Поле Куликово

До чего же уютным показалось Авдулу место сотника сменной гвардии подле шатра владыки, вдали от вражеских мечей! Не надо ему славы, и даже дочери Мамая теперь не надо - теперь, когда он командует одним из сильнейших туменов Орды... Впрочем, какой он теперь - сильнейший, да и тумен ли - то, что от него осталось?! Нет Авдулу удачи на воинском пути. Вожа, полон, тупые советники повелителя, ввергнувшие его в эту лобовую атаку на русский полк... Даже ветер относит стрелы его воинов. Весь мир против Авдула, потому что против него - та рать, что своими красными щитами перегородила Куликово поле. Авдул ещё не признавался себе, что боится русских, но он уже давно их боялся.

Мамай видел с Красного Холма все попытки Орды сломить правое крыло московской рати, видел, как тает и расползается тумен Авдула, видел он и то, как в центре большой русский полк контратакой раздавил остатки легиона Герцога, подпираемые туменом Темучина. Он видел полёгшие ряды серой буртасской, ногайской и ордынской пехоты, поколебавшей русский полк левой руки, на крыле которого, за речкой Смолкой, всё сильнее разрастался кавалерийский бой - там сотни Батар-бека уже сменили выбитые сотни Бейбулата, настойчивыми атаками разрушая русский фланг и стремясь прорваться в тыл русской рати вдоль опушки Зелёной Дубравы. Похоже, у Батар-бека что-то намечалось, и Смолка не слишком сковывала степняков, но пока взгляд Мамая чаще притягивал центр русского войска. Там шло самое ожесточённое сражение, там плескалось на ветру большое великокняжеское знамя, и под этим знаменем он будто различал блеск золотых доспехов Дмитрия. Ему увиделись ненавистное округлое лицо, чёрные жгучие глаза с прищуром, вспомнилась тяжкая рука, когда Дмитрий, будучи в Орде при покойном хане, хлопнул по спине ещё темника Мамая, пригрозив оторвать ему голову. Дерзкий улусник, он и ныне посмел вызвать на поединок правителя Орды. Мамай ничего не забывает...

– Все машины направить туда, - указал на центр битвы.
– Я вижу, старый коршун быстро сломал свой клюв. Пусть машины подойдут и пробьют дорогу воинам Темучина. Дмитрия брать живым. Его бояр и знаменщиков побить ядовитыми стрелами. Пошлите арбалетчиков из моей личной тысячи...

Третья часть войска Орды уже втянулась в сражение, и можно с минуты на минуту ждать перелома. Да, ждать - ход битвы теперь меньше всего зависит от повелителя и даже темников. Их задача - лишь посылать в бой новые отряды. Теперь главное заключено в стойкости воинов, десятников, сотников, в их мечах и копьях, луках и шестопёрах. И, конечно, - в русах. Долго ли они ещё выдержат?

Передовой полк Дмитрия уничтожен. На правом крыле, да, видно, и в центре у него - немалые потери. Левое крыло заколебалось, а две трети ордынской силы ещё не вступали в сражение. Мамай видел русский резервный полк позади большой рати, ближе к её левому крылу. Этот полк Дмитрий пошлёт туда, где случится прорыв, но прорыв будет не один: так задумал Мамай. На этот резерв московского князя довольно среднего тумена... Московского щенка надо брать живьём. Слишком много накипело в душе Мамая, чтобы он мог утешиться вестью о гибели Дмитрия в бою.

А даль разгулялась, но за Доном и Непрядвой - ни одного дымка, предупреждающего о близости союзников. И посланные к Ягайле и Олегу мурзы словно в воду канули. Достанет шкур на ордынские бубны...

Шёл второй час Куликовской битвы.

VIII

Сотня князя Хасана переводила дух и приводила в порядок снаряжение за рядами пешей рати после атаки, избавившей передовой полк от окружения и истребления. Люди и кони тяжело дышали, воины отирали окровавленные мечи, следя, как пятятся назад первые ряды полка, только что отбросившие фряжскую пехоту и спешенных ордынцев.

– Славно, князь!
– крикнул сотский Иван Копьё, улыбаясь Хасану.

Хасан указал глазами на серые тучи тумена, вскипающие у подножия Красного Холма.

– Ничего, поживём, князь! А наш государь - каков!..

Хасан поглядывал в сторону Красного Холма, где реяли стяги Орды, откуда вставали сигнальные дымы. Мамай, конечно, там, пока недосягаемый за тучами своего войска. Хасан был расчётлив и экономен в бою: зря не махал мечом, рубил наверняка - ему надо беречь силы до конца битвы.

