Понять Россию. Опыт логической социологии нации

Даже если этот эпизод и вымышлен для усиления критики своего царственного оппонента князем Курбским, отъехавшим от государя в Литву, то сама установка, приписываемая Вассиану, вполне реальна. И мы не раз еще увидим ее реализацию в управленческой государственной практике и результат ее действия – циклическую деградацию качества государственного управления.

Примечательно, что в предании Вассиан шепчет на ухо царю свою установку, а не провозглашает ее открыто. В последствии и до сих пор мы всегда находим, что вслух она никогда не произносится, однако «шепоту» этому и сейчас внемлют начальники всех ступенек властной вертикали. И хотя вслух они заявляют о своей неукоснительной приверженности цивилизованным основам кадровой политики, то бишь, принципам подбора и расстановки кадров по профессиональным качествам, то на практике они в точности следуют, прежде всего, завету монаха Вассиана.

И еще об одном немаловажном для дальнейшей судьбы России обстоятельстве, связанном с правлением Ивана Грозного, нельзя забыть. Именно в его царствование произошло присоединение Казанского и Астраханского ханств. Причем русский царь, в общем-то, выступает не как их завоеватель, а собственно говоря опять же как наследник-узурпатор по праву наиболее сильного преемника рассыпавшейся на отдельные улусы ханской власти. Ведь после смерти Чингис-хана практика перехвата власти по праву сильнейшего стала для монголо-татар «обыденной» и привычной. Не случайно именно после Казани Иван IV получает реальные и формальные основания для своих претензий на царский титул.

Однако все же присоединение Казани и Астрахани имело для нас куда более значимые последствия. Находим у С.М. Соловьева: «Утверждение в устьях Волги открыло Московскому государству целый мир мелких владений в Прикавказье: князья их ссорились друг с другом, терпели от крымцев и потому, как скоро увидали у себя в соседстве могущественное государство, бросились к нему с просьбами о союзе, свободной торговле в Астрахани, некоторые – с предложением подданства и таким образом незаметно, волею-неволею затягивали Московское государство все далее и далее на восток, к Кавказу и за него»42.

Отмеченное Соловьевым явление в полной мере относится и к последствиям завоевания Казани – Россия все больше втягивалась в освоение восточных земель, все более ее захватывал азарт сравнительно легкой экспансии и новых возможностей прибрать к своим рукам новые владения. Экспансия эта всегда подавалась официальной историографией как несомненное благо, которое позволило создать великую российскую Империю, однако ж у нее была и оборотная, подлинно для нас роковая сторона, о которой мы скажем еще в свое время.

Подводя итоги нашего обзора эпохи Ивана Грозного, отметим, что уже при нем самодержавие, т. е. формирование сильного центра, стоящего над обществом и вне общества и политики и считающегося неприкосновенным, становится главной характерной особенностью политической культуры Московского государства.

При этом продолжает жить и заложенная еще призванием варягов традиция даже этнического отчуждения власти от подвластного общества. Иван Грозный, первый царь русский, иногда вел свое происхождение от герцогов баварских и в этом отношении примечателен приведенный Соловьевым следующий рассказ: «…однажды царь, отдавая золотых дел мастеру, англичанину, слитки золота для сделания из нее посуды, велел хорошенько смотреть за весом, прибавя: „Русские мои всегда воры“. Англичанин улыбнулся и, спрошенный о причине улыбки, отвечал: „Ваше величество забыли, что вы сами русский“. „Я не русский, – отвечал царь, – предки мои германцы“»43. В этом эпизоде мы видим отнюдь не подчеркивание своего «права по происхождению» от Рюриковичей, а именно проявление даже на уровне личного ощущения царя своей отчужденности от своих же подданных.

Такая над общественная и над политическая власть принципиально отличала Московскую Русь от соседей на Западе и Востоке, а также от Киевской Руси. Московское самодержавие возникло задолго до европейского абсолютизма, однако европейский абсолютизм в отличие от русского не только позже возник, но и оказался менее долговечен, так как противоречил сложившейся в европейских странах общественно-политической культуре и традиции. В России же, прошедшей через монголо-татарское иго самодержавие было не только своевременным, но и отвечающим в полной мере сформировавшейся во время ига ментальности общества.

Что создал гений Петра Великого?

Не смотря на крайнюю противоречивость оценок роли Петра I в нашей истории, его образ представляют перед нами все же, как образ великого реформатора, выведшего Россию на историческую арену в качестве Великой Державы. Он давно уже стал символом российской потенции к величию, а его энергия и организаторский гений – образцом для державных властителей.

Именно потому наша официальная государственная идеология всегда с пиететом относилась к Петру I и делала все для того, чтобы эта фигура стала ключевой в нашем национальном сознании.

Однако чем далее в историю простирается временной интервал, отстоящий от первого российского императора до наших дней, тем яснее видится действительная роль Петра Великого и все последствия для нашего «сегодня» его державного выбора в нашем «вчера». Так что же было создано гением Петра I?

События и обстоятельства, связанные с началом царствования Петра I благодаря широкой популяризации этого образа, достаточно хорошо известны не только специалистам историкам.

С одной стороны – детство будущего реформатора в обстоятельствах жестокой и кровавой борьбы за реальное властвование, страх перед враждебным, но весьма влиятельным окружением царской семьи, жесткое с ним противостояние.

С другой – яркие юношеские впечатления от посещений островка далеко ушедшей вперед цивилизации немецкой слободы Кукуй и путешествие в Европу, которые резко и привлекательно контрастировали с постылой и ассоциирующейся с личными врагами молодого Петра патриархальностью существовавшего в России уклада.

Именно это во многом и предопределило его устойчивое стремление к преобразованиям на европейский лад. Однако за образец с непосредственностью и пылом юношеского восприятия брался лишь внешний яркий и впечатляющий культурный «антураж» и технологический уклад европейской жизни, а не внутренняя суть западного общественно-политического устройства, которую понять можно было только искушенному и прозорливому политику.

«По-видимому, у Петра не было ни охоты, ни досуга всматриваться в политический и общественный порядок Западной Европы, в отношения и понятия людей западного мира, – отмечал историк В. Ключевский. – Попав в Западную Европу, он, прежде всего, забежал в мастерскую ее цивилизации и не хотел идти никуда дальше, по крайней мере оставался рассеянным, безучастным зрителем, когда ему показывали другие стороны западноевропейской жизни»44.

Стремление как можно быстрее сравняться с заграницей, взяв от нее инструментарий и атрибутику для преодоления унижающей отсталости, предопределяло выбранные Петром методы и направленность действий, наиболее эффективные и действенные именно в краткосрочной перспективе, но ни в коем случае не затрагивающие принципы русского государственного устройства.

Существовало и еще одно значительное обстоятельство, предопределившее метод и направленность преобразований, а следовательно и полученный результат. Достижение поставленных Петром целей было сопряжено с неизбежным военным столкновением (Турция, Швеция), поэтому практически все реформы державного устройства были продиктованы военной обстановкой и военными задачами и потому изначально должны были иметь милитаристскую «специализацию».

Кроме того, нельзя не учитывать, что государственные начала восточно-деспотического образца, сформированные еще Иваном III, Василием III и Иваном Грозным были во многом ослаблены в смутное время и не были восстановлены в полной мере при правлении Михаила Федоровича и отца Петра – Алексея Михайловича.