Кенкеты, и мрамор, и бронза,И глазки и щечки в огне…Такие счастливые лица,Что весело с ними и мне.Там дальше зеркальные стены,Там милое краше в сто раз,Там гнутся, блистают и вьютсяЦветы, бриллианты и газ.И кто-то из зеркала тотчасМеняется взором со мной —Позвольте просить в vis-a-vis вас —Куда вы? — Я еду домой.
1847
«Я знал, что нам близкое горе грозило…»
Я знал, что нам близкое горе грозило,Но я не боялся при ней ничего, —Она как надежда была предо мною,И я не боялся при
ней ничего.И пела она мне про сладость страданья,Про тайную радость страданья любви,Про тайную ясность святой благодати,Про тайный огонь в возмущенной крови.И, павши на грудь к ней, я горько заплакал,Я горько заплакал и весь изнемог,Рыдал я и слышал рыдания милой.Но слез ее теплых я видеть не мог.Я голову поднял, но горькие слезыИсчезли с ресницы и с ока ея…Она улыбнулась, как будто невольно,Какую-то радость в душе затая.О друг мой! Ты снова беспечно-игрива!Зачем ты беспечно-игрива опять?Хотя б ты из песни своей научилась,Из песни своей научилась страдать!
1847
К Цирцее
Блажен, о Цирцея, кто в черные волны забвеньяГирлянду завядшую дней пережитых кидает,Пред кем исчезают предметы в дыму благовонном,Кто — весь заблужденье — невольно рукой шаловливойСмоль черных кудрей твоих с белой блистающей шеиК устам прижимая, вдыхает их сладостный запах,Кто только и слышит в костях пробегающий трепет,Кто только и видит два черных, полуденных ока.Но горе, Цирцея!.. Потянут противные ветры,Туманом рассеется сладостный дым перед оком,Упругие губы не будут звучать поцелуем,И волны забвенья кольцо возвратят Поликрату…Кто ж снова повязку на очи положит Эроту?Кто скажет со вздохом: Цирцея, как Леда, прекрасна!
1847
Мой ангел
Как он прекрасен,Гость-небожитель!Он не состарилсяС первой улыбки моей в колыбели,Когда, играяЗлатыми плодамиПод вечною райскою пальмою,Он указал мнеНа матерь-девуСтрадальца Голгофы — и подлеДвенадцать престолов во славе.Он тот же, всё тот же —Кудрявый, с улыбкой,В одежде блистательно-белой,С любовью во взоре —Мой ангел-хранитель…
1847
Последнее слово
Я громом их в отчаяньи застигну,Я молнией их пальмы сокрушу,И месть на месть и кровь на кровь воздвигну,И злобою гортань их иссушу.Я стены их сотру до основанья,Я камни их в пустыне размечу,Я прокляну их смрадное дыханье,И телеса их я предам мечу.Я члены их орлятам раскидаю,Я кости их в песках испепелю,И семя их в потомках покараю,И силу их во внуках погублю.На жертву их отвечу я хулою,Оставлю храм и не приду опять,И девы их в молитве предо мноюВотще придут стенать и умирать.
1847
«Между счастием вечным твоим и моим…»
Между счастием вечным твоим и моимБесконечное, друг мой, пространство.Не клянись мне — я верю: я, точно, любим —И похвально твое постоянство;Я и сам и люблю и ласкаю тебя.Эти локоны чудно-упруги!Сколько веры в глазах!.. Я скажу не шутя:Мне не выбрать милее подруги.Но к чему тут обман? Говорим что хотим, —И к чему осторожное чванство?Между счастием вечным твоим и моимБесконечное, друг мой, пространство.
1847
Veille sur ce que j'aime
Бди над тем, что сердцу мило,Неизменное светило —Звездочка моя.Светлых снов и благодатиЕй, как спящему дитяти,Умоляю я!Свод небесный необъятен, —Чтоб на нем ей был понятенХод усталых туч,Твой восход, твое стремленье,И
молитвенное бденье,И дрожащий луч.
1847
«Как отрок зарею…»
Как отрок зареюЛукавые сны вспоминает,Я звука душоюИщу, что в душе обитает.Хоть в сердце нет верыВ живое преданий наследство,Люблю я химеры,Где рдеет румяное детство.Быть может, что сонныйСо сном золотым встрепенетсяИль стих благовонныйИз уст разомкнутых польется.
1847
Сильфы
Ночную фиалку лобзает зефир,И сладостно цвет задышал,Я слышу бряцание маленьких лир,Луну я в росинке узнал.И светлая капля дрожит теплотойИ мещет сиянье вокруг;И сильфы собрались веселой толпойС улыбкой взглянуть на подруг.И крошка сильфида взяла светлякаНа пальчик. Он вьется как змей.Как ярко лицо и малютка-рукаСияньем покрылись у ней!Но чу! кто-то робко ударил в тимпан!Лучей вам нельзя превозмочь!И весь упоенный раскрылся тюльпанВ последнюю сладкую ночь.Но вот уж навстречу грядущему днюГотовы цветов алтари,И сильфы с улыбкой встречают роднюИ светлого друга зари.
1847
Метель
Ночью буря разозлилась,Крыша снегом опушилась,И собаки — по щелям.Липнет глаз от резкой пыли,И огни уж потушилиВдоль села по всем дворам.Лишь в избушке за дорогойОдинокий и убогойОгонек в окне горит.В той избушке только двое.Кто их знает — что такоеБрат с сестрою говорит?«Помнишь то, что, умирая,Говорила нам роднаяИ родимый? — отвечай!..Вот теперь — что день, то гонка,И крикливого ребенка,Повек девкою, качай!И когда же вражья силаВас свела? — Ведь нужно ж былоЗавертеться мне в извоз!..Иль ответить не умеешь?Что молчишь и что бледнеешь?Право, девка, не до слез!»— «Братец милый, ради бога,Не гляди в глаза мне строго:Я в ночи тебя боюсь».— «Хоть ты бойся, хоть не бойся,А сойдусь — не беспокойся,С ним по-свойски разочтусь!»Ветер пуще разыгрался;Кто-то в избу постучался.«Кто там?» — брат в окно спросил.— «Я прохожий — и от снегаДо утра ищу ночлега», —Чей-то голос говорил.— «Что ж ты руки-то поджала?Люльку вдоволь, чай, качала.Хоть грусти, хоть не грусти;Нет меня — так нет и лени!Побеги проворней в сениДа прохожего впусти».Чрез порог вступил прохожий;Помолясь на образ божий,Поклонился брату он;А сестре как поклонилсяДа взглянул, — остановился,Точно громом поражен.Все молчат. Сестра бледнеет,Никуда взглянуть не смеет;Исподлобья брат глядит;Всё молчит, — лучина с трескомЛишь горит багровым блеском,Да по кровле ветр шумит.
1847
«О, для тебя я сделаюсь поэтом!..»
О, для тебя я сделаюсь поэтом!Готов писать и прозой и стихами,Распоряжаться мыслью и словамиИ рифмы в ряд нанизывать сонетом.Да что же мне — какая польза в этом?Я не решусь быть низким перед вами,Я не решуся черными словамиВас выставить, запачкать перед светом.Но если вы, поняв мои намеки,Со страху раз помолитесь невольноИ надолго запомните уроки,В которых то-то и смешно, что больно, —Поверьте мне, и этого довольно,И одою сменю я эти строки.