Последняя Осень Флойда Джеллиса

будто знаю, куда иду. Мне почудилось, что кто-то витиеватый

спрашивает у меня про земельные участки. Делаю вид,

что не участвую в разговоре. Отворачиваюсь к стене и имитирую

сон. Смеркается. Хочу просунуть голову в «черный

квадрат» — может, это дымоход, а чуть дальше подарки Санты.

Страшная догадка, как качалка-лошадь, взлетает и падает

в моей голове: Я нарисован. Вот так обстоятельства. И иду

и не нахожу лишь потому, что нарисован и грунтовка этого

холста меня калечит.

— Да, калечит! — кто-то передразнил меня.

Мне нужно вывернуться и оказаться там, где был замечен

в последний раз. Все в порядке. Я понимаю все. Эти свидетели

Иеговы, те, что Я оскорбил в поезде, — они родили Фабио,

и он поклялся отомстить мне. Что он дал мне? Мышьяк?

Почему мышьяк? Ты бы уже давно подох. А как же Распутин

— он-то ел его и не умер?! Что мне до этого? Я остановился

и раз триста повторил вслух, что до этого мне нет никакого

дела. Черт возьми, это все ирония или все серьезно?

Как мне попасть в зал, чтобы покинуть его?

— Войдите в арку, и вы в зале, — кто это сказал? Кто это

сказал, у кого не спрашивали.

Я вошел в арку. Только сколько ни входил в нее, за ней

была еще одна, словно Я гуляю по выставке чертовых арок.

У меня есть способность выпускать из рук сов в случае опасности

или тупикового состояния. Пускаю сову. Я пускаю сову.

Кто-то отвесил мне удар в спину. Больно отвесил. Я упал,

повалился на эти арки, на сотни тысяч арок. Проклятые свидетели

Иеговы, Я же извинился за тот раз. Ладно, соберись

и набери воздуха в рот, а теперь кричи что есть мочи. И Я закричал.

Взывал ко Господу.

И вокруг меня закружил вихрь из человеческих голов —

это были все эти сливки своего тайного союза. Я слишком

бездарный для этого места. Продолжайте опорожняться,

эстеты хуевы! Возникло секундное просветление: тот амбал

с лицом инфицированного дракона волочил меня куда-то.

Вверх. Вверх.

— Раз уж вы несете меня, захватите желтый столб, публику

и мою суженую, — но он не слушал меня. Он тот еще медведь

гризли. Не хотелось бы сейчас быть в своем уме. Он положил

меня на пол, это пол лифта, и он возносит нас вверх.

Вроде этот Пои спрашивает меня о моем отношении к дельфинам.

Вот так-то. С чего такие вопросы? Мне не сложно

ему сказать правду.

— Дельфины — удивительные, но преданные людям. Нам,

страшным и лживым людям!

Он презирает мой ответ. Я прочел это в его глазах бегущей

строкой. Да. Ты, конечно, погорячился, но, быть может,

гуляешь сейчас там, где в юности пробегал сам Сальвадор.

Сальвадор пробегал. Какой пустой афоризм. Мы едем

в этом лифте уже целую неделю. Бросьте эти шуточки. Мне

сделалось жутко, Я осознал, что неимоверно худой. Кожа натянута

как барабан. Мои скулы настолько остры, что ровными

рывками режут лицо.

Ровными рывками режут. Идея для картины. Идеи для

картины. мэк.мэк.мэк.мэк.мэк.

Мое сознание расширилось или нет? Или нет? Или нет?

Прописан в «Ворде» и подчеркнут красным. Когда Я уже буду

на улице, киньте меня в снег — Я остыну. Обязуюсь остыть.

Так, уже вынесен кем-то на улицу. Да, это улица. И значит,

Я уже тут. Ах, милые люди.

Этот снег — где же он? Господа, вы не видели снег?

Я жертва обстоятельств, как Фитцджеральд. Как Великий

Гэтсби.

Самое время ровно лечь на земле и хорошенько выплакаться.

НЕТ, сколько можно; ты всего лишь посредник,

втянутый в игру. Они могут убить тебя, помни это. Но что

же мне делать? Беги, Флойд. Беги! Я вскакиваю на ноги

и несусь что есть мочи. Бегу и чрезмерно этому рад. Большой

Город медленно прокручивается перед моим взором,

а Я бегу. Бежал до тех пор, пока моя грудь не заныла, словно

пробитая камнем. Прислоненный к стене, пытаюсь выровнять

дыхание.

Ты дурак. Как ты мог оставить ее там одну, с ними. Они

ведь ни за что ее не выпустят. Воротись. Я взглянул на небо,

и там вместо луны были огромные буквы; нужно их прочитать.

Читаю: В-О-Р-О-Т-И-С-Ь. Да, это определенно знамение.

Нужно идти.

Но идти невозможно. Ноги вязнут в асфальте, как в болоте.

Кто-то спросил, что со мной. Я не ответил и пошел дальше,

но этот кто-то заорал с большей силой:

— Что с вами?

Мне пришлось оглянуться и напрячь глаза. Это человек

с головой золотой Мэрилин Монро. В таком случае хами ему:

— Выпрями спину и иди читай, идиотка! — Видимо, это

оскорбило, и он ушел. Они все уходят, когда Я несдержан.

Мне подумалось: «сержант Несдержан», — и это тотчас рассмешило.

Как давно Я так не смеялся. Вот так напиток. Может

быть, Я добрел до этого здания. Подхожу к двери и висну

на ней. Отворяется; самое время скатиться кубарем вниз.

Я долго обещаю себе, что ничего не поврежу. Верю и дружелюбно

улыбаюсь, а затем прыгаю в темную пустоту, и через

секунду деревянные ступени весело лягают меня. Это продолжается

довольно долго; вроде как Я разбил губу. Но чудовищная

ошибка мною все же допущена. Я ввалился не в то

здание. Бреду по полуподвальному коридору и кличу себя

сукиным сыном что есть мочи. Слишком душно и темно; иди

на свет. И Я вышел и уперся в огромную стену, на которой

висела фашистская свастика. Настолько огромная, что нужно

отойти подальше, чтобы разглядеть ее всю.

— Ты кто такой, твою мать?