Последняя Осень Флойда Джеллиса

улыбающимся лицом и его спутница, похожая

на пастушку из сказки. Они бросали на нас дружески-приветливые

взгляды, но моя больная фантазия уже рисовала

какую-то скрытую угрозу. Только мне захотелось сообщить

Джейн о своих опасениях, как они поднялись с места

и плавной походкой направились к нам. Поравнявшись

с нашим местоположением, они в один голос спрашивают,

нельзя ли им к нам присесть. Поистине странный вопрос,

заданный в полупустом вагоне. Даже не дав мне время

на раздумье, они сели. Джейн смотрела мне в глаза и светилась

всем своим существом, будто выиграла миллион

в школьной лотерее.

Чувствую некий подвох, но стараюсь держать хвост пистолетом.

И вот, сидя два на два, в абсолютной тишине, среди

этих мистических улыбок, меня вдруг осеняет, кто это.

Будто прочитав мои мысли, дамочка с синдромом «мы счастливы

» уже начинает свой коварный диалог:

— Просто увидели, такие симпатичные ребята, захотелось

познакомиться, — ну да, конечно. Я изображаю что-то вроде

радости, а Джейн, кажется, искренне радуется этому знакомству:

она игриво поправляет воротник, и ее кровавая помада

сужается в тонкую нить идеальной улыбки.

— Здрасьте. — Теперь я стараюсь изображать небрежную

отрешенность; накрахмаленные воротнички их рубашек

будто светятся уверенностью своих хозяев. От этой всеобщей

позитивности уже давно подташнивает. Помните, Я говорил,

что плохой притворщик? Думаю, сейчас самое время

это доказать.

— Вы хорошо смотритесь вместе, случайно не с поэтического

вечера? Какая-то творческая начинка в вас присутствует, —

сказал оскалившийся мужчина, пуская солнечные зайчики

своим выбритым лицом.

— Да!! — внезапно вскрикнула Джейн. — Именно с поэтического

вечера! Флойд у меня большой творец, простите за

подробности, и в хвост, как говорится, и в гриву. — Бьюсь об

заклад, она смеется во весь внутренний голос своей головы.

— Правда? Как интересно. И в какой же области вы творите?

— говорит дама, распахнув глаза, насколько это возможно.

Пора заканчивать с этим знакомством. Машинист объявляет

в громкоговоритель об отправлении поезда, и Я начинаю

уничтожать угнетающие мой рассудок улыбки.

— Я, знаете ли, Художник. Да. Но своеобразный, как и время,

в котором мы все живем. Меня вдохновляют всевозможные

пороки. Нахожу это прекрасным и стараюсь подражать

всему ужасающему. Это моя философия — мерзость. Все человеческое

мне чуждо. Дети, цветы, касатки — нахер. Есть только

гнилое мясо, горбуны и бесконечные оргии. Серьезно —

Я обычно не говорю такое первым встречным, но уж больно

вы мне понравились, — меня заводят документальные фильмы

о расстрелах, пытках и всевозможных деяниях фашизма.

Поверьте мне, фашизм — катализатор нашего светлого

будущего. Иегова — а что Иегова, господа? Промытый мозг

в наше время не есть гарантия царствия небесного. А истинное

умение заглянуть в себя и разглядеть там тьму, ту самую,

о которой Ницше писал, — вот это достойно аплодисментов.

Или нет? У вас истинная красота — это что? Эти дебильные

улыбки и пара коряво сверстанных журналов на тех, что

вы вечно ссылаетесь. А что делать, если ты родился таким,

как Джозеф Меррик? Ну этот… как его… человек-слон, м?

Романтичная натура, закованная в гребаное уродство. Что

бы вы сказали ему? Заглянуть в глубины себя или в ваши невнятные

записи? Подождите, вы успеете ответить, мне нужно

выговориться за всех этих людей, которым вы затыкали

рот своей мудистикой.

Это могло продолжаться вечность. Я вернулся к той самой

точке, откопанной мною за завариванием утреннего

кофе, при отцовских коллегах и одном оскорбленном начальнике.

Да, несу околесицу и плыву в ней как по волнам.

То и дело вспархивающие брови моей спутницы Джейн говорят

мне о нехило закрученном сюжете данной лекции. Но

главное — это не дать им сказать что-либо. Промедление подобно

смерти, ведь такие люди, как Я и Джейн Лавия, легко

могут вляпаться в секту, в партию и вскоре стать жуткими

зомби-активистами. Но этого уже не произойдет — viva la

язык not кости! Сейчас Я — малыш-Гаврош с запашком кошачьей

тайны, прыгаю под вражеским огнем и пою песенкидразнилки;

пуля, что прикончит меня, как бы просвистела

мимо. Но… всегда есть поганое НО! Жестокий случай, величавший

меня Королем, нагло и почти бескомпромиссно дает

понять, что Король все-таки голый.

Они едут из филармонии. Свидетели Иеговы, чертовы белые

рубашки, но как же так? Да, раскрасневшаяся дама тыкает

меня лицом в программку их незабываемого до нашей

встречи вечера. Они всего лишь семейная парочка, захотевшая

приобщить нас к прекрасному и поделиться впечатлениями.

Мужчина думает, не разбить ли мне лицо, Я медленно

читаю это в его глазах. Но культурность, видимо, в крови.

Они уходят, оставив меня с расплакавшейся от смеха Джейн.

Я ненавижу себя и почти хочу умереть. Ладно, минуту.

Идея для картины: на Мону Лизу, она же Джоконда, заводят

уголовное дело. Она вся растрепанная, с синяками на

лице и папиросой в зубах. Сзади нее — стена с отметками

роста, в руках она держит табличку, надпись на которой гласит:

«Сомневайся в моей подлинности».]

— Ты все же идиот. Неужели ты думал, что свидетели

Иеговы ездят на последних поездах и проповедуют свою

веру уставшим людям?