Поле Куликово

– Вы - от хана или сами собой?
– Остей сохранял суровость.

– Не посылал нас великой хан. Сказал лишь: можете-де в Кремле побывать, ежели пустят. Я-де в разумие воеводы ихнево верю, кровь больше не стоит лить. Расскажите, мол, тамо, чево повидали.

– И чего вы повидали?

– Ты, княже, не понужай меня, - осердился Кирдяпа, уставив на Остея глаза-оловяшки.
– Я - князь, сын великого государя и наследник ево. А видали мы силу несметную.

– О том и спешили донести нам?

– Не токмо. Землёй рязанской шла Орда - никого не тронула, города обегала, не стоптала колоска. И нас по чести жаловал хан. На Оке он стоял, при нём князь Олег гостевал. За одним столом оне пировали, нас посадили рядом.

– Семён гукнул и засопел, но Кирдяпа не обратил на брата внимания.
– Хан сказывал нам: он-де пришёл наказать князя Митрея за неправды многие и обиды царскому величеству. Хто, мол, не противится ему, хочет по старине жить, тому он, великой хан, послужит защитой. При нас Олегу ярлык выдал. И Михайле Тверскому тож послал. Сказал: и нам выпишет.

– Выписал?
– спросил Олекса.

– А как жа!
– Кирдяпа не понял насмешки.
– Уж показывал. Все наши права старинные в той грамотке помянуты. И выходы он требует не по давней старине, а как платили при Джанибеке. Мне, говорит, людишек ваших не надобно, нашей-де царской казне токо разор: меньше людишек ясачных - меньше и приход. Мне, говорит, довольно мягкой рухляди, хлеба, воску и серебра.

– А золото годится?

– Господа думцы!
– Остей свёл брови.

– Про золото не сказывал, - растерялся Кирдяпа, но тут же обнадёжил.
– Небось, не откажется и от жемчугов.

– Вам-то он чего посулил от прибытков?
– спросил Олекса.
– Тридцать сребреников? Али побольше?

Кирдяпа набычился и засопел:

– Ты, боярин, пошто злобствуешь? Нам нынешний царь зла не творил, и мы старинного обычая не рушили. Митрей порушил ево и тем беду на вас навёл.

– А ты забыл, княжонок, как ваши нижегородцы в чумной год перебили полторы тысячи нукеров хана вместе с послом? Какому обычаю следовали они, восставая на насильников? Ты забыл, как Нижний и все ваши волости пеплом по ветру развеивали? Как брата твово Ивана лютой смерти предали на Пьяне, и сколько ваших ратников там было порезано? Забыл, что вашими жёнками и детишками торгуют ныне на всех невольничьих рынках за морем? Коротка же ваша память, княжата. Вы, небось, и то забыли, што за пьянский позор московский воевода Фёдор Андреевич Свибл с врагом посчитался?

– Да Бегича с Мамаем на нас же тогда навёл!
– крикнул Семён.

– Бегичу с Мамаем мы свернули поганые шеи. И Тохтамышу давно свернули бы, не отойди вы от русского дела. Вот слушаю вас и дивлюсь: будто вы - не княжичи, а побирушки. Знаете ли вы старинный-то наш обычай - мечом гнать ворога с родной земли, пока не прошиб его кровавый пот! Да коли теперь Москва не устоит, хан передавит вас. Он вам покажет права, олухи Царя Небесного!

– Не богохульствуй, Олекса Дмитрич, - сказал седой игумен.
– И гневливое слово придержи. В несчастье Господь милует смиренных и терпеливых.

– Какому смирению учишь, отче, перед кем?

– Погоди, Олекса, - прервал Остей.
– Вы, княжичи, зачем пришли к нам? Уговаривать нас отворить хану ворота?

Кирдяпа отёр вспотевшее лицо рукавом и сказал:

– Не время вам теперича безумствовать. Тебе, княже, надо идти к хану с покорством. Он возьмёт откуп, да и - прочь. Зачем ему изводить ваш корень, ежли выходы станете платить? Да нелюби не выказали бы к наместнику, коего он даст вам.

