Поле Куликово

Через три часа после начала приступа толпы степняков хлынули от стены Кремля без приказа. Хан удалился в ставку, чтобы не смотреть на своё поражение, но ощущал его, кажется, всем телом. Когда он снова вышел наружу, под стеной лишь чадили тараны да брошенные катапульты тянули вверх свои шеи. Тохтамыш велел Караче вызвать темников и Шихомата с Адашем, а также послать в обоз за нижегородскими княжичами. До сих пор он держал их вдали от себя, приняв лишь покорную грамоту их отца. Настало время прибегнуть к услугам княжат.

– Передай также начальникам тысяч: десятников, чьи воины первыми побежали от стен, взять под стражу.

X

Адам с Олексой, сидя на стене, закусывали снедью, принесённой жёнкой Адама. Обоим пришлось хорошо потрудиться - Адам расстрелял три запаса стрел из саадака, Олекса не считал, сколько сулиц и пудовых камней своими руками свергнул на головы штурмующих. Вавилу отослали к лекарям: он будто стал различать звуки, но жаловался на боль в ушах.

– Жалко, если оглохнет мужик, - говорил Адам.
– Кабы не он нынче, не знаю уж, до чего бы дошло на стене.

– Глухой - не слепой, - сказал Олекса.
– Пушкари, они все - глуховаты. А за нынешнее дело - Вавила достоин серебряной гривны. Увижу князя - скажу.

– А бояре? Слыхано ль дело - воинскую награду простому посадскому человеку?

– Будь у меня своя - снял бы и повесил ему на шею. Он да Пронька - лучших воинов не сыскать. Они столько ворогов упокоили, што иному дружиннику за три века не осилить.

– Не уж то и теперь хан не угомонится?
– Жуя пирог, Адам следил за ополченцами, пополнявшими боезапас.
– Экую прорву камней на них свалили, почитай, половину заготовленной смолы сожгли, тюфяки от пальбы лопаются.

Олекса не ответил, запивая квасом кусок пирога. Его взгляд искал в толпе Анюту, но её не было. Аринка теперь, небось, снова занята ранеными, и Анюта - с ребёнком.

Горько пахло сгоревшим земляным маслом, каркало вороньё, носясь над стеной, из рва долетали крики раненых врагов, на них не обращали внимания. Толпа женщин, прихлынувших к башне после штурма, истаивала. Возле навесов босые мужики месили ногами глину, другие лепили из неё большие шары, им помогали женщины и ребятишки. Шары складывались под навесами на ветерке - они послужат ядрами для машин, да и вручную бить ими врага способно: сухая глина разит не хуже камней.

От Фроловской башни подошёл боярский сын Тимофей, передал повеление князя: засадить надёжных людей во все слуховые ямы. Адам и Олекса знали, что под стеной имеются потайные колодцы, из которых можно услышать подземные работы, если Орда поведёт подкопы.

– Сполним, Тимофей Данилыч, - сказал Олекса.
– Сядь-ка да поснедай с нами, небось, тож набегался под стрелами.

– Квасу выпью, пожалуй.

– Што князь-то, доволен ли ратниками?

– И доволен, и печален: потери немалые. Конники твои молодцы - изрядно порубили нехристей на неглинской стороне.

– Томила-то жив ли?
– спросил Адам.

– Жив, да больно плох. Наконечник от стрелы в нём остался.

– Жалко.
– Олекса опустил глаза.
– Даст Бог, выживет.

– Коли даст. Спасибо вам, ратники, за квас и за ваши труды. Пойду теперь к Москворецкой.

Едва удалился боярский сын, послышались шаги.

– Олекса Дмитрич!
– К сотским подбегал молодой ополченец.
– Гляди-ко, Олекса Дмитрич, чего я нашёл. Мы стрелы сбирали, я эту сразу приметил - толстая. Поднял, а на ней пергамент накручен.
– Лицо ополченца было испуганным. Олекса взял большую стрелу и тонкий полупрозрачный листок, увидел вязь полуустава. По мере того как читал, его лицо темнело, между сдвинутых бровей выступила капелька пота.

– Ты умеешь читать?
– спросил парня.

