерьез.

— Кровопролитно, Эрик, — ответил он. — Кровопролитно. Если интересуетесь, прочтите оперсводку.

— Я читал ее, Деррик.

Созвучие полковничьих имен всегда придает их диалогу некую эксцентричность.

— Перечитайте, Эрик, перечитайте. Уж будьте так добры. Там есть несколько пунктов, которые я вынесу потом на обсуждение.

— А где она, Деррик?

Полковник Педлар, видимо, затруднялся, не умел выразить словесно, что у него нет ни малейшей потребности и ни капли желания перечитывать оперативную сводку. А быть может, затронув тему, он считал себя обязанным ее продолжить.

— Коксидж вручит вам эту сводку, начертанную собственными его перстами. Разыщите-ка, Джек, оперсводку.

Под настроение — в частности, поддразнивая Уидмерпула — генерал склонен употреблять староанглийские обороты. Потому ли, что этот стиль речи ему также нравится, или, скорее, чтобы косвенно польстить генералу, Хогборн-Джонсон тоже щеголяет старинными речениями. Коксидж тут же вскочил, и, как всегда, на лице его изобразилось почтение к старшему чином. Глядя в такие минуты на Коксиджа, я вспоминаю шутливую фразу, услышанную от Одо Стивенса на Олдершотских курсах:

— С добрым утром, старшина, — вот вам воробышек для вашей кошки.

Коксидж постоянно, так сказать, занят добыванием воробышка для кошек — не старшинских, а штаб-офицерских. Подчиненным он грубит весьма банально, но в своем подобострастии перед вышестоящими бывает изобретателен до гениальности. У полковников и подполковников он на побегушках и выполняет эти побегушки с наслаждением; даже перед майорами он — само смирение и послушание. Он тщательно, почти научно, изучил вкусы Хогборн-Джонсона и Педлара, а уж генерала Лиддамента чуть ли не обожествляет. Так преклоняется он перед генералом, что даже слегка приглушает ту мальчишескую рьяность, с которой привык подхалимствовать, — как бы просит робко у генерала извинения за свою молодость и незрелость. Надо отдать справедливость Уидмерпулу — Коксиджа он презирает, а тот, низкопоклонствуя, прямо наслаждается этим презрением. Оба же полковника явно одобряют угодливость Коксиджа, им даже, видимо, приятна его преувеличенно «юная» манера. Надо также признать, что при всем том работник он толковый. Теперь он подскочил к Педлару со сводкой.

— Спасибо, Джек, — сказал Педлар. Уставился на сводку этим своим суровым бараньим взглядом, о котором часто упоминает, досадуя, Уидмерпул.

— Сведения мне уже знакомы, — сказал Педлар. — Все вроде бы в ажуре, Деррик. Положите на место, Джек.

— Рад, что и по-вашему все в ажуре, Эрик, — отозвался Хогборн-Джонсон, — ибо льщу себя надеждой, что штаб под моим началом неплохо справился с задачей.

Едковатость его тона должна была бы насторожить Педлара. Как обычно, Хогборн-Джонсон заключил свои слова характерным смешком: коротко шипнул левым углом рта — этим негромким шипом он подчеркивает уместность и остроумие своих высказываний. Когда настроен несердито, он всегда заканчивает речь таким смешком. Дело в том, что полковник Хогборн-Джонсон и не пытается скрывать свое чувство превосходства над собратом-офицером, который и должностью ниже, и мозгами жиже, и в полку служил не столь известном — и вдобавок не обладает знанием жизненной сферы, в которой блещут люди светские. Хогборн-Джонсон считает себя знатоком света и часто нацеливает стрелы своего интеллекта на медлительно соображающего Педлара, а тот, пытаясь состязаться на сей блистательной арене, совершает порой промахи. Так вышло и на этот раз. Обозрев оперсводку, Педлар вернул ее Коксиджу; Коксидж принял сводку с почтительным наклоненьем головы, как берут причастие или редчайшей святости реликвию. Сводка определенно укрепила Педлара в уверенности, что с учениями все обстоит уже в порядке. А в такие моменты уверенности Педлар как раз и склонен терять осторожность и шлепаться в лужу.

— Теперь, Деррик, когда труды наши подходят к концу, — сказал он, — не завершить ли нам ужин бокалом портвейна?

— Порт-вей-на, Эрик?

Тон переспроса был весьма многозначителен. В прежние времена мать Уидмерпула произносила, бывало, это слово, «портвейн», со сходной интонацией, но иной подоплекой — давая гостям понять, что портвейном здесь их будут баловать нечасто.

— Портвейна, Деррик.

— Не сегодня, Эрик. Портвейн вреден для печени. По крайней мере тот, которым потчует наш буфетчик. Я воздержусь от портвейна, Эрик, и вам советую.

— Воздержитесь?

— Воздержусь, Эрик.

— А я все же выпью рюмку, Деррик. Жаль, что не хотите составить компанию.

Полковник Педлар отдал соответствующее приказание. Полковник Хогборн-Джонсон неодобрительно покачал головой. Деньги он расходует экономно, говорят даже — скаредно. Принесли рюмку портвейна. Полковник Педлар — точно джентльмен с рекламы марочных портвейнов — поднял рюмку к лампе, повертел в пальцах против света.

— Мне перед войной рассказывал однополчанин, что дед завещал ему бочку портвейна ко дню совершеннолетия, — сказал Педлар.

Полковник Хогборн-Джонсон хмыкнул — что, мол, тут такого примечательного, в добропорядочном, мол, обществе иначе и не поступают, хотя, возможно, традиция эта малоизвестна в «тяжелой» пехоте, да еще в захудалом полку.

— Двенадцать дюжин бутылок, — мечтательно произнес полковник Педлар. — Неплохо укомплектовали погреб молодому человеку, которому исполнился двадцать один год.

Полковник Хогборн-Джонсон встрепенулся. Оскалил слегка зубы под светло-коричневой щетинкой усов, наморщил крючковатый носик.