Полное Затмение

Стейнфельд с улыбкой кивнул. Глянул на капельницу, потом на язвы, покрывшие предплечье Дымка.

— А ты не так уж плохо выглядишь, — заметил он, — если не считать этой руки. Что с ней?

— Заразу подцепил, — сказал Дымок. — Игла капельницы. Они в несколько разных мест её втыкали, не могли в вену попасть. А потом, что ещё хуже, забыли сменить бутылочку. Эта грёбаная штука опустела и стала меня вампирить. Высасывать из меня кровь. Кровь потекла вверх по трубке. Адски больно, я тебе скажу.

— Они очень заняты, — сказал Стейнфельд.

— Знаю. И не жалуюсь. В любом случае, жалоб они не слушают.

— Но однажды, — продолжал Стейнфельд, глядя на него, — ты пытался им сказать, что ты не солдат, что тебе тут не место. Мне так передавали.

— Они всё равно меня не слушали.

— Если бы послушали, ты бы уже умер. А ты всё ещё хочешь умереть, Дымок? — спросил Стейнфельд.

Дымок не ответил.

— Думаю, что хочешь. Но тут одна проблемка.

— Какая же?

— Дымок, — сказал Стейнфельд, — проблемка в том, что теперь ты мне должен.

Дымок слабо улыбнулся.

— Понимаю.

Стейнфельд кивнул.

— У тебя на меня свои планы, — хмыкнул Дымок.

Теперь Стейнфельд не ответил.

— У меня зуд от этого лубка, — сказал Дымок. — Хорошо, когда есть кому пожаловаться.

— Угу. А еда?

— Омерзительна, — ответил Дымок.

— Продолжай, — сказал Стейнфельд.

— Они редко меняют простыни, — продолжал Дымок оживлённым тоном, — и редко меня переворачивают. У меня образовались пролежни, и туда каким-то образом занесли заразу. Мне дали антибиотик, язвы немного поджили. Потом они снова забывают меня перевернуть, и всё начинается сызнова. И так далее. Я тут ору на них, чтобы не свихнуться.

— Я бы сказал, что тут в любом случае лучше, чем в тех развалинах разбомблённого дома в Амстердаме, учитывая, что ты отсюда рано или поздно выберешься. Но тут мы снова возвращаемся к проблеме твоего желания смерти.

— Другие выжили? Остроглаз и?..

— Насколько мне известно, да. Я некоторое время отсутствовал в Париже.

Дымку хотелось ещё кое о чём спросить, но он себя чувствовал как-то глупо. А в этом месте опасно терять достоинство. Только дай себя царапнуть, и быстро загрызут.

Спрашивать не потребовалось, поскольку Стейнфельд угадал мысли Дымка.

— Ворон выжил и уплыл с вами в лодке. Он сейчас у меня, в Париже, на моей квартире. О нём кто-то заботится.

Дымок почувствовал поразительно глубокое облегчение.

Стейнфельд поднялся. Вытащив из кармана шоколадный батончик и упаковку витаминок, он вложил их в здоровую руку Дымка.

— Они меня тут электротерапией потчуют, чтоб кости подживали, — сказал Дымок, чтобы немного задержать Стейнфельда. — Француз считал, что это опасно, но мне кажется, что помогает. Боль значительно уменьшилась, а они лишь несколько недель как начали.

Стейнфельд кивнул.

— Помогает. Когда снимут лубки, мы тебя навестим.

Он развернулся уходить. Дымок быстро, с отчаянием проговорил:

— Поговори со мной. О чём угодно. Мне надо о чём-то думать. У тебя на меня планы. Расскажи о них. О чём угодно расскажи.

— Здесь я не могу откровенничать.

— Тогда только о том, что можешь рассказать.

Стейнфельд показал на бутылочку капельницы.

— Я прослежу, чтобы её заново наполнили.

— Скажи, чтоб они её убрали к чёрту. Она мне нафиг не сдалась. Стейнфельд, поговори со мной. О чём-нибудь.

Стейнфельд глубоко вдохнул, дёрнул себя за бороду и выдохнул. Посмотрев на Дымка, он сказал:

— Я знаю, кто ты такой. Я это выяснил за день до того, как на нас налетел скакорабль. Было время, я тоже думал, что Дымок — Смок — всего лишь прозвище.

— Так-так, погоди. — У Дымка перехватило дыхание.

