Полубородый

– Об этом мы не подумали, – сокрушённо сказал Гени, и дядя Алисий шуточно утешил его.

– Не убивайся так, – сказал он и похлопал Гени по плечу, – не всем же быть такими сообразительными, как заслуженный урядник.

Потом Алисий сказал, что должен набраться сил, это необходимо, когда на тебе лежит такая ответственность. Другими словами: он хотел поспать среди дня, и это дало мне возможность немного осмотреться в лагере. Нам с нашим сараем ещё повезло, как я заметил, другим пришлось ночевать под открытым небом. Только у Алисия была персональная хижина с постовым у входа, чтобы никто не мешал ему подремать.

Когда он снова проснулся, то сразу велел позвать меня и упрекнул, что я отлучился слишком далеко; он-то ожидал, что я буду целый день бегать за ним, как телёнок за своей матерью-коровой. Я ведь должен запоминать всё, что он делает или говорит, я же теперь нечто вроде апостола и должен докапываться до каждой мелочи, ведь в Евангелии каждое слово бесценно. Он и впрямь вообразил, что подобен Спасителю, и даже не боялся, что тот его услышит и поразит молнией. Меня так и подмывало спросить, должен ли я запоминать, что он храпит и всё такое, но я как-то удержал язык за зубами. С тем, что мне приходится выслушивать его бахвальство, я вынужден мириться, но если он думает, что я потом буду рассказывать про его подвиги так, как он себе это представляет, то сильно ошибается.

Молодёжь, как он мне объяснил, это лишь подготовительный отряд, они нужны для чёрной работы, необходимой для его плана. Когда дойдёт до настоящего дела, а это будет в субботу, участие примут только лучшие из них, Поли, например, он уже очень прилично показал себя. Остальным придётся только смотреть со стороны на действие, задуманное им; оно не для неопытных деревенских мальчишек, которые ещё вчера играли в «Охотника и серну». Вместо них придут дисциплинированные бойцы, такие, кого он знает лично по Италии, или те, кто смотрел смерти в глаза на других полях битвы, это люди, наученные исполнять приказ. Он сказал, что было нетрудно найти достаточно добровольцев: с тех пор как всюду установился мир, многим солдатам нечем заняться.

– И кто же будет им платить солдатское жалованье? – спросил я.

Алисий с негодованием объяснил, что для его камрадов доброе дело важнее денег; за исключением нескольких человек из Ури, которые тоже помогают, все остальные – настоящие швицеры, готовые жизнь положить на защиту отечества.

– Без единого гроша?

Алисий опять сощурил глаз и сказал:

– Может быть и так, что герцог сам их одарит, – но я не понял, что он имеет в виду.

Потом он повёл меня в лес, чтобы показать, что он называл чёрной работой, выполнять которую предоставлено молодёжи. Одни нарубили деревьев, значит, я правильно тогда истолковал эти звуки, и теперь распиливали их на части и обрубали с них ветки.

– Стволы должны быть гладкими, – объяснил дядя Алисий, – чтобы они лучше катились.

Он умышленно рассказывал мне всё так, чтобы я не сразу его понимал, это придавало ему чувство превосходящего ума.

Насчёт «катиться» дело обстояло так: над той кромкой, где кончался склон и начинался обрыв отвесной скалы, по ширине, наверное, в тридцать локтей они очистили землю от кустарника, не так уж и много его росло на каменистой почве.

– Смотри не оступись, – предостерёг меня Алисий, – а то покатишься, и не за что будет уцепиться.

Как раз это и было его планом.

На верхнем краю склона, где было ещё не так круто, он велел вогнать в землю толстые колья, за которыми штабелевали стволы деревьев. Было видно, что люди работают усердно, но поскольку Алисий надзирал, все принялись работать ещё усерднее, как будто отрабатывали монастырю барщину и прибыл сам князь-аббат, чтобы лично проверить их прилежание. Уже было накатано три таких штабеля древесных стволов, а между ними было два дощатых барьера, которые тоже удерживались кольями. Но за барьерами громоздились не древесные стволы, а обломки скал.

