Поле костей. Искусство ратных дел

— Двенадцать дюжин, Эрик?

— А что, Деррик? — встревожился Педлар, почувствовав, что слишком углубился в светские дебри и в очередной раз допустил какой-то ляпсус.

— Двенадцать дюжин? — повторил с нажимом Хогборн-Джонсон, словно сомневаясь, не ослышался ли.

— Двенадцать.

— Непопадание, Эрик. Далеко за рамкой мишени.

— Неужели, Деррик?

— Совершенно мимо цели, Эрик.

— Сколько же тогда бутылок в винной бочке? Я ведь не виноторговец.

— Не нужно быть виноторговцем, старина, чтобы знать емкость винной бочки. Это должно быть каждому известно. Виноторговля здесь ни при чем. Пятьдесят с лишним дюжин — вот какова вместимость винной бочки, Вы промахнулись. Абсолютно обсчитались. Угодили совсем не в тот квадрат карты. Попали пальцем в небо. Впросак попали. Опростоволосились.

— Пятьдесят с лишним дюжин?

— Так точно, Эрик.

— Выходит, я ошибся, Деррик.

— Еще бы, Эрик. Еще бы. Крупнейшим образом ошиблись.

— Я сокрушен, Деррик. Постараюсь исправиться.

— Постарайтесь, Эрик, постарайтесь, чтобы не уронить себя в наших глазах.

Генерал Лиддамент сидит, как бы не слыша их. Он словно погружен в каталептический сон или одурманен сильнодействующим наркотиком. После полковничьего диалога опять наступило молчание, одно из тех долгих молчаний, которые так характерны для офицерских столовых — для британских, во всяком случае, — когда все время, каждую минуту чувствуешь, что кто-то вот-вот разродится поразительной мыслью; но так и не рождается мысль почему-то и глохнет, не прозвучав, задушенная внутренним бессилием. Громко тикает на посудном шкафчике старый жестяной будильник, отсчитывая быстротекущие миги жизни. Полковник Педлар потягивает свой портвейн, но ошибка испортила ему все удовольствие. Коксидж ребром ладони тихонько, смиренно, манерно сметает крошки со скатерти в свою пустую тарелку, как бы показывая, что и за столом он неусыпно печется о вышестоящих, изо всех своих скромных сил стремится сделать обстановку чище и уютнее. Ранним утром сегодня на кухне я чуть не упал, наткнувшись в сумраке на Коксиджа — он сидел на корточках у огня и разогревал застывшее сливочное масло, чтобы генералу сподручней было мазать, когда он сойдет завтракать. Можно не сомневаться, что и во время всех этих молчаний, царящих за столом, Коксидж горячечно ломает себе голову, как бы оригинальней и ловчей лизнуть сапог начальства… Ужин кончен, ничего больше не подадут. Пора вставать из-за скучного стола.

— Разрешите, сэр, пойти взглянуть, как там взвод обороны?

Генерал Лиддамент будто не слышит. Точно обращаешься к одному из тел, лежащих на циновке в курильне опиума. Вот, сделав усилие, он очнулся наконец от своего оцепенелого самосозерцанья. Еще несколько секунд он приходит в себя, осмысливает мой вопрос. Отвечает — с почти библейской торжественностью.

— Идите, Дженкинс, идите. Боже упаси меня препятствовать моим офицерам в проявлении заботы о солдатах.

В комнату вошел сержант, доложил генералу:

— Нам только что радировали, сэр, — над городом опять вражеские самолеты.

— Что ж, действуйте, как предписано.

Сержант удалился. Я вышел за ним в узкий коридорчик, где на крючке висела моя сбруя. Надев пояс с подсумками, я направился во двор, к сеновалу. Там, на горе соломы, комфортно устроилась большая часть взвода; некоторые уже похрапывали. Старшина Хармер и сам собирался прилечь, сдав команду капралу Мэнтлу. Я проверил, как обстоит с часовыми. Все было в порядке.

— Сейчас сообщили, что опять они над городом, старшина.

— Снова, значит, налетели сволочи.

Хармер — человек солидных лет, с кустистыми бровями, крупнотелый, весьма неторопливый; он любитель поморализировать; мирная профессия его — мастер на сталелитейном заводе.

— Но раздетыми не застанут — сегодня мы наготове.