Но Стейнфельд продолжал мрачно:

— Тебе не понравится то, о чём я сейчас тебе расскажу. Ты приучился об этом не вспоминать, ты не хочешь, чтобы я подрывал это с таким трудом взращённое умение. Ну-ну. Ты просил пищи для размышлений. Подумай вот о чём. Тебя зовут Джек Брендан Смок. Ты американец. Ты оказался в Амстердаме, когда началась война: у тебя была назначена встреча с психиатром в лейденской клинике. До этого тебя удостоили премии Литературной комиссии при ООН за В поисках современной реальности. Ты выступил оратором от лица тех, кто чувствует себя потерянными, сметёнными ускоряющимся потоком перемен. Ты написал второй цикл эссе. Ты, в общем, намекнул, что определённые люди используют Сеть для своих политических махинаций. Ты упомянул Worldtalk. Ты предсказал возвращение фашизма и процитировал что-то, известное тебе понаслышке о Втором Круге, тайном внутреннем круге Второго Альянса. О тех, кто ставит перед ВА долгосрочные цели... Эссе так и не вышло в свет. Очевидно, в твоём издательстве сидел агент ВА. В клинику явились люди в лыжных масках. Тебя увезли в ночь и...

— Пожа-а-алуйста... — Ему так сдавило грудь, что стало трудно дышать. — Стейнфельд...

— Они пытали тебя. Они дали тебе наркотик, от которого ты стал задыхаться...

Он замолчал, увидев, что Смок и вправду задыхается. Подождал минуту. Спазм миновал.

Смок лежал, глядя в потолок, и часто, неглубоко дышал.

— Смок, я продолжаю, — предупредил Стейнфельд.

Смок молча лежал.

Стейнфельд заговорил снова:

— Они хотели узнать, кто твой источник. Кто рассказал тебе про Второй Круг. Ты не раскрыл его. Они пытали тебя долго и разнообразно. С выдумкой. А потом снова дали тебе наркотик, вызывающий удушье. Они пытались перевезти тебя в другое место, чтобы подвергнуть экстракции. По дороге ты сбежал и вернулся в клинику, но там сломался. Тебя тайком перевезли в другую клинику. Те, кто тебя пытал, всё равно бы нашли её, они бы снова явились за тобой... кабы не война. В тот день русские танки вторглись в Германию. А через некоторое время русские войска появились вблизи Амстердама и разбомбили город. Твою клинику тоже разбомбили. Почти все там погибли...

— Я был в потайной палате, — тихо ответил Смок. — Но потом стену вынесло взрывом. Я пошёл найти кого-нибудь... чтобы стену поставили на место. Они все погибли. Кроме доктора ван Генка. Я его видел... у него лицо было в крови. Я испугался крови. Не знаю, почему. Я от него убежал, и мы потеряли друг друга в пожаре. А это ван Генк?..

— Да. Я получил эту информацию от ван Генка. Он жив. По крайней мере, был жив.

— Я единственный из пациентов уцелел. Куда бы я ни пошёл, везде были мёртвые. Я сбежал оттуда. Иногда удушье, от наркотика, одолевало меня снова. Оно словно бы гналось за мной. Удушье и трупы... Я надолго позабыл, кто я. Когда я вспоминал, мне хотелось забыть снова. Я хотел стать кем-то другим.

Голос его был похож на дребезг стекла.

Стейнфельд сказал:

— Иногда твоё лицо мне кого-то напоминало. Но под слоем грязи... разное бывает... — Он пожал плечами. — Короче, ты хотел, чтобы мы с тобой о чём-нибудь поболтали. В трёх словах: ты великий писатель. Великий оратор, великий гуманист. Пытки тебя не сломили — и в то же время надломили. Впрочем, Смок, даже в нынешнем состоянии ты можешь помочь нам. Немногие в Штатах видят, что фашизм возвращается, и эти немногие помогают фашистам. Остальные же... — Он грустно покачал головой. — Worldtalk жмёт на их кнопки. Но если люди услышат голоса из Невидимой Сети... Ты можешь помочь нам! Тебя вспомнят.

— Я не могу, — ответил Смок.

— Иногда я смотрю на человека, который сломался или был сломлен под пытками, и вижу, что ему никогда не воспрянуть. Никогда не исцелиться. Когда я видел тебя с этим вороном, — он печально улыбнулся, — то понимал, что ты исцелишься. А это значит, что возможности, которые я в тебе прозреваю, станут реальностью. Вот тебе пища для раздумий.

Стейнфельд кивком распрощался с ним и вышел. Дымок остался лежать, глядя в потолок неподвижным взглядом.