Поле Куликово

– Ничего не добившись, мы уже потеряли царевича, юртджи и темника, - сказал хан.
– Я не считаю простых воинов, хоть и они - не трава. Но есть ещё одна смерть, которая - страшнее всех других.

Мурзы с испугом смотрели на повелителя.

– Вы - плохие начальники, если не понимаете. Человека на войне губят раны. Войско же гибнет от неверия в победу. Я боюсь второго неудачного приступа. Думайте.

Долго молчали, наконец, Батар-бек закряхтел и качнул головой.

– Говори.

– Зачем тебе эта крепость, повелитель? Мои воины - не мыши, способные проточить камень за месяцы. Мои воины - свободные волки. Оставь здесь тысячу - и довольно. Когда мы промчимся по всей Руси ураганом, оставляя только пепел и мертвецов, московские мужики с их князем выйдут к тебе с верёвками на шее.

Хан прикрыл глаза.

– Ты - хороший воин, Батар-бек. Но ум воина - не длиннее его меча. В Москве хватит припасов, чтобы перезимовать. Они станут есть лошадей и кошек, но не сдадутся на милость. Кремль - это якорь московского корабля. Вырвем якорь - волны и ветер погонят корабль и разобьют о скалы.

– Надо сделать примёт, и тогда мы въедем в их крепость на лошадях, - подал голос Кутлабуга.

– Я говорил с городниками. В посаде нет целого бревна. Копать землю, возить деревья - это две недели. Это - месяц! А в крепости не станут сидеть сложа руки. И воеводы Дмитрия собирают полки.
– Тохтамыш посмотрел на главного харабарчи. Тот сидел, упёршись взглядом в войлок. Собираясь в волчий набег, Тохтамыш взял с собой много волков и лишь одного советчика. И того потерял. Теперь думать придётся самому.

...Роптал ордынский лагерь, полумесяцем охвативший московскую крепость. В Кремле звонили колокола. Закрыв лицо руками, Тохтамыш сидел в одиночестве. Почему так счастлив - Тимур в своих военных предприятиях? Почему он может неделями осаждать города, ничего не опасаясь? Кто остановит безродного тигра? Кроме Тохтамыша некому. Но Тохтамыш ещё должен одолеть каменную стену.

Надо заставить войско молиться всю ночь - Аллах тогда, наверное, услышит и восстановит справедливость. Разве Аллах не должен покарать этих неверных собак, укрывшихся за стеной? Они не хотят покориться своему законному владыке, они убили правоверного царевича и множество других воинов Аллаха. Сейчас Тохтамыш ненавидел их - они не позволяли порезать себя и распродать в рабство ему, властелину Орды. Тохтамыш теперь понимал краснобородого старика Чингисхана, который видел высшее наслаждение в том, чтобы усмирить взбунтовавшихся и подавить непокорных. Хан заставил себя думать, искать дорогу в крепость и на тот случай, если завтрашний штурм окажется неудачным.

Когда смолкли пушки, женщины и ребятишки хлынули к стене, остановить их было не возможно. По лестницам сносили раненых, убитых опускали со стены на связанных копьях. Плач, проклятия врагу, и рядом - слёзы радости и объятья. Сошедшего вниз Олексу кто-то тронул за локоть.

– Арина? И ты - здесь?

Молодая женщина с ребёнком на руках протянула ему узел, из которого торчало горлышко кувшина.

– Поснедай, Олекса Дмитрия.

– Благодарствую, Аринушка, да к князю спешу.

– Он же ускакал к неглинской стороне.

Олекса уж и не помнил, когда последний раз обедал, взял узел.

– Да тут - на целый десяток.
– Поискал взглядом кого-нибудь из своих, но не было вблизи ратника, которого не старались бы теперь накормить и напоить. Даже незамужние прибежали с узелками. Олекса стал выбираться из толпы к брёвнам, сваленным поодаль грудами, присел и развязал холст. Арина стояла рядом, мальчишка поглядывал голубыми глазёнками на железного дядю, который убирал подовые пироги один за другим.

– Чего дуешься? Пожуй-ка со мной.

– Да сыт он, Олекса Дмитрич.

– Ничё, пущай ест - скорей вырастет.
– Олекса сделал "козу", мальчонка разинул рот и загукал.

– Вон, какой весёлый, а я думал - бука. Глаза-то Алёшкины. Теперь бы вам дочку с мамиными глазами.

Красивое, исхудалое лицо женщины покрылось румянцем. Никто, кроме звонцовских, не знал, что сын у Арины - от погибшего куликовского ратника.

