Последняя Осень Флойда Джеллиса

книжке и, склонившись, выпалил:

— Это Кандинский!

Стоило мне поднять голову, дабы разглядеть незнакомца,

как мое сердце испуганно сжалось. Все его лицо было измазано

фосфоресцентным гримом, а глаза искажали замысловатые

линзы.

— Да, скорей всего Кандинский, — пролепетал Я. По спине

бежали мурашки, и мне никак не удавалось унять волнение

— настолько он меня напугал.

— Однажды Я споткнулся о ступеньку эскалатора и пересчитал

его башкой. Перед глазами пронеслась вся жизнь

с винегретом из ярких пятен, как у этого Кандинского, —

и он хрипло засмеялся. А потом, будто заметив мое волнение,

протянул покрытую перстнями руку и представился: —

Меня зовут Фабио Мориэнелли!

Я спросил, не итальянец ли он, а он сказал, что нет, просто

он Фабио Мориэнелли.

— Если честно, Я тут впервые. Пришел с подругой, и эти

книги — единственное, что пока меня занимает, — сказал Я.

— Да перестань. Все что ты видишь… так, массовка. Фикция.

Сказка о «союзе Q». Каждый что-то представляет, втюхивает,

но почти всегда — ноль. Потому как настоящие самородки

либо спят, либо вовсе сюда не ходят. Ты ведь тоже

чем-то живешь, не так ли?

— Да. Да, Я Художник… Флойд Джеллис.

— Мило. Художник, как и все тут! Послушай меня, Флойд,

правду ты здесь не услышишь. Пока ты не играешь в Союзе

— ты чист. У нас каждый пьющий за кого-то презирает его

всем существом.

— Какой же смысл всего этого? Зачем они тут окучиваются?

— Чтобы постичь… — Он почему-то замолчал и начал

прятать глаза.

— Что постичь? — Не знаю, кто такой этот Фабио, но он

умеет интриговать.

— Послушай, видишь тот столик с синей лампой? Я буду

там. Иди скажи своей подруге, что тебе нужно ненадолго отлучиться,

и, быть может, Я открою тебе страшную тайну.

Не нужно этого делать. Он не внушал мне доверия, и кто

знает, что у него на уме.

Но, дойдя до Джейн и ее всевозможных подруг-друзей,

Я незамедлительно решил вернуться к своему новому знакомому.

— Джейн, Я там… — Она шутливо нахмурила брови и послала

мне воздушный поцелуй.

Когда Я вернулся, этот Фабио где-то уже раздобыл два

стакана с таинственной жидкостью. Вспомнив завет Джейн,

Я заявил, что не пью, зато курил, словно проиграл легкие

в карты.

— Ладно, послушай меня, сынок, — глупо называть меня

сынком, но Я не подал виду. — Мы приходим сюда потому,

что так хочет ОНО. ОНО объединяет нас, вводит в транс, благословляет

и душит. Мы — огромный муравейник, что существует

против себя и ДЛЯ. Знаю, ты ничего не понял. Это

искусство! Искусство не больших музеев, не выстраданное

и праведное, а бездумное, навязчивое и гневное. И оно говорит

нам…

— Что говорит? — Я и не заметил, как сделал пару мизерных

глотков предложенного им пойла.

Он наклонился ко мне через весь стол, будто сейчас раскроет

военную тайну.

— Возможно, искусство хотело подохнуть еще в эпоху

Возрождения. Никто не хочет слыть вандалом и отнимать

у человечества шедевр. Поэтому шедевр умело убивает себя

временем. Так вот… Все мы, ты, Я, они должны помочь ему

в этом.

— Что за чушь?

— Нет. Если ты знаешь и следишь за тем, что творится

в современном мире, то, несомненно, видишь или увидишь

это чертово нутро. Деградация. Постоянная погоня за модой.

Живопись должна была умереть именно тогда, когда

мода пустила свои корни в эту святыню. А ты думал, откуда

все это? Они рисуют углем, мелом на асфальте, спермой

под флюоресцентом, собирают картины из стекол, пуговиц

и скрепок. Одни вбивают гвозди в стену, другие собирают

трехметровых медведей. Каждый хочет оставить свой

след — след уникальности. Искусство давно уже превратилось

в цирк и вовсе не скрывает этого. Это как в той истории,

когда Академия искусств Манчестера отобрала из 1000 картин

лучшие 150, а в топе стоял рисунок детсадовского ребенка,

отправленный в шутку его матерью. Оглянись, мой друг,

промотай эволюцию. «Натюрморт» был изначально «Ванитас

». Центр композиции украшал человеческий череп с гнилыми

фруктами и померкшими цветами. Все, что могло бы

ткнуть нас мордой в утекающее время и неизбежную смерть.

Стоит ли размышлять, почему сейчас мы имеем то, что имеем?

Послания стерты, утрачены, и эту опухоль уже не вырезать

— лишь ампутация. Это похоже на бред, но мне ли не

знать, что в бреду почти всегда таится истина.

Я был обескуражен. Этот размалеванный человек будто

удобрял посевы давно прораставших во мне сомнений.

И Я сказал:

— Я просто считал, что наша планета — маленький серый

шарик и каждый человек, обладающий талантом, обязательно

разукрасит свой клочок земли. Вот и все. Возможно, времена

Модильяни и Брака прошли, но Я против разрушений.

Действие всегда имеет противодействие. Это, мать его, закон.

И всему нашему и этому обществу нужно перестать рубить

сплеча. Посмотри, вы ходите по книгам. По книгам, что

взрастили не одно поколение. О чем тут можно говорить?

— Я знал, что ты не поймешь, пока сам его не услышишь.

Искусство! Ты хочешь встретиться с ним лицом к лицу и задать

все интересующие тебя вопросы? НЕТ, ты не хочешь.

Так сажают на иглу. Так делают первый шаг, ведущий вниз.

Возьми Джейн и уходи отсюда. Это все чертов карнавал.

— Флойд? Это мощнейший галлюциноген. Я растворю его

в твоем стакане, и на несколько часов ты станешь потерян