Поле костей. Искусство ратных дел

— Вы любитель книг, не так ли?

— Да, сэр.

— Как относитесь к Троллопу?

— Не увлекает меня Троллоп, сэр.

Мне с генералами не приходилось обсуждать литературу — разве что с генералом Коньерсом когда-то; он намного старей Лиддамента, и его умственные интересы простираются от психоанализа до сравнительной истории религий, охватывая многое другое. Долгий бивуачный и житейский опыт привил Коньерсу спокойную терпимость к чужим взглядам, в том числе и к литературным. Генерал же Лиддамент, видимо, не отличается терпимостью к тем, кому не по душе его любимые писатели. Мой ответ раздражил его. Он оттолкнул ногами второй стул с такой силой, что тот с грохотом упал набок. Опустив ноги на пол, генерал сидя поворотился ко мне.

— Не увлекает вас Троллоп?

— Не увлекает, сэр.

Генерал явно не верит ушам. Нехорошо как получилось… Длинная пауза; он смотрит на меня, сверкая взглядом.

— Но почему же? — сурово спросил он наконец.

Я попытался объяснить. Из прошлого всплыли обрывки, лоскутки давно сделанных и забытых критических оценок, и я наспех сметал их вместе на живую нитку, прикрыл ими хоть как-то наготу своего ответа.

— …стиль… то и дело повторяемые вычурные обороты… психология часто неубедительна… иногда взаимоотношения даны попросту неправдиво… женские переживания описаны не так, как это в жизни… по существу, рассудочность преобладает у автора над сопереживанием… конечно, владеет огромным повествовательным даром… и композиционным… доходит во всем этом до гениальности… определенное чутье характера, пусть стилизованное… и, разумеется, картина эпохи…

— Ерунда, — сказал генерал Лиддамент.

Сказал весьма гневно. Хорошего настроения не осталось уже ни следа — и все из-за моих неосмотрительных слов. Умней было бы мне ограничиться чем-то уклончивым, а не высказывать свои литературные предубеждения. Чего доброго, еще посадит под арест за такие крамольные взгляды. Генерал молчит, задумался — над тем, возможно, на какой срок сажать. Затем он поднял стул, боком лежащий на полу. Аккуратно, тихо поставил на нужном расстоянии от своего стула, в нужную позицию. Опять водрузил ноги на сиденье. С глубоким вздохом откинулся на стуле, наклонив его назад с громким скрипом. Физическое это успокоение придало генералу и духовного спокойствия — совсем для меня неожиданно.

— Скажу только, что вы много теряете, — произнес он мягко.

— Мне часто говорят это, сэр.

— Кого же вы любите, если не Троллопа?

На минуту в голове моей образовалась пустота. Ни одного романиста не вспомню — ни хорошего, ни плохого — во всей мировой литературе. Ну кто же там? Медленно пришли на память несколько писателей, которыми восхищаюсь: Шодерло де Лакло… Лермонтов… Свево… Не звучат как-то эти имена. Чересчур негромки, разнородны. Надо бы назвать такого, чтобы не слишком отличался от Троллопа материалом и манерой письма и в то же время был бы многосторонней, шире по размаху — а не только больше мне по вкусу. И вспомнилась внезапно «Человеческая комедия».

— Люблю Бальзака, сэр.

— Бальзака! — прогремел генерал Лиддамент. Нельзя понять, угодил ли я ему до крайности или крайне возмутил таким ответом. Но что-то из двух этих крайностей, судя по бурной реакции. Генерал выпрямился, опустив на пол передние ножки стула. На минуту задумался. Опасаясь допроса с пристрастием, я спешно стал припоминать сюжеты читаных книг Бальзака — а прочел я их не так уж много из всего цикла. Но следующий же вопрос генерала увел разговор прочь от литературной критики.

— На французском читали?

— Да, сэр.

— И не спотыкались?

— Иногда, на технических детальных описаниях — скажем, как рентабельно вести провинциальную типографию на взятые в долг деньги или чем лучше крыть овчарню на зиму. Повествование же обычно понимаю довольно неплохо.

