Поле Куликово

Князю Андрею особенно нелегко было удерживать своих конников, успевших жестоко потрепать уже и передовые тысячи племянника Мамая. Вид отступающих врагов вызвал у воинов желание гнать и рубить. Лес на фланге полка был набит мёртвыми, искалеченными, распятыми на буреломе лошадьми и всадниками. Звери бежали за Непрядву от криков и стонов, но сердца воинов ожесточились: впереди на поле лежали их порубленные и растоптанные товарищи. Спасённых раненых было мало - слишком плотно ступают копыта в атаках массовой конницы. Князь Андрей потерял голос, удерживая сотни, готовые сорваться с места без команды. Носясь перед рядами, он хрипло просил:

– Бесстрашные русичи! Храбрые литвины! Держите строй, сыны мои, держите строй полка, не бросайте пешцев, держитесь за них, слушайте воевод - ещё не пришёл час гнать врага!..

Воевода Грунок скакал рядом, чуть не плача:

– Княже! Доколе стоять нам? Чего ждём? Пока они соберутся да нас же опрокинут?!

– Молчи, воевода!
– хрипел князь, засовывая под шлем мокрые, потемневшие пряди волос.
– Велено государем стоять здесь, доколе возможно. Глянь - ещё дремлют стяги большого полка. Мы не одни ведём битву. Чую - минули нас главные татарские силы, туда, на наше левое крыло, уходят они. Глянь, воевода...

Ордынское войско поредело перед фронтом полка правой руки и правым крылом большого. За рядами отхлынувших сотен будто серая река текла в сторону Смолки...

– Так ударим, не медля, прищемим хвост Мамаю!

– Нет, воевода! Мы ударим - другие нас ударят в спину, рассеют по полю, погубят полк... Мы - правая рука рати, при ней мы - сильны, отрубленные мы - мертвечина... Бери-ка ты, боярин, сотен пять-шесть да приготовь их к битве в тылу. Коли на левом крыле прорвутся - встретишь их как надо. Спеши, боярин, брянских возьми - там каждый Пересвет...

Он обнял воеводу и оттолкнул, торопя. Приказ князя насторожил витязей. Ратники волновались, пытаясь увидеть, что происходит левее, за прогнувшимся порядком рати, за мятущимся лесом копий и топоров, за непрекращающимися свалками в центре. Знали одно: большой полк стоит. Видели: большое знамя и стяги главного воеводы полыхают высоко на ветру. А серая река конницы врага текла к Смолке.

То, чего ордынские военачальники не достигли на правом крыле и в центре русской рати, случилось на её левом фланге, где темник Батар-бек заменил хана Бейбулата, канувшего со всем туменом в круговоротах битвы. Батар-бек не думал о славе и новом богатстве, которые ждут его за рядами русского полка, он не нуждался в отличиях, и уж совсем его не занимал вопрос о престоле Золотой Орды. Батар-бек жил войной, битвой, он видел перед собой лишь врага, которого следовало сокрушить. Батар-беку нравилось воевать, и он воевал, наслаждаясь не только звуками боя, запахом крови, видом послушных ему войск, исполняющих его замыслы, но даже и видом врага, который столь отчаянно пытается устоять под его ударами. Потому Батар-беку удалось больше, чем кому-либо из военачальников Орды: он подточил и разрушил ряды полка левой руки.

К началу общего наступления второго вала Орды почти вся конница полка оказалась втянутой в круговерть сечи, которую Дмитрий видел издалека. Князь Ярославский пытался сохранить фланг, упирающийся в опушку Зелёной Дубравы: всё новые отряды противника, преодолевая Смолку, вовлекали в сражение те сотни, которые Василий Ярославский бросал сюда. Степняки шли с равномерностью морских волн, казалось, их сила - безбрежна, как океан, а конная сила полка разве могла равняться с океаном! Фёдор Моложский прислал несколько сотен из своей дружины, стоящей на стыке большого полка и полка левой руки, - спасибо ему!
– но и эти сотни втянулись в битву, и Моложский уже рубился, отбрасывая врага на своём участке. Растянуть пешцев Ярославский не мог, они редели на глазах, им приходилось не легче - можно судить по тому, как мечется по их рядам на своей длинноногой лошади воевода Мозырь, как визжат атакующие их враги, пешие и конные.

"Морская волна" действовала неутомимо, и настал момент, когда, спасая положение, Ярославский повёл в сечу последний свежий отряд - свою личную дружину из сильнейших витязей. Либо он отбросит противника, либо полк погибнет.

