Полное Затмение
Шрифт:
Рикенгарп с Кармен прошли под стекловолоконной аркой, в несколько слоёв покрытой граффити. Первоначальное значение памятника давно забылось. За аркой в мутном сиянии аркад второго уровня тянулся мрачный переулок. Ближе к сердцу Бульвара многонациональная толпа сгущалась. Мягкая подсветка полистирольного покрытия аллейки, направленная вверх, придавала толпе сходство с ордами зомбаков из хоррор-кино 1940-х; даже через тёмные очки Рикенгарпу мерещилось, что Бульвар опутывает его тысячами завлекушек, воздействуя на подсознание.
Рикенгарпа несло на волне синемескового прикида, но кайф уже спадал; он чувствовал, как накатывает отходняк. Он посмотрел на Кармен. Та встретила его взгляд, и они поняли друг друга. Она огляделась, потом мотнула головой в сторону тёмного переулка, где когда-то работал кинотеатр; сейчас улочка была футов
— Я совсем на нуле, — сказала Кармен, заглянув в бутылочку с синемеском.
— Наркоты нету? Только никому не говори, — отозвался Рикенгарп, и они оба прыснули. Ум Рикенгарпа снова обострился, его словно тумблером переключили в режим «синего босса».
— Видишь вон то граффити? Ты умрёшь молодым, потому что БЭРАНы забрали у тебя вторую половину жизни. Знаешь, что оно означает? Я до вчерашнего дня не задумывался, кто такие БЭРАНы. Я привык глядеть на такие граффити и удивляться. А потом кто-то сказал...
— Что-то там с бессмертием связанное, — отозвалась она, вылизывая из нюхачки остатки синего порошка.
— Бессмертная Элита Равноправной Нации. Представь, что есть люди, которые прошли курс терапии, обессмертились, но правительство не раскрывает этого, потому что не хочет, чтобы рядовые граждане жили слишком долго. Очередная теория заговора о контроле населения, рождаемости и всего такого. Дерьмо на палочке.
— Ты что, не веришь в теории заговора?
— Ну, не знаю... не во все. Не в такие тупые. Но... Я считаю, людьми во все времена манипулировали. Даже здесь... ты знаешь, это место на тебя так и пялится. Как...
Уиллоу вставил:
— Слышь, но мы же все социологию в старших классах учили, так что не надо тут. Как нам выбраться с этого блядского острова?
— Ну ладно, как хочешь, — пожал плечами Рикенгарп и вывел их назад в толпу. Из режима «синего босса» он при этом не вышел, а потому продолжал болтать: — В смысле, это место вроде Таймс-сквер, э? Вы читали в старых романах про Таймс-сквер? Архетип. Или некоторые места в Бангкоке. Ну, то есть, эти места тщательно обустроены. Может, на подсознательном уровне. Но так же бережно, как японские сады, только с противоположной эстетикой. Понимаете, каждый грёбаный самовлюблённый пискун-проповедник, которому случалось блеять про сатанинскую привлекательность таких мест, оказывался... в каком-то смысле... совершенно прав, п’што, вы понимаете, эти места привлекают людей, щекочут их в нужных местах, вампирят. Венерины башмачки. Архитектурные Свенгали. И все такие в этом роде клише насчёт дурных мест большого города. Все преподобные телепроповедники... преподобный... как его там... забыл имя... а, Рик Крэндалл...
Она метнула на него резкий взгляд. Он удивился, но меск понёс его дальше.
— ...в общем, все проповедники тут по-своему правы, но причина, по которой они правы, неправильная. Тут все пытаются тебе что-то впарить. Столько огней... вихрь рекламы... чтобы ты швырял им свою энергию, в форме денег. Люди обычно являются сюда либо нервы пощекотать, либо с прицелом купить что-нибудь. Напряжённость между желанием купить и сопротивлением этому тебя заводит. Меня тоже: слюнки текут, но стараюсь ничего не покупать. Понимаешь? Постоянное балансирование на краю оргазма, но так, чтоб не обкончаться, иначе зря потеряешь бабло, подхватишь какую-то венерику, занюхаешь поддельную наркоту или ещё что. В смысле, что бы тут ни торговалось, это херня полная, фальшак. Но сегодня вечером мне тяжело устоять... — Потому что я под кайфом. — Чувствительность высокая. Отклик на подсознательные раздражители... дизайн рекламных щитов... кинетика, качка... грёбаные мигающие лампы... мышление по старой компьютерной схеме, вкл/выкл, вкл/выкл, щёлк-щёлк... неоновые трубки, как маятники гипнотизёров в старом кино. А эти цвета, они тоже на энергетику действуют, скорость пульсации, скорость переключения ламп, всё это распланировано по принципам прикладной
психологии, и те, кто эти штуки делает, даже не в курсе, чем заняты, не понимают, что эти цвета должны, ну, слюнотечение вызывать, химический поток в центры наслаждения. Как те мерзости, за которые ты платишь шлюхе, вставляя ей в намазюканный рот... как видеоигры... ты понимаешь...— Да понимаю я, — сказала Кармен и со злости купила пива в стаканчике из вощёной бумаги. — Тебе пить, верно, охота после этого монолога. На. — Она помахала перед его носом белопенным стаканчиком.