Генерал перестал уже слушать.

— А скучно вам, должно быть, тут на вашей должности, — сказал он с расстановкой, как высказывают вещь основательно обдуманную. Я онемел от удивления; он снова заговорил — отнюдь не о книгах и не о писателях.

— У вас когда очередной отпуск?

— Через неделю, сэр.

— Вот как?

Я назвал точную дату, недоумевая, что последует дальше.

— Через Лондон поедете?

— Да, сэр.

— И не прочь бы сменить должность?

— Да, сэр.

Никогда бы не подумал, что генерала Лиддамента способна интересовать индивидуальность штабистов — что он способен замечать их склонности. Определенно, для генерала наблюдательность необычайная. Причем поступает вразрез с уидмерпуловской доктриной, что «армия не для удобств солдату предназначена». Следующие слова генерала поразили меня еще сильнее.

— Большое от вас требуется с нами здесь терпение, — произнес он.

Опять я не нашелся, что ответить. К тому же он, кажется, подтрунивает надо мной. С одной стороны, явно трунит; с другой же, хочет что-то предложить мне. Что именно, тут же начало проясняться.

— Видите ли, — сказал он, — люди вроде вас могут быть полезнее на других местах.

— Да, сэр.

— Дело не в личных удобствах.

— Нет, сэр.

— Но мы в этом мире живем так недолго — и жаль, если не удается делать ту работу, для которой подходим.

Это уже ближе к взглядам Уидмерпула — хотя гораздо разумней подано; а слова о бренности жизни созвучны с воззреньями старшины Хармера.

— Аукнусь-ка я с Финном.

— Да, сэр.

— Слышали о Финне?

— Нет, сэр.

— Мы с ним служили вместе в конце той войны. Вообще-то он штатский, конечно, — до армии подвизался в Сити.

— Понятно, сэр.

Генерал произнес «в Сити», понизив голос — с тем оттеночком не то почтения, не то отвращения, с каким кадровые военные (даже таких экстраординарных качеств, как Лиддамент) отзываются о подобных таинственных, черномагических ремеслах.

— Но в армии проявил себя неплохо.

— Да, сэр.

— Отменно себя проявил.

— Да, сэр.

— Крест Виктории получил.

— Понятно, сэр.

— После войны ушел из Сити. Занялся парфюмерией — в Париже.

— Да, сэр.

— Преуспел в этом деле.

— Да, сэр.

— Теперь вернулся к нам — служит по ведомству Свободной Франции.

— Понятно, сэр.

— Я слышал, Финн ищет подходящих офицеров. Загляните-ка к нему во время отпуска. Передадите от меня привет. Когда вернемся на базу, Робин снабдит вас нужными координатами.

Робин — это Грининг, адъютант генерала.

— Мне сообщить об этом майору Уидмерпулу, сэр?

Генерал Лиддамент подумал. На миг мне показалось, что он вот-вот усмехнется. Но губы так и остались в загадочно-спокойном положении.

— Подержите пока что под спудом… под спудом… разумней будет подержать под спудом.

Не успел я поблагодарить, как дверь рывком открылась и вошел, почти вбежал бригадир Хоукинз, начальник дивизионной артиллерии. Высокий, худощавый, энергичный, — это его хвалил мне Уидмерпул за уменье говорить по телефону, недостающее Хогборн-Джонсону. Уидмерпул прав насчет Хоукинза. Стараниями Хоукинза столовая у артиллеристов — лучшая в дивизии; Хоукинз — один из немногих наших командиров, исполняющих свои обязанности с той «веселостью», какую, по словам Дикки Амфравилла, французский маршал Лиоте считал необходимейшим из качеств офицера. Вот уж чего нет у обоих полковников, Хогборн-Джонсона и Педлара. А у генерала Лиддамента веселость эта в некоем чудаковатом роде ощущается; говорят, Лиддамент с Хоукинзом — старые друзья.