Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги!

– Нет, что вы, ваше высочество! – оторопело ответил Петр Салтыков. – Сила оружия русского известна нам, да только выдюжит ли Русь-матушка войну на две стороны? Мне говорили, что царевич умный и деятельный человек, прислушивается к словам, коли они с пользой сказаны. Ведь нет теперь Священной лиги, и некому будет помочь России, да что там, все только Османской империи помогать будут, после победы над шведами!

– Твоя правда, боярин, но ведь к государю приходят донесения об угнетенных братьях наших по вере, да еще и князья дунайские помощь предлагают. Отец не выдержит и сорвется к Днепру. А ведь кто-нибудь из князей и предать может, всяко под боком у басурман лежат, вот и предадут, для злата и живота своего, не глядя на своих крестьян, слезно молящих государя нашего о помощи.

Подумав немного, я все же решил пока ничего не обещать и лучше прикинуть шансы на войну, благо многое мне известно и кое-что может быть подправлено. Вот только хватит ли этой эфемерной подправки? У османов-то армия раза в три больше нашей под Прутом была. Что ж, время покажет, кто прав, а кто виноват.

– Хорошо, боярин, я поговорю с государем, но не обещаю, что получится. К вам же, как я слышал, вскоре полки подойти должны, от татарвы защищаться, так ты их к южным рубежам определи и по крепостицам рассели, все же надежней оно будет: и армию не пропустят, и от летучих отрядов проще отбиваться да мирных людишек защищать.

– Благодарствую, ваше высочество!

Встав, боярин поклонился мне, как всегда кланялись старшему не только по положению, но и по знаниям.

– Если какие вопросы появятся, то пиши мне, постараюсь ответить или помочь. А ежели у меня самого возникнет надобность в тебе, Петр, то уж не серчай, отпишу обязательно и службу попрошу, – с улыбкой сказал я ему.

– Как можно? Я же с радостью!

– Вот и замечательно. Тогда ступай давай, время идет, а мне уже сегодня снова в дорогу собираться, даже дел здешних посмотреть не успею. А то, может, за год еще какие мздоимства нашлись, и кое-кого повесить для острастки не помешает, – с показным сожалением говорю боярину.

Тот лишь слегка покивал головой и был таков, испросив разрешения удалиться.

Однако уехать вечером не получилось, решено было остаться в городе до утра: хляби небесные оказались чересчур уж слезными. Ливень был такой, что дальше десятка шагов ничего не было видно, словно не вода это, а сплошное серое марево. Но за ночь погода наладилась, и поутру даже светило осеннее солнце, тусклое, кое-как согревающее усталую землю. Но даже такое светило много лучше, чем яростный дождевой напор.

Перед тем как мы выехали за ворота, к нам подъехал молодой отрок в курьерском облачении и передал мне увесистое письмо от смоленского губернатора. Поблагодарив отрока рублем, мы тронулись в путь. Я же, изменив своим правилам, залез в карету. Слишком уж необычно это: вроде бы только вчера говорили с Салтыковым, а тут на тебе – и письмецо. Причем писанное явно не день и не два назад. Значит, вчера была только проверка, а сейчас – нечто большее, важное.

Занавесив шторы с одной стороны кареты, я поудобнее уселся на вещах, распаковал письмо, с каждым мгновением все сильней углубляясь в чтение старорусской письменности. Постепенно, как это бывало и раньше, буквы выстроились в понятный мне ряд, и проблемы были решены. Продираясь сквозь множество титулов и ненужных хвалебных словоизлияний, я таки уловил суть письма и даже несколько оторопел: в принципе, оно действительно стоило того, чтобы как минимум быть прочитанным.

В нем говорилось о том, что все неудовольствия среди разных слоев населения южных окраин Смоленской губернии и владений Азовской, связаны с постоянной если не войной с татарами, то уж с ожиданием оной точно.

Конечно, в центральных провинциях сопротивление действиям государя и его реформам не могло возникнуть в силу объективных причин, чего нельзя было сказать об окраинах, то есть у башкир, казаков и южных народов, относительно недавно влившихся в состав России.