— Так и надо, сэр, быть наготове. Никогда ведь не знаешь, не тюкнет ли тебя.

— Это верно, — соглашаюсь я.

— Не знаешь, не знаешь. Бренная она, жизнь наша. Сегодня жив, а завтра тебя нет. В прошлом году легла моя жена в больницу. Иду туда, медсестру встречаю, спрашиваю, как прошла операция. Не отвечает, доктор, мол, с вами хочет говорить — и я уж понял о чем. А еще накануне вечером слышал в палате от жены: «Хочу себе зубы вставить новые». Не знаем ни дня, ни часа.

— Уж это так.

Более пространного ответа не нашлось у меня даже и в тот раз, когда я впервые услышал эту притчу о зубах.

— Посплю немного. Всё у нас в порядке; капрал Мэнтл подежурит.

— Спокойной ночи, старшина.

Капрал Мэнтл остался бодрствовать. Воспользовавшись тем, что мы наедине, он заговорил о своих усложнившихся делах. Полковник Хогборн-Джонсон решил всемерно препятствовать его производству в офицеры. Мэнтл — хороший капрал. Его не хотят отпускать. Более того, Хогборн-Джонсон планирует сделать его взводным сержантом, а при случае, быть может, и старшиной вместо Хармера, который уже немолод и энергией не брызжет, хотя и справляется с обязанностями. Уидмерпул, через которого идут эти назначения, относится к делу Мэнтла равнодушно. Он не мешает Хогборн-Джонсону проводить тормозящую тактику — частично из нежелания трений, частично же (как не устает сам Уидмерпул повторять) из тех резонных соображений, что армия не для создания удобств солдату предназначена, а для наиэффективнейшего и победоносного ведения войны.

— В настоящий момент есть множество курсантиков, обещающих стать хорошими офицерами, — сказал мне Уидмерпул. — Хорошие же капралы — всегда редкость. Ситуация легко может измениться. Если понесем крупные потери, то возникнет нехватка офицеров — хотя и хороших капралов тогда, несомненно, еще труднее будет найти. В конечном счете, разумеется, офицерский корпус количественно ограничен, ибо источником его служит немногочисленное меньшинство, обладающее нужными качествами, причем я отнюдь не хочу сказать, что этим источником непременно или главным образом является потомственное офицерство. Напротив.

— Мэнтл как раз и не принадлежит к потомственному, как вы говорите, офицерству. Его отец — владелец газетной лавки, а сам Мэнтл — мелкий служащий местной управы.

— И прекрасно, — ответил Уидмерпул. — И на здоровье. Мэнтл — парень неплохой. В то же время не вижу причин для особо срочного решения вопроса. Как вам уже сказано, я невысокого мнения о штабистских способностях Хогборн-Джонсона — в этом пункте я согласен с генералом, — но Хогборн-Джонсон имеет право, и притом полнейшее, тормозить производство Мэнтла, если считает, что уход капрала причинит ущерб работе штаба.

На том и застряло дело. Мы пространно обсудили его с Мэнтлом у сеновала. Когда я вернулся в дом, все уже, по-видимому, там легли — по крайней мере зальца опустела, хотя лампу еще не потушили. Но перенесли со стола на шкафчик, стоящий справа от камина. Я направился мимо камина к лестнице наверх — и тут увидел, что генерал Лиддамент еще не ушел к себе в спальню. Он сидел на кухонном стуле, положив ноги на другой стул, и читал синюю книжицу — судя по виду, карманное издание какого-то классика. Он поднял глаза на меня.

— Спокойной ночи, сэр.

— Ну, как взвод обороны?

— В порядке, сэр. Часовые на постах. Спать есть на чем — на сене.

— Отхожие места?

— Вырыты два ровика, сэр.

— С подветренной стороны?

— Оба с подветренной, сэр.

Генерал одобрительно кивнул. Он, конечно, прав, что напирает на санитарию. Очевидно, у него еще не кончилось необычно хорошее настроение. Сегодняшняя победа над «синими» его, несомненно, порадовала… Но тут он вдруг поднял свою книжку, высоко взмахнул ею над головой. Сейчас, кажется, швырнет ее в меня. Но он лишь помахал книжицей, так что замоталась в воздухе тесемочка-закладка.