— Ага, я чтой-то разболтался. Прости. — Он ополовинил стакан в три глотка, перевёл дыхание, допил. На миг он очутился в раю. Снизошло спокойствие, а потом меск снова взялся его выжигать. Да, он опять подсел.
— Я тебя, в общем, и не слушаю, — заметила она. — Но ты реально слишком много треплешься. И я не знаю, сканируют ли нас.
Рикенгарп кивнул с бараньей покорностью, и они пошли дальше. Смяв стаканчик в кулаке, он принялся методично рвать его на клочки.
Теперь, под кайфом, Рикенгарп наслаждался красками Бульвара, красками, размытыми и перемешанными в толпе и над толпой; поток голов и головных уборов напоминал развёрнутый на всю длину улицы цветастый веер, а сияющие юркие автомобильчики были как подвижные многоцветные кубики льда, вытряхнутые из формочки.
Взять слово устрашающий, думал Рикенгарп, и бросить в чан сока, выжатого из слова привлекательность. Оставить на время, чтоб кислота устрашающего выела цвет из привлекательности, и останется что-то вроде бензиновой радуги на поверхности. Выбрать оттуда эту радугу марлей и выжать в стеклянную пробирку, после чего как следует развести маслом анимешной невинности и экстрактом чистого субъективизма. Пропустить через пробирку ток — получится подобие неоновых реклам Бульвара ВольЗоны.
Бульвар, расстилавшийся впереди, и сам слагался как бы из разноцветных неоновых трубок, образуя своего рода калейдоскоп; вогнутые фасады зданий по одной стороне сияли рекламой дюжины сортов. Чувственный первоцветный поток неоновых данных с искусно подобранными неправильными промежутками дробился на ручейки, омывая ослепительные эмблемы компаний. Тут были Synthlife Systems, Microsoft-Apple, Nike, Coca-Cola, Warner-AmEx, NASA Chemco, Brazilian Exports International, Exxon Electrics, Nessio. И на всём протяжении — лишь один намёк на войну: две тёмных эмблемы, Fabrizzio и Allinne, итальянской и французской фирм, убитых русской блокадой. Их эмблемы не были подсвечены и походили на зияющие глазницы скелета.
Они миновали лавку телефутболок; оттуда высыпала стайка туристов, перемигиваясь видеороликами на футболках. Волоконная оптика, вплетённая в ткань, воспроизводила любую череду картинок с нужной скоростью.
На обочинах уличные торговцы всех рас продавали эндорфинные печеньки; темпура из рыбы, выращенной в собственных прудах ВольЗоны; порнографические брелки с голокубиками; моментальные снимки вас с вашей женой... ой, это ваш парень?.. Несмотря на близость Африки, чёрных африканцев тут было мало, поскольку админ ВольЗоны считал их угрозой безопасности острова; кроме того, немногие могли себе позволить путешествие с континента на плот. Туристы — преимущественно японцы, канадцы, бразильцы (на гребне бразильского экономического чуда), южнокорейцы, китайцы, арабы, израильтяне, иногда американцы. Как их мало тут стало, американцев, после Депрессии. Экраны сканировали прохожих; программа распознавания лиц узнала Рикенгарпа, и сексуальный голосок анимешной азиатки проворковал: Рик Рикенгарп, попробуй субсенсоры марки Wilcox и омой себя сиянием восторга...
Чем дальше по Бульвару, тем жарче. Как в теплице или многорасовой бане. Воздух тут был спёртый, плотный, адская смесь запахов и выделений соревновалась с неоновыми огнями, фильтруя и размывая цвета реклам, телефутболок и побрякушек на солнечных элементах. Высоко над Бульваром, там, где рекламные площади временно пустовали, иногда можно было заметить синевато-чёрные полоски ночного неба. На уровне улицы всеобщую толчею несколько регулировали двери: двери отворялись по обе стороны Бульвара, люди сновали туда-сюда по универмагам, стимкурильням, мементикам, куботеатрам, а в особенности — по щипачьим галереям.