После третьего звонка
Шрифт:
– Вроде памятника самому себе!
– живописала потом Татка, воссоздавая в подробностях эту впечатляющую незабываемую сцену.
– А почему у тебя глаза желтые?
– быстро спросил незнакомку Виктор. - Да еще с рыжими точками посередине...
Смешные, словно хной крашенные глаза.
– Потому что осень, - откликнулась она.
– Все желтое.
– Они у тебя в зависимости от сезона? А зимой какие будут? А весной?
Незнакомка улыбнулась. Рыжие точки превратились в тире.
– А ты, оказывается, дотошный! Зимой и увидишь, какие. Время терпит?
– Вполне!
– радостно
– "Первый вальс я прошу вас со мной!"
– Вальс!
– фыркнула наблюдавшая за ними с большим интересом и любопытством Татка.
– Это тебе не дом графини Безуховой! Поэтому возможны только танцы-манцы-прижиманцы. Ничего другого столичная жилплощадь нынче не позволит.
– Да что ты говоришь? Неслабо я лопухнулся, лапоть!
– воскликнул Виктор, не отрывая от незнакомки взгляда.
– Явился сюда как раз в расчете на первый бал Наташи Ростовой! Пилил, валенок, на другой конец Москвы под проливным дождем!
– Перебьешься!
– нелюбезно заявила Татка.
– А вот скажи лучше, ну, не красавица ли у нас Таня?
Спрашивать этого не стоило. Сердце вдруг с грохотом обрывающегося лифта стремительно метнулось вниз, и Виктор сильно засомневался, что оно вернется на свое место.
– Не красавица!
– бестактно брякнул он.
– И не дай Бог!
Уже тогда у студента-суриковца вырабатывалась индивидуальная теория красоты и формировалось своеобразное к ней отношение. Таня по-прежнему невозмутимо улыбалась.
– Ты грубый, Витя!
– грустно сказала Тата.
– И на комплименты не способный.
Она гордилась подругой, как собственным произведением.
– Но самое плохое, что ты, живописец, не в состоянии видеть истину!
– Это не факт, - буркнул Виктор.
– Итак, она "звалась Татьяна..." Отвали, Татка! Не видишь, у нас намечается любовь! И ты нам, пожалуйста, не мешай!
Татка прыснула и исчезла.
– Ты забыл спросить у меня согласия, Витя, - спокойно произнесла Таня.
– Согласия?
– искренне изумился Виктор.
– На что? На первый танец, что ли?
– Ну, хотя бы, - кивнула Таня.
– Ты слишком быстро запрягаешь.
– Есть такое дело... Не люблю зря время терять, - признался Виктор. - Было бы куда ехать! Ты смотри на окружающее проще. Думаешь, с годами что-нибудь меняется?
– Иногда бывает, - заметила Таня.
– Например, твои прежние понятия и убеждения.
– Правильно говоришь, правильно!
– весело подхватил Виктор.
– Вот из-за них и кажется, что все вдруг изменилось. А изменились всего-навсего они одни.
– Значит, по-твоему, нет вечных убеждений и понятий?
– Конечно, нет!
– Крашенинников решительно положил ей на плечо вторую руку.
– Так ты идешь? Народ там уже развлекается вовсю, а мы с тобой торчим в передней, как два пня на опушке!
– Иду!
– согласилась Таня с непонятной улыбкой.
– Очень хочется послушать захватывающие новости, которые ты мне еще поведаешь.
В маленькую комнатенку набилось столько народу, что танцевать можно было не иначе, как прижавшись друг к другу крепко-накрепко. Виктора такой вариант вполне устраивал. Что устраивало Таню, он выяснять не желал. В этой восхитительной
тесноте и давке никто никому не мешал и никто ни на кого не обращал внимания: все были заняты только собой и своими партнершами и партнерами.– Хочешь, я тебе свою жизнь расскажу?
– спросил Виктор, крепко прижимая к себе Таню, и начал, не дожидаясь не интересующего его ответа. - Я один раз целых четыре дня девочку любил. Это у меня рекорд был. Больше четырех дней мне не удавалось. Я ее в театре увидел, вместе с родителями. На "Синей птице". Папа толстый и мама тоже, бегемотов ужасно напоминали, а у нее, знаешь, совсем тоненькие ручки и ножки. Сквозные прямо. И она с бантами. Я за ней из театра до дома шел. Узнал, где живет, и три дня у подъезда караулил. Ждал, когда она пройдет. Всех жильцов наизусть выучил. На четвертый день она только появилась. А мне уже надоело к тому времени. Ей бы раньше выйти... Так все и кончилось.
– Ну, теперь я, по крайней мере, знаю, на что мне рассчитывать, - спокойно заметила Таня, выслушав рассказ и улыбнувшись одними глазами.
– Всего лишь на четыре дня! Отсчет начинать с сегодняшнего? Так что тебе никогда не придется узнать, Витя, какие у меня глаза зимой! А уж весной тем более.
– Это не факт!
– заявил Виктор.
– Просто я малость лажанулся в расчетах. Нерасчетливый я, глуповатый!
– Это видно!
– откровенно уронила Таня.
– Ах, вот вы какая, оказывается, миледи! Вострая!
Виктор остановился, но вокруг моментально стали на него шипеть, а Татка даже нарочно больно наступила каблуком на ногу. И Виктор, легко лавируя между танцующими, подтащил Таню поближе к окну. Там он быстро спрятался вместе с ней за портьерами и взял в ладони ее лицо. Рыжие крапинки были совсем рядом, близко-близко, смешные и яркие. Хлопнула форточка и прикусила штору.
– Отдай, нехорошо!
– сказал Виктор форточке.
– Вы нагло и дерзко ведете себя, мадам! И вы тоже!
Теперь он уже обращался к Тане.
– Тебя нужно писать пастелью, - задумчиво продолжал Виктор, рассматривая ее.
– Да, я сильно лопухнулся с тобой, валенок! Чего-то недоучел... Что бы это могло быть? Ты не знаешь?
Таня молчала и смотрела на него так, как она одна на Земле умела: насмешливо и понимающе.
– Поедем ко мне?
– вдруг предложил Виктор.
– У меня матери сегодня дома нет: ночует у тетки.
Он явно торопил события.
– Ну, вот...
– со вздохом разочарования отозвалась Таня.
– А я-то надеялась, что ты способен на более увлекательный вариант!
– Не увлекает?
– живо заинтересовался Виктор.
– Неужели вы, такая юная и прелестная, уже столь пресыщены, мадам, что вас не в состоянии увлечь на редкость обаятельный и талантливый отрок?
– В ход пошли комплименты!
– заметила Таня.
– Но непонятно кому.
– Чтобы понравиться вам, я способен на все: даже найти несуществующие достоинства в своей серой особе!
– продолжал охваченный азартом игрока Виктор.
Его заносило на волне вдохновения.
– Повелевайте мной, миледи! Я готов на любой поступок, и моя жизнь теперь целиком в вашем распоряжении! Могу даже упасть к вашим ногам! - и Виктор сделал решительную попытку это изобразить.