– Как же! Гончар - я. Кувшины приходится надписывать, чаши, а то и корчаги, когда просют.

– Понял, што тут?

– Чуток.

– Скажешь кому - головой ответишь. Ложь здесь написана, злая ордынская ложь!

– Да рази мы не понимаем?
– Ополченец посмотрел в глаза Олексы.
– Словечка не оброню.

Адам ждал с недоумением и тревогой, Олекса сунул ему в руки пергамент.

– Читай!

"Во имя Христа-Спасителя и всех святых заступников наших! Плачь, мать-страдалица, Русская земля, плачь и молись! Под Переславлем полегла рать православного воинства в битве с бесчестным царём ордынским. Сложил голову наш заступник и надёжа - великий князь Дмитрий Иванович, а с ним князь Володимер Ондреевич и много других славных князей и бояр. Православные братья! Царь ордынской спешит к Москве со всем нечестивым войском. Распалённые злобой мурзы хотят, чтобы вы своим упорством разожгли Тохтамыша против себя. Они скажут ему, будто вы отказались платить выход в Орду и первые подняли меч. Теперь хан утолил злобу кровавым делом, он согласится принять от вас выход и уйдёт в степь без большого приступа, чтобы не губить своих. Пошлите к нему послов, соглашайтесь на любой откуп, лишь бы тумены хана отошли. Примите любого государя, коего он поставит над вами. В этом лишь теперь - спасение, ибо защитник наш Дмитрий Иванович уже предстал очам Всевышнего. Ради всех святых молю вас принять совет христианина, не своей волей находящегося в стане врагов. Да будет над вами покровительство Спаса и Заступницы Русской земли!"

Адам проглотил сухой ком, свернул пергамент, не в силах сразу осмыслить прочитанное.

– А ежели правда?

– Вот!
– вскричал Олекса.
– Вот чего они хотят, собаки: ты бледнеешь, Адам! Не верю, ни единому слову, в сей подмётной грамотке!
– Ближние ополченцы стали с тревогой оглядываться на начальников, и Олекса убавил голос.
– Выбери подслухов, я пойду к Остею. Эта зараза не одна могла залететь к нам. Могут быть и похуже.

– Куда уж хуже-то, Олекса Дмитрич?
– Широкие плечи Адама сутулились.

В полдень Кремль снова взбудоражило движение в стане врага. Во Фроловскую башню пришёл Остей в сопровождении бояр и святых отцов. Архимандриты Симеон и Яков благословляли ополченцев, Морозов, распушив бороду, оглядывался, выискивая непорядок. С его лица сошла одутловатость, глаза смотрели как болотца в пасмурный день. Брони он по-прежнему не носил, одет в бархатный кафтан, на голове - низкая шапка из щипаного бобра. Однако мечом опоясан и на сафьяновые сапоги надеты золочёные шпоры.

– И как вы тут дышите, сатаны?
– бросил на ходу пушкарям, вслед за Остеем поднимаясь на верхний ярус.

– Эт што!
– сказал Беско.
– Ты заходь, Иван Семёныч, как палить станем - то-то нюхнёшь адского духу. Татарин и тот шарахается от нево.

– Не дерзи, смерд.
– Боярин остановился на лестнице, обернулся, глядя на Беско, состроившего дураковатую рожу.
– Придёт час, и бояре за меч возьмутся.

– Дан вон жа боярин-то.
– Беско глянул на Олексу, тот показал ему свой кулачище и парень осёкся.

– Вавила - где?
– спросил сверху Остей. Ему объяснили.

– Сколько тюфяков - порвано?

– Семь тюфяков и одна великая пушка, государь.

– Слышь-ка, Иван Семёныч, ты пошли свово сотского с людьми - пусть снимут тюфяки с москворецкой стороны и перевезут на место порченых. Там оставить два, где Устин-гончар укажет, чтобы сигнал подать. Не мешкай, Иван Семёныч.

Морозов, ворча, стал спускаться. С площадки пушкарей через внутреннюю бойницу отдал распоряжения оставленному внизу сотскому своей дружины.

– Слава Богу, однако, - сказал Адам, - што самолично сложил с себя воеводство Иван Семёныч.