Последний дар

Анна пожала плечами.

— Ничего страшного. Я догадывалась, — сказала она.

Анна думала, он станет что-то говорить, объяснять, оправдываться, но он просто обхватил голову ладонями и замер. Когда он посмотрел на нее, в глазах у него стояли слезы.

— Прости. Я люблю ее, — ровным голосом сказал он. — Так вышло. Мы не могли ничего с собой поделать. С самого начала.

Она ожидала услышать эти или им подобные слова и думала, что ей будет больно, но этого не случилось. Наверное, оттого, что они вошли в ее плоть еще до того, как были им произнесены. Она ощущала усталость, но и облегчение, что это наконец произошло, что назад дороги нет, что он не будет изворачиваться и умолять понять и помириться.

Они до сумерек сидели в гостиной, вороша прошлое и всё больше распаляясь. Он заявил, что дело не только в Джулии, что у них и без того всё шло наперекосяк и что она никогда не разделяла его интересы. Она упрекнула его в том, что он постоянно командовал и думал только о себе. Он сказал, что она стала мелочной, ограниченной, безрадостной и переживала из-за всякой чепухи. Обвинил ее в том, что она завидовала его растущему успеху, и она усмехнулась, поразившись, как точно разгадала его самовлюбленную натуру. Он сходил к холодильнику за вином, принес бокал и ей тоже. Что ей ни скажи, продолжал он, она подпрыгивала и оскорблялась, словно он бог весть какой агрессор, просто умора. Родители приехали в такую даль — так нет, надо было испортить вечер из-за того, что Ральф сказал что-то о ее отце, то ли из-за еще какой-то ерунды. А под занавес, явно разозлившись, он выпалил:

— Мне жаль таких, как ты.

— В смысле — таких, как я? — спросила она, думая, что он имеет в виду расовую принадлежность.

— В смысле таких, как ты, которые не умеют нормально устроиться. Отец твой вечно всех тиранил своими жалобами и постоянным нытьем, словно он в глубоком психологическом кризисе. А у него всего-навсего диабет, вполне поддающееся лечению заболевание. Твою мать бросили родители, и она не знает, кто она. Тут не надо быть гением, чтобы пойти и это выяснить. Почему нельзя было заплатить агентству, чтобы нашли информацию? Или вам с братом самим поискать? В считаные дни всё бы узнали. Но нет, нужна еще одна незаживающая драма. А потом обнаруживается, что ваш отец — двоеженец в бегах, но он не мог просто взять и рассказать об этом, и вы дружно впадаете в беспросветную мелодраму и ведете себя как иммигранты.

Анна кинулась было возражать и защищаться, но прикусила язык. Она ведь и сама так думала. Он озвучил ее собственные мысли, разве что сделал это с насмешливым презрением. А слово «иммигранты» вообще произнес с той же степенью пренебрежительности, с какой произнесла бы и она.

— А ты, — сказал он, и она поморщилась и на секунду закрыла глаза, понимая, как непросто дастся ей этот момент унижения. — Ты всё время щетинишься и бросаешься на людей на ровном месте. Мама с отцом старались, а ты ухитрилась увидеть в их радушии снисходительность и снобизм. Вместо того чтобы быть приятной и завоевать их расположение, ты заставляла их чувствовать себя виноватыми. Они, дескать, не понимали, в чем состоит трагедия твоей жизни. А ты, вместо того чтобы действовать, ждешь, что всё произойдет само, и огорчаешься, что ничего не происходит. Считаешь, что у тебя нереализованные планы, но никаких планов нет, а есть одни только желания — несостоятельные, мечтательные желаньица.

Он помолчал и сказал:

— Кажется, меня занесло.

Какое-то время они сидели молча, не глядя друг на друга, и Анна понемногу остывала. Сколько времени, было непонятно, но за окном уже стемнело. Переночует в кабинете, а утром пойдет в агентство по найму жилья. Вдруг Ник встал и подошел к дивану. Подсел к ней, она неверяще напряглась. Положил руку ей бедро и сказал:

— Ну, последний разок? По старой памяти?

Улыбнулся, приглашая ее к очередному непристойному безумству, но тут же сник, потому что она расхохоталась.

— Да ладно тебе, ведь было же классно, — сказал он.

Она засмеялась громче — еще больше от него отгородиться.

— Жадный, эгоистичный сукин сын, — сказала она. — Даже не мечтай.

Он предпринял новую попытку — протянул руку, улыбнулся, не обращая внимания на ее смех, отказываясь воспринимать отказ всерьез. Она оттолкнула его руку и, оборвав смех, встала. Он тоже встал и подхватил сумку.

— При случае заеду за вещами. Я на связи, звони на мобильный в любое время.

И всё, и он ушел. Ее трясло от злости из-за его прощальной выходки — словно с ней можно было просто поразвлечься напоследок, невзирая на всё им сделанное и сказанное. Словно в знак прощального одолжения он был готов задержаться и осчастливить ее последней лаской, прежде чем оставить наедине с сожалениями.