– Спаси Бог, хозяюшка, а молоко ему оставь. У нас в башне ключевой водицы - довольно.

– Да у меня ещё есть. Раздобыла нынче.

– Оставь. Теперь - худо с молоком, дальше хуже будет - корми впрок сынишку.

– Олекса Дмитрич, - заговорила женщина, - определил бы ты мне девицу в няньки. Я снадобья знаю, раны умею целить. Мы с Дарьей на Куликовом поле спасали раненых. А с ним вот, с Юркой-то, я - как повязанная.

– Да у вас в тереме вроде и девки живут.

– И-и, Олекса Дмитрич, вон они, девки, - так и рвутся к стене. А с малыми боюсь оставлять.

Олекса оглянулся. Он уже приметил в толпе синий сарафан Анюты. Сейчас она стояла одиноко с пустой корзиной в руке. От его оклика девушка вздрогнула и обернулась. На зов подошла и поклонилась:

– Доброго здоровья.

– Анютушка, я тебе воинское задание нашёл. Бери этого головастика, его Юркой зовут, а мамашу - Ариной. Бери!

Девушка протянула руки, взяла ребёнка и тот начал колотить её по лицу ручонкой.

– Ишь, озорник! Воин - в батьку свово. Ты с ним - построже, мама не осерчает. Будешь, Анютушка, водиться с Юркой, кормить, поить и всё остальное. Вот тебе сразу кувшин молока.
– Не давая девице опомниться, обернулся к Арине.
– Ты нынче же перебирайся в дом князя Владимира. Моя гридница пустует, нам теперь со стены не сойти до конца. Анюта тебе укажет. А теперь ступай в Спасский - туда раненых сносят.

Арина, изумлённая не меньше Анюты, стояла в нерешительности. Ребёнок заплакал, потянулся к ней и девушка стала его качать.

– Ступай, Арина! Минута дорога. Скажешь монахам: я прислал.

Качая ребёнка, Анюта смотрела на Олексу.

– Знахарка - она. На Куликовом поле спасала раненых. Разве Дарья тебе не рассказывала?

Девушка охнула:

– Господи! Дак это ж та Арина! А я-то думала...

Она зацеловала мальчишку, а когда смеющимися глазами глянула на Олексу, в груди сотского, будто жаворонок запел: понял, о чём подумала эта сероглазка, увидев его рядом с незнакомой женщиной. Смелость вернулась к Олексе, он прижал девушку с ребёнком к своей окованной груди и поцеловал в косы.

– Теперь бегите, мои хорошие, домой. Ждите мамку, да и я как-нибудь вас проведаю.

Кто-то уже звал его со стены. Ступая по лестнице, Олекса вспоминал, как разбранил Арину, узнав, что та отказалась ехать вслед за "похищенной" Дарьей с гонцом княгини. Она слышала, что Алёшка - в Волоке, и надеялась скоро увидеть его. Но нет худа без добра. От Тупика он был наслышан о лекарском искусстве жены Алёшки. Какой воин не знает, что и малая рана может сгубить человека, если руки невежды приложат к ней негодное зелье. Монастыри Кремля были известными лечебницами, среди монахов встречались чародеи-целители, но было немало и таких, кто больше уповал на причитания. Шептунам Олекса не верил с тех пор, как один знахарь-мельник заговорил его копьё, а оно сломилось в первой же стычке с врагом.

В соборах и монастырях отпевали убитых. Немало женщин в тот день надело траурные убрусы и повойники, но всех поддерживала одна радость: первый приступ врага отбит с тяжёлым для него уроном. Как поступит хан дальше? Снова бросит на крепость своё воинство или пошлёт его истребительным палом по русским княжествам? Москва притянула к себе бессчётные полчища, об этом люди говорили с гордостью, но со стены было жутковато смотреть на тумены, обступившие Боровицкий холм.

Остей шёл от башни к башне, повторяя в каждой сотне: "Благодарю, храбрые рыцари! Бог и государь вас не забудут". Несмотря на бессонную ночь, князь сегодня казался весёлым и бодрым - он, наконец, поверил в своё сермяжное воинство. Впрочем, такое ли оно - сермяжное? На стене стояли лучшие ополченческие сотни, даже вооружением они мало отличались от княжеских дружинников. Глядя на рукастых кожевников и плечистых кузнецов, на рослых суконников, ухватистых плотников, железнопалых бронников, ловких, умноглазых пушкарей, князь уверялся: эти не побегут.