Однако главное все же было не это, основной вопрос уделялся Малороссии. Было коротко написано, что сразу после Полтавы царь Петр утвердил представленные ему гетманом Скоропадским статьи о сбережении всех прав и вольностей казачьих войск. Плюс к этому государь подписал статью о том, чтобы казаки, находящиеся в подчинении у генералов, не занимались не военным делом, то есть заготовкой сена, выпасом крупного рогатого скота и лошадей и многим другим, не входящим в обязанности казаков. Также говорилось о том, что на казацких дворах будет строго запрещено останавливаться без разрешения старшины поселения, всех же ослушников указа государева ждала кара немилосердная. Вот только какая, Салтыков почему-то не указал.

И после всей этой мишуры, в самом конце письма, было написано, что якобы губернатор смоленский разговор вел с бывшим чигиринским сотником Невенчанным. Когда тот ехал из Москвы, то на дороге встретил гетманского посланца, отвозившего государю дичину. Так вот, этот посланец спрашивал сотника, что в столице делается, сам же он говорил, что ходят слухи на Украйне, будто бы государь хочет украинских людей перевести за Москву и на Украйне поселить русских людей, а сама Москва лучшие города казаков хочет себе побрать. Да и много других нехороших слухов сказывал посланец, да и говорил о том, что призывают их поднять Орду и объединиться с татарами, скинуть с себя русских людей.

Сразу же после слов сотника была небольшая приписка, как избавиться от этого да не допустить погибели людишек. На Украйне надобно прежде всего посеять несогласие между полковниками и гетманом, не надобно исполнять всякие просьбы гетмана, особенно когда он будет просить наградить кого-нибудь деревнями, мельницами или чем-нибудь другим. Тех же, кто были в измене уличены и произведены в чины, отставить и произвести на их место тех, которые добрую службу государю показали.

И вот когда народ узнает, что сам гетман не будет иметь такой власти, как Мазепа, то станут они приходить с доносами. При этом самим доносчикам не надо чинить препятствий и обращаться с ними надо ласково; даже если некоторые из них придут с ложью, то пускай, ибо потом придет уже тот человек, который правду сказывать будет, а гетман и старшины будут опасаться этого.

Также боярин Салтыков написал, что бывал он в Глухове и виделся с гетманом, да только во время пьянки, много чего интересного рассказывал Скоропадский о том, что в тех краях творится, «всякими способами внушает злобу на тех, которые хотя мало к нам склонны».

– Интересно получается: грамоту-то отец подписал, а гетман, выходит, свои собственные игры закулисные вести надумал? А тут еще и это… Вот, блин, и приехал на родину, любимую и желанную! Да у меня в Испании меньше проблем было! А тут только к первому городу подъехал, и уже нате и решайте, ваше высочество, – тихонечко бурчу себе под нос, листая страницы письма, коих насчиталось больше десятка штук.

…Слышал я, ваше высочество, что гетман сей хочет просить у государя-батюшки, чтоб он ему дал Умань. Вполне возможно, что он напишет, будто бы Умань – местечко малое, но на самом деле это место большое и соседнее со степью. В самом городе с уездом будет тысяч десять людей. По моему мнению, ему Умани давать не следует, пусть живет со всеми своими делами у нас в середине, а не в порубежных местах: и под присмотром, и киевский губернатор с воеводой приструнить в случае чего смогут.

Умань на границе степи, нагайским татарам, кочующим по ту сторону Днестра, и запорожцам пристанище. Беспрестанно татары из Очакова приезжают туда покупать скотину, а уманцы к ним в Очаков ездят, возят лубья, доски и уголья. Гетман Скоропадский, думаю, будет писать жалобы на Палея, но пускай государь наш не слушает его, гетману хочется выжить Палея из порубежных городов и на его место послать кого-нибудь из своей своры. Знаю и то, что если еще не писал, то будет писать к царю-батюшке жалобу на чигиринского полковника Галагана и на Бреславского: хочется ему, чтоб их не было рядом с ним, потому что они с другими к России склоняются и братьев-славян своих к этому же примучают.