Ненависть руководила Хасаном все последние дни. Он разучился улыбаться, не говорил лишних слов даже с друзьями и занимался только делами войны. Таким он останется, пока не исполнит обета мести. Тысячи людей уже погибли на глазах Хасана, не одна стрела ударила в его броню, и мечи врагов скользили по ней во время атаки, но Хасан не верил, что умрёт, пока его меч не достанет шею владыки Золотой Орды. Ведь если Бог не слышит таких клятв, какую дал Хасан, значит, Бога нет. Хасан молился большому русскому знамени с золотым образом Спаса, распластанному над войском, - он хотел напомнить Всевышнему о своей клятве. И о поражении русской рати он не думал, потому что нельзя победить таких воинов, как его друг Васька Тупик, как новый его друг Иван Копьё, как ратники передового полка, как тот богатырь, что свалил Темир-бека, о чём уже знает вся русская рать. Не иначе Мамай послал убийцу арбалетчика, чтобы не дать русскому преимущества над его любимым темником, чья душа была черна, как и одежда. Почему Хасан не был там!

– он знает повадки змеиного владыки, он разглядел бы убийцу за спинами врагов, и стрела Хасана нашла бы его раньше, чем совершилось грязное дело! После битвы Хасан узнает, есть ли у погибшего русского витязя семья, он сделает всё, чтобы мать и дети этого воина не знали чёрных дней...

Похоже, Мамай решил положить своих вассалов и наёмников до последнего, они снова бросались вперёд, с криком и визгом взбирались на завалы трупов, бились о русскую стену, пытая её прочность, вырывая из неё по кусочку и увеличивая нагромождения под этой стеной. Передние ряды русской рати всё чаще сменялись, оттуда несли раненых, иные брели, направляясь к сооружению из больших повозок в тылу войска. Таких сооружений было несколько на поле, и к каждому тянулись раненые.

Видя, как стойко русские пешцы отбивают удары ордынцев и фрягов, Хасан хотел бы поддержать своей многоопытной рукой каждое копьё и каждый меч, он словно от боли вздрагивал каждый раз, если враг поражал русского воина, - казалось, всё его тело истыкано железом, и ему стоило огромных усилий, чтобы молча стоять на месте, сдерживая скакуна, возбуждённого криками битвы и запахом крови.

– Что там, князь?
– раздался Копьё.

За рядами отхлынувших врагов, в окружении горских всадников, стреляющих из луков, Хасан рассмотрел пароконные подводы, развёрнутые в длинный ряд на возвышенности, где его сотня недавно рубилась с аланами, прикрывая отходящий полк. Какие-то люди без оружия и воинских доспехов отпрягали коней, развёртывали одноколки... "Машины?!" Да, это были машины, мечущие копья и пули, и прислуга уже бралась за вороты, натягивая метательные устройства.

– Беда, боярин! Нас хотят забросать свинцовыми шарами!

Копьё карьером помчался к начальнику конной тысячи, перемолвясь, поворотил обратно.

– Хасан! Сухоборец! Сотни - за мной!
– и уже пожилому сотскому пешцев.
– Эй, борода! Расступись!

Сотский завертел бородой, не понимая, - вражеская пехота снова лезла на русский длинник, издали сыпались стрелы горских всадников.

– С дороги!
– взревел Чекан.
– Потопчу!

Три конные сотни на крыле тысячи колыхнулись, пешцы бросились в промежутки рядов, открывая проход.

– Мечи вон! За Русь!..

Враги, увидев брешь в русской стене, кинулись к ней, но навстречу с рёвом выплеснулась конница с обнажёнными мечами, и фряги, касоги, аланы разлетелись - подальше от этих "ворот", откуда вылетела смерть: помнили первую русскую контратаку. Машины оказались открытыми.

Хасан скакал впереди своей сотни, положив обнажённый клинок на правое плечо. Люди у ближней машины засуетились, понеслись в разные стороны, только один, высокий, сутуловатый, задержался, что-то повернул, склонился у прицельного устройства, взялся за деревянный рычаг сбоку машины. Хасан пригнул голову, не отрывая взгляда от врага, и узнал чужеземного мастера, который приходил к Мамаю. Вблизи просвистело, шлёпнуло в мягкое, чужеземец, сутулясь, побежал. Хасан видел только его втянутую в плечи голову да шевелящиеся под зелёным камзолом лопатки на узкой крысиной спине. Уколом шпор послал гнедого в карьер, настиг, вскинул меч над плечом, увидел обернувшееся лицо, раскрытый в беззвучном крике рот, поднятые руки и, уже опуская меч, изменил его направление... Поворачивая коня, осевшего на полном скаку, лишь мельком глянул на застывшего в нелепой позе иноземца. Тот стоял на коленях с обескровленным лицом, уставясь на руку без кисти - ту руку, что минуту назад нажала рычаг спуска баллисты. "Ты запомнишь это. И, может, твоя другая рука сделает что-нибудь полезное людям".