Поместье Кларенс

Элора закрыла глаза, чтобы сдержать слезы.

— Я ненавижу то, что не вижу тебя каждый день. Я ненавижу спать одна в своей постели. Я ненавижу…

— Элора. — Его дыхание ласкало ее щеку. Он прикоснулся к ее губам. — Остановись.

Она открыла глаза. Он возвышался над ней. Белый гипс покрывал его предплечье и большую часть кисти, за исключением кончиков пальцев, которые он прижимал к ее губам. Скатилась еще одна слезинка, и он поймал ее.

— Я не могу остановиться. Есть еще кое-что, что я ненавижу. — Их ситуацию. Себя саму. — Мне есть что еще сказать.

— Я бы предпочел пропустить то, что ты ненавидишь, и снова услышать, как ты говоришь, что любишь меня.

— Я люблю тебя, — ее голос дрогнул. Черт возьми. Она собиралась заплакать. Сильно. Это было невозможно остановить. Ей не было нужно уходить, чтобы спрятаться в уединенном уголке. Он должен был увидеть то, чего больше никто не видел.

Обнажившуюся Элору.

Лоб Зейна прижался к ее лбу.

— Я люблю тебя.

Рыдание вырвалось на свободу, и хватка, в которой она держала свои эмоции — сегодня и всю свою жизнь — разжалась. Она упала на грудь Зейна и заплакала, прижавшись ухом к его сердцу, чтобы убедиться, что оно продолжает биться.

Она плакала, плакала и плакала до тех пор, пока слезы не пропитали его рубашку и шлюзы не закрылись.

— Мне жаль. — Она икнула, прижавшись к его груди. Вот он стоит, опираясь на костыль, а она, казалось, никак не может расцепить руки, обхватывающие его за талию. — Я пришла сюда, чтобы позаботиться о тебе, а не развалиться на части.

Он поцеловал ее в волосы.

— Мне не нужно, чтобы ты заботилась обо мне. Я в порядке.

— Ты чуть не умер. — Она закрыла глаза и покачала головой. — Я не могу… я не могу жить без тебя.

— Ты не обязана.

Ни сегодня. Ни завтра. Но может быть в итоге, у них все получится.

Сомнения и иррациональные страхи по поводу будущего никуда не делись. Но они притихли. Она была обязана объясниться перед Зейном. Она задолжала ему признание.

Но и то и другое могло подождать.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

— Я знаю.

Они стояли рядом, держась друг за друга, пока он не пошевелился и костыль не заскрипел. Этот шум поверг Элору в панику, когда она поняла, что ему, наверное, неудобно долго стоять.

— Тебе следует отдохнуть, — сказала она, высвобождаясь из его объятий.

— Я отдыхал.

Она указала на его неубранную постель.

— Тебе следует продолжать отдыхать.

Он вздохнул.

— Я бы хотел принять душ. Но мне нельзя мочить гипсы, а мыться одной рукой — это заноза в заднице.

Отсюда и медицинская лента, и рулон пластиковой пленки промышленного производства, которые она видела в ванной.

— Я помогу. Показывай дорогу.

Его движения были скованными, когда они шли по коридору, и, хотя он пытался скрыть это, она могла сказать, что ему было больно.

— Ты хочешь выпить обезболивающее? — спросила она, следуя за ним по пятам.

— Нет. Вчера я выбросил пузырек.

— Хорошо. — Элора не стала настаивать. Они оба были рядом, когда Айви пыталась отказаться от обезболивающих после автокатастрофы много лет назад. А мать Зейна уже много лет принимала таблетки.

Она проскользнула мимо него, как только они добрались до ванной, и включила душ. И когда комнату наполнил пар, она принялась заматывать его гипсы.

Когда она потянулась, чтобы приподнять подол его футболки и стянуть ее через голову, он остановил ее.

— Подожди.

— Что?

— Там, гм… уродство.

Ничто в этом человеке никогда не будет уродством.

— Я хочу это сделать. Пожалуйста?

Он закрыл глаза, но кивнул, и она провела рукой по его груди, осторожно касаясь гипса и различных царапин.

Один взгляд на красные следы от порезов на его торсе, и она почувствовала сильный укол, но не подала виду. Она использовала жизненный опыт, чтобы скрыть выражение своего лица, чтобы он не увидел, как сильно ей больно.

Когда его одежда была свалена на пол, он, шаркая, направился в душ и подставил голову под струю.

Элора сбросила с себя одежду, затем скользнула в пространство позади него, прижимаясь грудью к его спине и покрывая поцелуями его влажную спину сверху и донизу. Она потянулась за его мочалкой, намыливая ее мылом, затем ее руки прошлись по его телу, прослеживая каждую линию рельефной плоти. Прикасаясь к каждой ране. Прослеживая каждый шрам.

Теперь они были частью его самого, как и татуировки.

И, как и чернила, эти отметины принадлежали ей.

Он принадлежал ей.

Зейн расслабился, вода и мыло каскадом стекали по его коже.

Его член набух, когда она мыла его тело. Слабый пульс расцвел в ее сердцевине. Но ни один из них не двинулся, потому что речь шла не о сексе. Это была любовь.

Когда он был чист, он повернулся, увлекая ее глубже под струи воды. Затем он обхватил ее затылок здоровой рукой, притягивая ближе, чтобы прижаться своим ртом к ее губам.

Движения его языка были медленными и томными. Скольжение ее рук по округлому изгибу его задницы было ленивым и неторопливым. Они пожирали друг друга, облизывая и посасывая, пока ее губы не распухли, а вода не стала чуть теплой.

Элора помогла ему обернуться полотенцем и надеть боксеры, затем, когда он почистил зубы, она сделала то же самое. Как только он оказался в постели, она сменила свое полотенце на одну из его футболок, затем забралась рядом с ним, свернувшись калачиком на его правом боку. На его здоровом боку.

На кухне зазвонил ее телефон с сообщением, вероятно, от Франсэс или, может быть, Айви. Но она не сделала ни малейшего движения, чтобы уйти, положив руку на сердце Зейна.

Его пальцы играли с влажными прядями ее волос, которые не были собраны в беспорядочный узел.

— Я сожалею о Мире.

Элора напряглась.

— Нам не нужно говорить об этом.

— Нет, нужно. Она здесь. И может прийти еще раз.

— О. — Она ненавидела себя за то, что собиралась спросить, но ей нужно было знать. — Ты был с ней? После того, как мы с тобой…

— После того, как ты оставила мне ту гребаную записку?

Она поморщилась. Не самый лучший момент для нее.

— Прости.

— Как только я поправлюсь, устрою тебе взбучку. — Его рука скользнула вниз по ее спине, задирая подол футболки, чтобы погладить ее голую задницу. — И, это не пустая угроза, малышка.