Остей спросил:

– Зачем наместник Москве при живом государе?

– Нету вашего государя, - буркнул Кирдяпа, опуская глаза.
– Побиты и Митрей Иваныч, и Володимир Ондреич, а иде ихние княжата, не ведаю. Хан, небось, в Сарай отослал, коли живы.

Стало слышно, как ноет и бьётся в зелёное пузырчатое стекло муха.

– Сами видали побитых князей?
– спросил Остей.

– Он видал.
– Кирдяпа отступил и вытолкнул вперёд таившегося за его спиной попа.
– Сказывай, отче.

Поп всхлипнул, слёзы хлынули из его глаз, омочив редкие усы и бородёнку. Симеон спросил:

– Кто - таков, сыне? Какой епископии, какого прихода?

– С Литвы - я, отче. Полоцкой епископии, приход держал в сельце Рядовичи, не слыхали?
– Поп утёр глаза.
– К Сергию шёл в обитель, да не застал. Сказали, будто он отъехал к великому князю в Переславль.
– Тёмные глаза попа, обежав думцев, скрылись и он снова всхлипнул.
– Туда я и направился с молитвой, да татары в пути полонили меня. Оно, грех сетовать - не оскорбили сана мово, в товарах везли. Как-то ихний начальник спрашивает: можешь ли целить раны? Говорю: доводилось. Он и зовёт меня: пошли со мной, может, спасёшь кого из ваших православных. Пришли - Господи, спаси и помилуй нас!
– У попа вырвался стон, и снова хлынули слёзы.
– Над речкой - широкое поле и всё устлано кровавыми телами. Своих Орда, видать, собрала, одни наши - безбронные, догола раздетые и разутые...
– Дума ждала, пока рассказчик справится со слезами.
– Мужики там какие-то ходят, знать, татары согнали - хоронить. Мне бы молитвы читать по усопшим, я же в гневе кары на душегубов призываю... Мурза ихний посмеивается да говорит мне: поди поп, глянь последний раз на московских князей, нынче их зароют в одной яме со всеми. Иду - ноги едва несут, - и вижу: лежат двое рядышком в одних рубахах нательных, у обоих чёрные стрелы в грудях торчат... Снял я крест...

– Стой, поп!
– крикнул Олекса.
– Опиши нам обличье тех убитых. Живо!

Глаза рассказчика метнулись на боярина и словно отпрыгнули.

– Да как же, господин мой, мёртвых-то описывать? Коли душа покинула тело, смутны - его черты. Скажу лишь: один велик телом и власом будто тёмен, другой малость пониже его был, телом посуше и борода светлая, широкая - всю грудь покрыла.

– Не верю я тебе, поп!

– А чему ты веришь, сотский?
– спросил Морозов.
– Ты ж ничего, кроме свово упрямства, не признаёшь. Тут беда на весь православный мир, думать надо, как избыть её, он же одно заладил: не верю да не верю!

– Зато ты, боярин, поверил с радостью.

– Што-о?
– Морозов привстал.

Глазки Кирдяпы метались от одного спорщика к другому, поп глаза прятал, отирая слёзы, Семён смотрел в пол.

– К порядку, бояре!
– потушил ссору Остей. И тогда Семён, не поднимая глаз, сказал:

– Ханский шурин Шихомат хвастал мне золотым поясом, добытым в сече. Тот пояс наша сестра Евдокия дарила Дмитрию в день свадьбы. Ежели кто видал - в том поясе он был на съезде князей, когда докончальные грамоты писали.

Все вспомнили, что явились к ним на думу братья великой княгини Евдокии, жены Донского, что запутывать им думу вроде бы ни к чему, а уж рассказывать небылицы о смерти Дмитрия - кощунство. Пусть и с чужих слов они его хоронят, но пояс! С такими поясами, как и с оружием, князья расстаются в двух случаях: либо дарят, либо теряют с головой.

– Не ты ли прислал нам стрелу с письмом?
– спросил Остей.

– Я, батюшка.
– Поп начал кланяться.
– Татары мне дозволяют уязвлённым помогать, я грамотку-то заране изготовил да и устерёг случай.