Надо же, как быстро всё произошло. Может, он уже так прочно влюбился в Джулию, что для него расставание было просто вопросом времени. Может, Джулия уже ждала его в тот вечер. Но Ник есть Ник, он не мог упустить шанс перепихнуться напоследок перед уходом, просто чтобы показать, что может овладеть ею, когда ему заблагорассудится. На улице завелся двигатель, и, несмотря на всё происходящее, она не смогла удержаться от улыбки. Потрясающее умение брать всё, что пожелается. Колониальный инстинкт, присущий не только настоящим англичанам. У некоторых людей он в крови — они просто берут всё, что пожелают, или хотя бы то, что удается взять. Ник делал это якобы по рассеянности, как сейчас взял машину, якобы случайно забыв спросить разрешения, но она была уверена: он прекрасно знал, что делает. «Что ж, — сказала она себе, — хватит вести себя как иммигрантка, пора собраться и действовать». Жизнь начинается заново, ей двадцать восемь — хороший возраст, полный сил и надежд. Она заперла входную дверь и накинула цепочку.

23 сентября того года, в предрассветные часы, у Аббаса случился инсульт, и после этого благословенного третьего инсульта он тихо ушел, не попрощавшись, как некогда уже сделал это сорок четыре года тому назад.

5. Обряды

Я прожил дольше, чем ожидал. Хотя, может, все так про себя думают, не знаю. Как ни удивительно, но я всё еще здесь, и я понятия не имею, чья в том вина. Не ожидал столько протянуть и не знаю даже, что это — удача или упрямство. А может, мне и впрямь хочется подзадержаться, только я не признаюсь. Какое это грязное дело — умирать! Вроде и знаешь, что будет, но боль всё равно в итоге донимает, и так мучительно ощущать себя беспомощным и ни на что ни годным. Впрочем, думаю, теперь мне недолго уже осталось.

Когда я был много моложе, я думал, что это надолго не затянется, что я недолго еще протяну, что вскоре отчалю, отдам концы, не дожив до тридцати. Отъезд уже был всё равно что смерть, и умереть по-настоящему казалось не страшно. Не потому, что жизнь моя была ужасна и я мечтал, чтобы она поскорее окончилась, просто не видел в ней тогдашней особого смысла. С тех пор прошло много лет, а я до сих пор здесь, докучливый гость в собственной жизни. Она огорчается, когда я говорю, что будь моя воля, ни за что бы не согласился ни на этот мир, ни на эту жизнь с ее докучливыми приходами и уходами. Огорчается, думая, что я так говорю, потому что хочу умереть или потому что она ничего для меня не значит. Я не хочу умирать, и она лучик света в моей жизни, но странно, что смерть до сих пор не пришла.

Эту историю мне рассказал один ливанец, которого я встретил в доках в Могадишо. В те дни Могадишо еще был портом, а не бойней. Он вроде как узнал меня, заулыбался и подошел пожать руку, но выяснилось, что он обознался. Так часто бывает: в самых отдаленных и неожиданных местах людям кажется, что они видят своих знакомых. Это говорит о том, что мы похожи больше, чем думаем, или больше, чем нам хотелось бы думать. Мы посмеялись над его ошибкой, снова пожали руки, а потом перебрались в тень склада, подальше от палящего дневного солнца, и ливанец рассказал эту историю.

Жил в Иерусалиме один человек, и отправился он в Хайфу навестить друзей и родных. Там он ходил из дома в дом, приветствуя друзей, и вдруг столкнулся с человеком, который как будто его узнал и сильно удивился. Но не остановился, и человек из Иерусалима тоже продолжил путь, гадая, где он мог видеть этого высокого властного человека. Немногим позже человек из Иерусалима сидел в кафе неподалеку и пил с друзьями кофе, как вдруг снова увидел высокого. Заметив его, высокий замешкался, словно его-то он и искал, и, проходя мимо, одарил его пристальным свирепым взглядом. Друзья человека из Иерусалима подивились свирепости этого взгляда, но высокого никто из них не знал. Человек из Иерусалима забеспокоился: не обидел ли он, сам того не ведая, высокого, не причинил ли ему зла? Такое порой случается невзначай. Вскоре после этого он направился на обед к одному из своих родичей и снова наткнулся на высокого. Тут уж никаких сомнений не было: глаза его сверкали от злости. Человек из Иерусалима испугался, что его преследует подосланный убийца, быстро распрощался с родными и поспешил обратно в Иерусалим. Ближе к вечеру он сидел на террасе своего дома, радуясь, что счастливо избежал опасности в Хайфе, как вдруг снова увидел высокого. Тот улыбнулся и направился прямиком к нему. «Салам алейкум, — сказал он, — мое имя Азраил. Я пришел за твоей душой. Что тебе понадобилось в Хайфе? Мне было велено явиться за твоей душой в Иерусалим за полчаса до вечерней молитвы, а ты прохлаждался в Хайфе. Хорошо хоть успел вовремя вернуться».