Дядя Алисий для примера пустил по склону вниз небольшой камень, который докатился до края и упал вниз, на дорогу.

– Достаточно пары ударов топора, – сказал он, – и сдерживающих кольев не будет, тогда весь этот вал придёт в движение, всё быстрее покатится к краю обрыва, и внизу на дороге… Ну? – Он смотрел на меня выжидательно и больше ничего не говорил, пока я сам не довёл его фразу до конца.

– … больше не будет прохода.

Дядя Алисий кивнул и просиял. По нему было видно: он так гордится своим планом, как Придурок Верни своими кучками; я уж не сказал ему, какие сравнения у меня возникли.

Мне жалко на него доброго слова, но это он придумал действительно хорошо. Это позволит ему загородить дорогу в один момент, причём так, что никто не пройдёт. Разумеется, сделать это надо как можно позже, сказал он, за половину Отченаша до приближения отряда всадников, иначе кто-нибудь успеет предупредить герцога, и у того будет время выбрать другой путь. Поэтому он выставит вдоль дороги дозорных, с этим смогут справиться и мальчишки из звена. Как только увидят приближение герцога, они передадут предупреждение по цепочке, подражая крику сыча, уже натренированы на это.

Он и в самом деле всё продумал, я не понял только одного.

– Если ты так просто можешь заставить герцога повернуть назад, – спросил я его, – тогда зачем тебе ещё и солдаты?

– Для верности, – ответил он. – Всегда хорошо иметь резерв.

Но при этом дядя Алисий прищурил свой глаз.

Восемьдесят первая глава, в которой чёрт совсем близко

Чёрт обманывает людей, говоря при этом правду, точно так и сделал дядя Алисий. Потом – у него на руках ещё была кровь, и он просто обтёр руки о штанины, – потом он сказал, что это была не ложь, а военная хитрость; на войне, сказал он, всё разрешено. Но он один, единолично назначает, что быть войне; а противника, который ничего про то не ведает, легко победить. В этом и состоит искусство полководца, говорит Алисий.

Он заранее описал нам свои намерения, и поначалу всё походило на то, что он так всё и сделает. По его словам, он хотел выждать, когда герцог со своим отрядом приблизится, а потом на его пути обрушатся вниз брёвна и камни, желательно в самый последний момент, так он сможет преградить герцогу путь и дать ему понять, что никому не позволено скакать через владения швицеров, если швицерам это не по вкусу. Так звучала правда, но, как нам известно из многих историй, разница между правдой и ложью совсем не велика. У дяди Алисия это расстояние было всего в пару сотен шагов, можно было списать произошедшее почти на оплошность, но то была не оплошность, а дьявольский умысел. Когда это произошло, он сказал: «Оп-пля!» Я так и представляю себе, что дьявол тоже говорит «оп-пля!», когда кто-нибудь из-за него ломает себе шею. Просто всего лишь «оп-пля», и он бежит вниз по узкой тропинке и при этом смеётся. Мне всё ещё слышался тот смех, когда я уже не мог его слышать на самом деле. Потому что вопли заглушали всякий смех. Хотел бы я сказать Алисию, что он чёрт, но он бы только гордился этим. Так, как он гордится каждым убитым, который лежит теперь в болоте.

Он чёрт, он разбойник и убийца, а он считает себя героем. Они все считают себя героями. Но то был не подвиг.

Дело было так.

Прямо над склоном с подготовленными брёвнами и камнями есть выступ скалы, откуда через кусты хорошо просматривается дорога, но не в сторону Главного озера, оно-то прямо под нами, а в сторону Эгери. Сам наблюдатель остаётся невидим. На этой скале и встал Алисий, опираясь на свою полубарду, как опирался святой Георгий на своё копьё, когда перед битвой с драконом молился о небесной помощи, и из облака на него упал божественный луч, благословляя его. Я это видел в Ури на одной картине в церкви.