Полусвет
Шрифт:
Слишком громкое, чтобы о нем не думать.
В попытках убежать от навязчивой мысли, посмотрела в окно и приоткрыла шторку, позволив не яркому вечернему солнцу коснуться моего лица. Меня оно все еще не обжигало.
Но…
Водитель резко нажал на тормоз и извинился за маневр вежливо и сдержанно.
— Сима Андреевна, вы в порядке? — вежливо и с участием поинтересовался Роман Леонидович, заботливо поправляя пиджак на моих плечах.
Я кивнула и вновь отвернулась к окну. Он не оставил мне шанса бежать дальше. “Но” было слишком большим и весомым.
Я убила вампира. Двух человек. И одного покалечила. Но Роман Леонидович видел во мне лишь обманутого “гражданина”,
Я снова видела тот самый новый год. Я видела родителей, лежащих на полу и лицо Вагнера, что было полностью покрыто черными венами и кровью моих родителей. Я видела его так четко, словно стоит одернуть шторку посильнее и он нападет на меня.
У Вагнера не было Романа Леонидовича, что заботливо приобнял бы его и защитил от всех. У него не было того, кто сказал бы, что он не виновен. У Вагнера не было никого, кто бы за него боролся и бился за его невиновность. У Вагнера был Самсон, но тот лишь говорил, что тот сделал все правильно. Вряд ли это могло помочь справиться с чувством вины.
Вряд ли у Вагнера был хоть кто-то.
Хотя.
У Вагнера не было никого. Даже меня не было. Даже тогда, когда мы были вместе. Я воспринимала его либо человеком, которым он не являлся, либо чудовищем, которым он перестал быть. Вагнер не был виновен в смерти моих родителей никогда, но все время винил и продолжал винить себя за сделанное. Он постоянно просил прощения, хотя ему было и не за что.
Разве я любила его по-настоящему? Если бы человеку с автоматом внушили бы расстрелять всю мою семью — я бы плакала, кричала, но никогда бы не назвала его чудовищем. Я бы поверила. Я бы поняла, что это так.
Я обвинила Вагнера без суда и следствия. Даже без возможности объясниться. Я не захотела его слушать при малейшем отклонении от образа в своей голове. Разве так любят? Разве так поступают люди?
Я была более виновна, чем он.
А еще было предельно понятно, что людям, видевшим сегодня все произошедшее, я не смогу объяснить этого никогда. Если уж я, глубоко влюбленная в Вагнера, не поверила ему а с легкостью приняла, что он просто зверь, то о чем можно было говорить про всех остальных?
Но было кое-что важнее, чем то, что подумают все вокруг. Даже гораздо важнее, чем то, что произойдет со мной дальше.
Вагнер много лет винил себя за произошедшее и так и не смог простить.
Я должна была разобраться. Преодолеть себя, получить отсрочку и довести дело до конца.
Потому что люди должны жить и не быть инструментами в играх вампиров.
Потому что вампиры должны жить и не быть инструментами в играх людей.
Потому что мы — две расы, что уже давным давно должны были найти путь симбиоза и взаимопомощи, а не вражды.
Потому что для себя я сегодня убила трех “граждан”. Людей, вампиров, существ — это не имело значение. Все мое кладбище на заднем дворе стало весомым.
Не Вагнер был убийцей.
Им была я.
— Мне бы, — Роман Леонидович протянул бутылку воды, что была у него наготове кажется в дипломате с похоже “невидимым расширением”, — нет, спасибо. Мне бы посмотреть запись с камер.
— Я не думаю, что это хорошая идея, Сима Андреевна, — Роман Леонидович заблокировал телефон и отбросив его в сторону, внимательно посмотрел на меня, — по крайней мере пока вы не стабильны.
—
Я в порядке, — мгновенно ответила я, — Роман Леонидович, когда я буду в стабильном состоянии — может быть поздно.— Пусть сначала определяться с обвинениями, — начал было Роман Леонидович, тут же потянувшись к лысине, но, увидев мой спокойный взгляд, осекся, — Сима Андреевна, вы рано…
— Меня убьют, — я зажмурилась, справляясь с эмоциями.
Ком поднялся в горло и заглушил все попытки сказать хотя бы слово. В голове это звучало гораздо круче. И проще. Я все еще была человеком. В какой-то доле я никогда и не перестану им быть — в этом я была уверена. Очень просто логически рассуждать, что тебя не будет, как единицы.
Очень сложно говорить все, пропуская через себя.
Я смахнула не прошенные слезы.
— Вы купите нам время, Роман Леонидович. Я уверена — даже больше, чем я могу рассчитывать в данной ситуации. Но давайте серьезно. Я сожрала вампира, убила двух человек, отправила в кому третьего — и это только за сегодня. Чтобы мной не двигало, я успела нарушить еще кучку вампирских законов, чему есть свидетели. Я не обращалась к царю, как положено, меня подозревали в серии убийств вампиров, я отказалась помочь вампиру и хотела его убить. Даже если меня что-то заставило сделать все описанное мной, то доказать это будет слишком сложно. Никто не делал мне анализ крови, а если бы сделали — скорость регенерации и чужая кровь в организме давно это вымыли. И после этого, если меня оправдают — я на прицеле ПМВ. Для них меня не оправдает ничего. Если вампиры меня не сожгут на солнце, для ПМВ я — цель номер один. Человеческая полиция даже не успеет меня задержать — я уже буду гнить в какой-то канаве. Потому что неизвестное в ПМВ привыкли не изучать — неизвестное привыкли уничтожать.
— У вас достаточно сильный покровитель, — начал рассуждать Роман Леонидович, а я отрицательно помахала головой.
Интересно, так же чувствовал себя отец, когда понял, что все? Маневров больше не было. А Самсон? Он понимал, к чему ведет его кривая?
В какой момент происходит то самое предчувствие?
В какой момент понимаешь, что твое время закончилось?
Может быть дело было в том, что себе приговор я вынесла давным давно. Когда выносила его Вагнеру. Когда не поверила ему. Если бы я была способна поверить. Если бы тогда я написала бы целую работу о влиянии на разум вампиров. Тогда бы сегодня материалов для этого было бы гораздо больше.
Если бы...
Нужно смело смотреть правде в глаза. И она была в том, что ни для кого неизвестен даже текущий мой состав крови. Ничего не известно. Доказать мою невиновность просто невозможно;
Ни один присяжный меня не оправдает.
— Ему нельзя вступаться за меня. Даже если он захочет. Проблема в том, Роман Леонидович, что если мы оправдаем меня перед судом, чьи бы то ни было, мы никогда не оправдаем меня ни перед вампирами, ни перед людьми. Поэтому, я прошу вас. Дайте мне запись. Я должна разобраться хотя бы ради ваших приложенных усилий и своей совести.
Роман Леонидович задумался. Из-под его шторки сочился вечерний свет и бликами отражался на его лысине. Роман Леонидович будто состоял из добра. Был из него соткан, стоял из этого света. Мне даже захотелось узнать его историю. Почему он так полетел, почему так вцепился в меня? Но я не хотела расспрашивать. Было заметно — эту битву Роман Леонидович вел давно. Его личную битву. И союзников в ней у него было так мало, но он все равно тащил.
Чтобы была надежда.
Чтобы она жила внутри таких, как я.