Широкоплечий, в золотом шишаке, доставшемся по наследству от Александра Невского, в шёлковой голубой ферязи, сшитой руками возлюбленной, князь Василий был величествен и красив. И страшен той яростью, что возбудило в нём методичное, изматывающее душу давление врага. Далеко над полем разнёсся его голос, и воины воспрянули, злее и чаще засверкали их мечи, круговерть всадников начала смещаться к Смолке, в сторону Орды. Рассеянные русские сотни, увязнувшие в битве, стали сбиваться, образуя неровные лавы, и эти лавы тянулись на блеск золотого шелома, на голубое пламя княжеской ферязи. Враги, ощутив нарастающий отпор, тоже сбивались, стараясь отступить организованно для нового удара. Казалось, раздёрганный фланг полка вот-вот восстановится, когда один из бояр, рубившихся рядом с князем, закричал:

– Государь! Новая беда!..

Тучи серой конницы двигались на полк, затопив берега Смолки и всю степь до Красного Холма. Князь Василий сдержал своего рыжего, в белых чулках иноходца, оставив удирающего мурзу с его свитой, опустив иззубренный меч, тяжело дыша, оглядывал вражью силу. Сотни, в которых оставалось по три-четыре десятка всадников, смыкались за ним в одну боевую лаву.

– Вот он, девятый ордынский вал, - сказал кто-то из бояр.

В глазах князя прошло голубое печальное облако. Может, увиделась ему смуглая рука с яхонтом на мизинце, подающая голубую ферязь, теперь порванную, забрызганную тёмным вином смертного пира. Он снял шелом, оглянулся, увидел поле, усеянное телами, а вместо могучих тысяч - опустошённые сотни измученных воинов на измученных конях, сомкнувшиеся в отряд, который не закрывал и трети пространства между пешей ратью и опушкой Зелёной Дубравы.

Враги, по существу, уже пробили здесь брешь, и в эту брешь устремлялись теперь их новые лавы. Ярославский видел и пешцев полка. Их строй уменьшился, как и конный, но всё ещё щерился топорами, червенел щитами. Там, над рядами пешцев, с непокрытой головой носился маленький всадник на огромной лошади, и его белые кудри казались светящимся облачком, какие окружают головы святых. Отброшенные сотни Орды кружили невдалеке, поджидая свои главные силы. Князь Василий поскакал ближе к пешцам, поднял окровавленный меч.

– Братья! Настал час нашей великой славы, ибо нет славы выше, чем смерть за Родину! Будем биться, как велели нам матери, жёны и наши дети, как приказал наш государь! И пусть враг пройдёт по нашим мёртвым телам - по его телам здесь пройдёт наша победа!

Хриплым кличем ответили воины своему князю, заглушив нарастающий вой врагов. Старый воевода Мозырь подскакал к Ярославскому.

– Спасибо, княже, за слово надежды - верим тебе! Веди свою дружину, а мы, пешая рать, постоим до последнего, - и, смахнув слезу с морщинистой щеки, умчался к середине пешего строя.

Князь Ярославский блеснул мечом, и его конная лава покатилась навстречу врагу. Встречным ударом он ещё надеялся немного задержать войско Орды, нанести ему возможно больший урон, без чего стоящая на месте поределая пехота полка могла быть сметена ...

Гонец, примчавшийся на Красный Холм от хана Темучина, сообщил Мамаю: осталось немного, и большое русское знамя падёт. У Мамая задёргалось веко, гонец добавил: на поле, где разбит русский передовой полк, найдено шесть убитых в богатой, украшенной золотом одежде, - видимо, князья.

– За Темир-бека - достаточно, - бросил Мамай.

– Ты забыл Герцога...

– Татарских мурз убито немало... Пропал также хан Бейбулат.

– Мурз? Каких? Я не привык считать князьями раззолочённых болванов с именитой родословной, которые не имеют своих туменов!
– Мамай обжёг мурзу взглядом, не сулящим добра.
– Вы ещё беков причислите к ордынским ханам!..

Он отвернулся, ничего не сказав гонцу - его бесило большое русское знамя, реющее над полками Дмитрия.

На холме появился Тюлю-бек. Разгорячённый, с мокрым лицом и округлившимися глазами, он свалился с коня, неуклюже переступая короткими кривыми ногами, подошёл к ковру, где сидел Мамай, и выкрикнул: