Порыв ветра, или Звезда над Антибой

– Для меня это вообще очень важные люди, эта четверка русских де Сталь, Шаршун, Поляков, Ланской… – говорит мне Эдик, – Но первый среди них де Сталь. В его живописи – метафизика, религия. Это все очень значительно.

– Недавно я видел оригинал одной ранней абстракции, – говорю я, – «Порыв ветра».

– Где ты видел оригинал?

– О, это целая история. Я ждал сына у станции…

– Как поживает твой знаменитый сын? Где он? – спрашивает жена Эдика.

– Я же говорю: это целая история…

Я и на самом деле ждал сына на площади у маленькой железнодорожной станции Болье-сюр-мер, что к востоку от Ниццы. Станция была выбрана для меня, безлошадного, а сын должен был подъехать на машине, откуда-то из Швейцарии, кажется, из Цюриха. Я не видел его целых два года. Он был занят, и дела не завлекали его в те углы, где я вольняшкой досиживал свой пожизненный срок – ни в глухую деревушку на границе Бургундии и Шампани, ни в Северную Ниццу. Но потом он вдруг позвонил мне среди ночи откуда-то из Португальской Индии и сказал, что мы сможем повидаться. Вдобавок я смогу увидеть его жену и впервые – своего внука, которому уже два года. Он сказал, что он приедет и поселится во дворце над морем, а я могу пока сидеть дома и ждать его звонка. Я сказал, что дома мне не усидится. Кроме того у меня был печальный тридцатилетний опыт напрасного ожидания обещанных звонков во Франции, где такое обещанье просто форма вежливого прощания («Созвонимся… Вам непременно позвонят…») Я предпочел ждать у станции, пока мой сын одолеет препятствия неблизкой дороги. В ожидании его приезда я гулял по главной улочке дачного поселка Болье, вспоминая всех русских, что гуляли тут до меня… Ложно обвиненный в убийстве и откупившийся крупной взяткой драматург Сухово-Кобылин. Он тут прожил большую часть жизни…Антон Павлович Чехов, приезжавшей в гости к Максиму Ковалевскому. Мережковский, гостивший на вилле Максима. Софья Ковалевская, влюбившаяся в однофамильца и собравшаяся за него замуж: одна из первых жертв феминизма… Сама крошечная вилла Ковалевского стояла в конце улицы под горой. Год назад ее снесли муниципальные торгаши, которые и в грош не ставят ни свои, ни чужие памятники… Я все ходил да ходил, и час, и два, и три, печалуясь о чужих несложивших жизнях. Вспомнил, что по улице этой гуляли цветаевский друг, добродушный эсер Марк Слоним, лихой, обедневший уже прохиндей Коля Рябушинский, крошечный гений Стравинский с громоздкой супругой художника Судейкина, гулял англичанин Сомерсет Моэм со своим дружком-шофером…

Иззябнув, я грелся у повара в ресторане «Агава» и снова выходил на привокзальную площадь. Тут-то возле меня и остановилась какая-то современная машина со множеством колес (все как есть ведущие). К моему великому удивлению, меня окликнули по имени, и я увидел, что за рулем сидит Сергей.

С Сергеем мы познакомились сравнительно недавно. Нас познакомил здесь же, на Лазурном Берегу лондонский арт-дилер Валерий Жерлицын, который помогал нескольким живущим на берегу коллекционерам в поисках и покупке картин. Валерий с некоторым даже удивлением рассказывал мне о восторженной увлеченности своего клиента, московского предпринимателя, современной живописью. И вот однажды мы встретились втроем за столиком кафе под деревьями Кур Салейя в Старой Ницце. Мне хорошо запомнилась эта встреча. Мальчонка лет шести, игравший в футбол тут же, под деревьями, с неизменностью попадал мячом в наш кофе. И тогда из-за соседнего столика приходил с извинениями его молодой папа. Услышав, что мы говорим по-русски, симпатичный папа стал вполне сносно извиняться по-нашему, и я выяснил, что он приходился родственником одной из самых ярких героинь былой русской эмиграции, светлейшей княгине Софье Волконской, чью замечательную книжечку («Горе побежденным») я давно уже мечтаю переиздать…

После нашей встречи в Старой Ницце я несколько раз разговаривал с Сергеем по телефону, он помогал нам в издании книг о русских художниках-эмигрантах. В последнее время мы чаще всего говорили о нашем бедном де Стале. А в тот памятный день, когда я ждал на вокзальной площади приезда сына, который, судя по его звонкам, еще не добрался до Вентимильи, Сергей остановил машину и сказал:

– Хотите увидеть картину де Сталя?

– Конечно. Вот только боюсь далеко отходить… Мой сын…

– Тут рядом. Садитесь.

Мы и правда добрались к Сергею мгновенно: столько ведущих колес. В комнате, куда мы вошли, не было никакой мебели. Одни картины. Де Сталя я увидел сразу. Хотя оригинал разительно отличался от виденных мной репродукций. Знаменитый «Порыв ветра». Картина была сложней и в тыщу раз привлекательней, чем на репродукциях. Она не была плоской, а была словно бы холмистой (может, и правда, "рельефы" тогдашнего друга Сезара Домеля подвигнули Никола на рельефность). На поверхности видна была почти ювелирная игра цветных линий, незаметных на репродукциях (недаром же Андре Шастель поминал в этой связи средневековые миниатюры). Я понял, что можно часами разглядывать эту загадочную вязь и, вспомнив, что мне предстоит нынче увидеть сына и другое нерукотворное чудо, двухлетнего внука, повернулся к Сергею. Повернулся вовремя, чтобы заметить, как он глядит на картину. Может, это и было самым впечатляющим. То, как он глядел. Кандинский называл это «внутренней вибрацией». Знаменитый француз что-то говорил про впечатляющий «контакт».

– Ну что? – нетерпеливо спросил Сергей, – Что вы думаете?

Я думал о том, что можно позавидовать человеку, который способен переживать такое волнение перед картиной. Но конечно, Сергей не о себе спрашивал – о картине бедного Никола, который полвека тому назад сам оборвал свою жизнь на этом вот берегу. Я не мог произнести слово «позавидовать». Могли не понять, чему я завидую…

Картина меня тоже поразила, но найти короткое суждение я затруднялся. И пришла в голову лишь пацанская дневниковая запись докторского сына Марка о посещенье дома на рю Нолле, как раз в ту самую пору. Уже и пацан ее взял в кавычки за тривиальность:

– Красивая живопись! Хорошая работа!

… Сергей высадил меня на привокзальной площади в Болье-сюр-мер. Еще через час-другой подъехала машина, и я увидел сына, свою belle-fille и спящего внука. Он был смешной, курносый, прелестный, совершенно неотразимый. Звали его очень торжественно: Лев-Матвей Антонович. Господи, жизнь только начинается, а он уже Лев-Матвей. Да он еще сам придумает себе сто имен. Будет Чун-Цин Ли, или Мохамед ибн Антон. Был бы только здоровенький…

Глава 24. Победа и беды

Полотно «Порыв ветра» было куплено одним из новых поклонников де Сталя коллекционером Луи Клэе еще до того, как Никола счел работу законченной. Продавались также помаленьку (и вполне недорого) другие картины де Сталя. Среди новых покупателей были Жан Мазерель, Жан Дютийель и другие. В особняке на рю Нолле бывало теперь все больше посетителей, и художников, и поэтов, и маршанов. Знакомство с некоторыми из них было прямо или косвенно связано с малолетним, и

вдобавок малорослым, но общительным и подвижным пасынком Никола Антеком. Во-первых хлопоты об издании стихов Антека в роскошной, дорогой серии с иллюстрацией самого Жоржа Брака послужило сближению начинающего художника де Сталя с классиком авангардной живописи. Брак стал бывать в ателье у Сталя и вел с ним долгие беседы у себя дома.

Обнаружив у себя под боком гениального поэта, Жанин и Никола задумались над тем, что неплохо было бы поэту получить какое ни то регулярное образование. Решили найти мальчику учителя и проверить, что он знает и куда бы он мог поступить на учебу. На поиски репетитора пошел глава семьи и по совету Пьера Реверди он, не мелочась, отправился в самое престижное учебное заведение Парижа, в знаменитую Эколь нормаль сюпериор, что и нынче блистает на левобережной улице Ульм. На меньшее, чем этот питомник дипломатов, депутатов, министров, лауреатов и гениев математики, ни гордые родители, ни сам вундеркинд были несогласны. В общем, отложив свои кисти и тряпочки, но не слишком озаботившись состоянием своего костюма, самоуверенный гигант де Сталь переступил порог прославленного святилища французского наробраза и стал бродить по коридорам, ища с кем тут можно поговорить.

Три года спустя молодой поэт Пьер Лекюир так вспоминал о начале своего знакомства со Сталем:

«Никола де Сталь нашел меня тому года три назад в моем закутке «дворца», в Эколь нормаль на улице Ульм в послеобеденный час, зимой… Сталь постучал в дверь. Я увидел, что входит гигант, одетый, как каменщик, перемазанный известкой и красками, взгляд у него блуждает где-то в пространстве, жесты неторопливые, а голос твердый и нежный, какой бывает, когда произносят какие-то русские слова. Он пришел поговорить о своем пасынке Тудале. С того самого дня и до лета мы с Тудалем занимались вместе довольно странно и симпатично».

К лету репетитору стало ясно, что способный этот поэт-вундеркинд никаких требований школьной программы выполнить не сможет, и занятия прекратились. Однако общение молодого поэта, книгоиздателя и фанатика книги (он называет себя «конструктором книги») с художником де Сталем длилось до конца жизни художника, да строго говоря, еще и не кончилось. И сегодня, уже почти девяностолетний «конструктор книги» Пьер Лекюир пишет и охотно рассказывает об этом судьбоносном зимнем дне 1945 года, когда у него в закутке на верхнем этаже «дворца» раздался стук в дверь…