Помешанный на тебе
Шрифт:
Я никак себя не скомпрометировала, не дала повода Артуру, не ответила ему взаимностью, но мне отчего-то дико стыдно перед Тарасом. Стыдно просто из-за ситуации. И снова необоснованное чувство вины перед мужем. Понимаю, что это ненормально, но все равно внутренне волнуюсь, словно предала Тараса. Мне точно нужен психолог, а вместо курса фотографии стоило бы записаться на прием к доктору.
И уж тем более не может быть и речи ни о каких съёмках меня для выставки. Тарас будет категорически против. А я не смогу лгать супругу, как бы мне ни хотелось попасть на эту выставку, хотя бы на фотографиях.
Самолёт
Бережно раскладываю вещи мужа, а сама не могу выкинуть Артура из головы. Мне показалось, он был такой искренний и честный в момент, когда просил помощи. И теперь мне заведомо стыдно, что я откажу ему.
Боже, я тряпка.
«Прочь из моей головы!» — гоню от себя мысли.
Тарас выходит из душа, вытираясь полотенцем.
— Ты в чем полетишь? Сразу в костюме или в брюках и джемпере? — перебираю вещи в гардеробе спиной к мужу.
— В джемпере, — отмечает он, подходя сзади, и вдруг вталкивает меня в темную гардеробную.
— Ой, — по инерции хватаюсь за одежду, чтобы не упасть, на меня летят вешалки, одна из них попадает по виску. Больно. Всхлипываю. — Ты чего? — пытаюсь обернуться, когда Тарас задирает моё домашнее платье.
— Стой так, — велит он мне, давя на спину.
— Тарас, Дюша же… — хочу сказать, что сын в гостиной и в любой момент может зайти.
— А ты громче кричи, — злится муж, иронизируя и одновременно стягивая мои трусики на колени. — Должен же я трахнуть тебя на дорожку, чтобы ты не заскучала, — в голосе снова претензия, природу которой я не понимаю.
А я не хочу. Всё, что я сейчас ощущаю, — это боль в виске от железной вешалки и страх, что сын может нас застать. Но замираю, сжимая упавшую на полки одежду, когда Тарас, облизывает свои пальцы и увлажняет меня между ног. Он входит в меня сразу, без ласк, поцелуев и прелюдий. А я сухая. Мне нужно больше внимания и времени, чтобы хоть что-то почувствовать. Я так устроена. Меня возбуждает не механическое действие, а отношение ко мне.
Сжимаю зубы от грубого болезненного вторжения. Прикрываю глаза, пытаясь расслабиться. Но ничего не выходит.
Тарас сразу же начинает быстро двигаться, сжимая мои бедра. Терплю. Мне больно и неприятно, несмотря на то, что я уже давно не девочка. Хочется порыдать. Не потому что мне больно, а потому что я ничего не чувствую, что должна чувствовать женщина во время секса с мужем. И почти никогда не чувствовала. А мне так хочется хоть раз испытать то, о чем пишут в романах. Но так, видимо, не бывает. Как сказал бы Тарас, это всё фантазии озабоченных женщин.
— Ну ты хоть как-то поучаствуй в процессе, — злится Тарас, хрипя. — Бедрами, что ли, подвигай.
Выходит из меня и снова обильно увлажняет своей слюной.
— Сухая вся, — цокает Тарас.
И я начинаю тоже злиться. Конечно, каждая женщина в процессе просто мечтает, чтобы ей сказали, что она сухая и безынициативная.
— Всё, хватит! Мне больно и неприятно! — взрываюсь я.
Со мной так всегда. Я мягкая, терпеливая. Но накопительный эффект никто не отменял. В какой-то момент меня эмоционально срывает, и сейчас наступает именно такой момент.
Выпрямляюсь,
отталкивая ошарашенного мужа. Быстро надеваю трусы и поправляю платье, разворачиваясь к Тарасу, который оборачивает бедра полотенцем.— Ты нормальная? — сквозь зубы спрашивает он. — Это что сейчас было?
Тарас смотрит на меня с нескрываемым раздражением, его глаза сужаются, а желваки на скулах начинают ходить.
— Я спрашиваю, это что такое было? — повторяет он, понизив голос до угрожающего шёпота.
Ненавижу, когда он со мной так разговаривает, словно я ничтожество.
— Я просто… — начинаю мямлить, пытаясь объяснить, моего запала всегда хватает ненадолго.
— Не хочешь? — Тарас усмехается, и эта усмешка пугает меня больше, чем если бы он кричал. — А когда ты вообще хочешь?
— Дело не в этом. Я просто хочу не так…
— А как? — перебивает он. — Мне что, уламывать тебя, как школьницу?
Я чувствую, как к горлу подкатывает ком.
— Мне просто нужно, чтобы ты был нежнее.
— Нежнее? — Тарас театрально всплескивает руками, словно я сказала глупость.
— Ты просто берешь меня как… — пытаюсь подобрать слова.
— Как муж жену! — рявкает он. — Это нормально! Это естественно! А ты чего хочешь? Чтобы я вокруг тебя круги наворачивал? Уговаривал? — в голосе ирония, которая лишает меня кислорода.
В коридоре раздаются шаги, и мы оба замираем. Дюша. Я быстро моргаю, пытаясь не зарыдать.
— Мама? — сын заглядывает в спальню, растерянно осматривая нас, потому что услышал злой тон отца.
— Всё хорошо, сынок, — отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Когда шаги сына удаляются, Тарас наклоняется ко мне, его лицо искажено злостью.
— Видишь, что ты делаешь? Ребенка напугала своими истериками.
— Я? — распахиваю глаза.
— А это я виноват, что ты фригидная? — шипит он. — Это я виноват, что ты не можешь быть нормальной женой? Я работаю, как проклятый, обеспечиваю вас, а ты даже дать мне нормально не можешь, без истерик. Или тебя так кто-то уже удовлетворяет? Может, ты не на курсы бегаешь, а налево? Смотрю, слишком деловая стала.
И мне становится настолько обидно, что я на эмоциях даю ему пощечину. От злости, от обиды, от каждодневного давления. От собственной несостоятельности, оттого что он меня не слышит, а я не нахожу слов. И сама же прихожу в ужас, когда вижу, как меняется лицо Тараса на более агрессивное, а красный след от моей пощечины расползается по его лицу.
Он резко хватает меня за запястье, которым я только что ударила его.
— Ты что себе позволяешь? — его голос звучит так тихо, что становится по-настоящему страшно.
— Мне надоело, — шепчу я, пытаясь высвободить руку. — Я так больше не могу… — пищу. Но зажмуриваюсь, не успеваю договорить. Тарас замахивается, ладонь дает мне сдачу. Голова дергается в сторону, перед глазами вспыхивают искры. Удар настолько сильный, что я теряю равновесие и падаю на кровать. Не могу поверить в происходящее, прижимая ладонь к пылающей щеке. Слёзы брызжут из глаз сами собой.
Он никогда раньше… никогда…
— Ты первая начала, — произносит Тарас так, будто оправдывается, но в его голосе нет ни капли раскаяния.