Полночь

Но здесь не нужно моих слов. Внешний вид и состояние говорят сами за себя.

Да.

Это был он, Остин.

— Она не дала тебе, поэтому ты решил её изнасиловать?

— Ой, — фыркает тот, — да ладно тебе. Это же Прайс!

Ну да. Та дурочка, идиотка-Прайс.

Отчего-то на губах расползается больная улыбка, а горло сжимается в тонкий узел.

Всего три слова, а мир рушится под ногами.

— Какой же ты кретин, Купер, — качает головой Остин, глядя на своего друга.

Бывшего друга.

Бывшего, с этого самого момента.

Момента, когда кулак Остина проехался по лицу Дэвида Купера. Когда он повторил это снова и снова, пока тот не застонал на полу, сплёвывая кровь. Размазывая её по полу, пытаясь встать на ноги и ответить, но поскальзываясь и снова падая к его ногам.

Остин отряхивает левую руку, которой наносил удары, и разминает пальцы, повернув голову в мою сторону.

И вот оно.

Осознание.

Хреново осознание, что мы оба пытались нарыть все это время.

Причину, по которой я вчера отвезла его на кладбище, а он ударил Дэвида Купера.

Она всплыла на поверхность и просто кричала в этом поглощённом тишиной коридоре.

Драла наши глотки и тормошила душу, пытаясь вывернуть её наизнанку, в то положение, в котором она была уже несколько раз, когда его руки доходили дальше, чем до обычного касания.

Мы в полном дерьме, Остин.

И от этого осознания стало неимоверно страшно. Страшно за то, как всё смогло так далеко дойти и чем может обернуться.

Именно поэтому, без слов, просто развернуться и бежать по лестнице вниз, стараясь не вспоминать те поспешные шаги, что отдалялись от меня секунду назад, потому что их хозяин был так же напуган, как и я.

Глава 17.

«— Мне кажется у Губера аллергия на твои растения, — проговариваю я, подняв голову.

Элизабет фыркает и ставит горшок с цветком на подоконник.

— На что у Губера аллергия, так это на твоё поведение, мистер, — выставив указательный палец, грозно произносит она, в то время как щенок с интересом наблюдает за моей качающейся ногой.»

Сидя на корточках, я разглядываю осколки белого горшка, что разбился еще до того, как её убили. Как выстрелили ей прямо в грудь. В сердце.

Тянусь рукой, схватив один из острых кусков керамики, и разглядываю его, словно на нём могут быть написаны ответы на все интересующие меня вопросы.

Какой ёбаный бред.

Швыряю осколок и поднимаюсь на ноги, пнув наполовину сгоревший пуфик, что когда-то стоял в прихожей моего дома. Нашего дома.

Уже больше часа я блуждаю по этим развалинам и пытаюсь понять, что мне делать дальше.

«— Мы не можем скрывать это так долго, — сидя на диване, утверждаю я. — Времени всё меньше, а ты медлишь.

— Ты же знаешь, как он относится ко всему этому…— осеклась Элизабет, прикусив губу.

Она лежит головой на моих ногах, а я задумчиво перебираю её волосы.

— Ко мне, — поправляю её.»

Это воспоминание крутится у меня в голове уже который день, но я не могу вспомнить причины, по которой этот человек так недолюбливал меня. Почему был против того, чтобы я встречался с его дочерью. Почему был против помолвки, а уж тем более, против свадьбы и вполне мог не дать благословения.

На моём лице кривая улыбка, и всё потому, что одно его желание было исполнено — ему и вправду не пришлось давать благословения.

Останавливаюсь у обваленной стены и прислоняюсь к ней спиной, взглянув на заплесневелый от постоянных дождей потолок. Когда-то уютная гостиная с самым мягким диваном находилась именно на этом месте. Чуть левее была дверь в спальню, но вместо неё образовалась широкая дыра, через которую открывалась довольно непривлекательная картина.

Доставать воспоминания о том вечере приходиться с огромным трудом, из самых задворок памяти.

Как и все те, что были после выпуска из Академии. Отчётливо помню отца, помню, как он готовил меня изо дня в день. Помню, как он погиб. Как знал, кто в этом виноват.

Прайс.

Я помнил каждую гадость, брошенную ей в лицо. Каждое слово и этот отравительно-привычный запах жасмина.

И на этом всё.

Всё, что было после окончания Академии словно исчезло. Не до конца, но даже если и всплывало наверх, то так неразборчиво и обрывисто.

И это было так странно. Осознавать, что полгода назад я любил Элизабет Питерс, девушку Купера, с которой он встречался после Прайс. Так чертовски странно вспоминать нашу с ней дружбу и утешения, когда они расстались. А что потом? Потом, кажется, мы полюбили друг друга.

Ведь так, Уэльс?

Иначе бы ты не жил с ней. Иначе бы не сделал ей предложения.

Должно быть, ты действительно был влюблён в неё…когда-то.

И прорвало тебя на кладбище только потому, что ты считаешь себя виноватым в её смерти. За то, что подверг её жизнь опасности. И теперь она мертва.

— Я знал, что найду тебя здесь, — слышу голос позади себя, но оборачиваться не спешу.

— Знал? Ты следил за мной, верно, Чарльз? — оборачиваюсь профилем к боссу и наблюдаю за тем, как он аккуратно ступает на обломки бывшей стены. — Не отнекивайся, твоя манера вождения всегда тебя выдавала.

— Ты, как всегда, неплох в своём деле, — еле заметная улыбка и отряхивание несуществующих пылинок с пиджака.

Я делаю два шага в его сторону, минуя гору кирпичей, и останавливаюсь, взглянув в мутно-голубые глаза.

— И что привело тебя сюда? — интересуюсь я, засунув руки в карманы брюк.

Мой взгляд мимолётно падает на лакированные туфли и на то, насколько они начищены. До блеска.

Это Прайс сделала?

Ей что, заняться было нечем?