Потухшее солнце (сборник)

Элиза убивает ребенка. Они заперты в ванной комнате, и Элиза держит нож, рыдая навзрыд. Она боится отпустить рукоять, извлечь лезвие, потому что тогда кровотечение станет внешним. Внешнее кровотечение. Элизе кажется, что это хуже внутреннего. У нее остается последний, краткий миг, и она оглядывается назад, где в мутном зеркале ванной комнаты отражается ее жизнь, начавшаяся с рождения ребенка.

ПОЛСЕРЕБРЯНИКА

Усатый торгаш смотрел на товар без особой приязни, явно сбивал цену. Келли, спрятав кулачки в карманы, прятала волнение. Фамильного серебра в семье за много поколений скопилось немного, и все, что осталось, она уже отнесла скупщику, а теперь пришел черед оружия. Ножик, который она принесла сегодня, стоил, наверное, много монет, но усач положил на стол только полсеребряника. Хватит на ужин, на нитки для сестры, может быть, еще на моток бечевки – дед давно просит на починку крыльца.

– Мало, – строго сказала она.

– Обойдешься, – расхохотался скупщик и потянул руку к ножу.

Келли посмотрела на семейную драгоценность. Нож был простым. «Лаконичным», как говорил старший брат, «изящным», как любила повторять бабуля. Солнце выглянуло из-за облаков, несколько бликов отразились от начищенного лезвия и попали на Келли. Она смахнула солнечных зайчиков с лица рукой и чихнула.

– Не продам, – вырвалось у нее.

Нож оказался в руке быстрей, чем она сообразила, что делает. Монетка так и осталась лежать на прилавке старьевщика. Келли побежала прочь с рынка. Случайные прохожие разбегались в сторону от девочки с ножом, в бедном квартале случалось всякое. Она подыскала укромное местечко возле мусорной кучи, уселась в угол и положила сокровище на колени. Клинок снова блеснул солнцем. Келли вглядывалась в гладь блестящей поверхности, стараясь не моргать – металл притягивал к себе.

– Интересно, чей ты, – вслух спросила Келли.

– Твой, чей еще-то, – хохотнул Робин, местный беспризорыш. Говорили, ему девять лет от роду, но Келли дала бы ему все сто тридцать, такой он был коварный. Она спрятала нож подальше в сумку, встала на ноги и решила побыстрей уйти с улицы Робина, но тот загородил проход между домами. Она оказалась в тупике. Позади была мусорная куча и завал из старых деревяшек, впереди маячил Робин с глупой ухмылкой на детском лице.

– Поделись, поделись, – с притворной жалобностью попросил он.

– Не дождешься! – огрызнулась Келли, доставая нож.

Потом она оказалась дома.

Дед распинал ее за то, что она не принесла еды, ворчал, что не хочет быть голодным, а Келли испуганно смотрела по сторонам, не понимая, как оказалась здесь так быстро. Совсем недавно она стояла в тупике с Робином, а теперь что же?

– Детка, ты захворала? – бабуля оттолкнула деда в сторону, приложила ладошку ко лбу Келли и недовольно поцокала языком. Келли знала, что болеть – плохо. На травы нужны деньги, а чтобы вызвать доктора, маме опять придется ходить в гости к плохим людям. Она стала уговаривать бабулю, чтобы та повременила.

– Ты вся горишь, котенок, – ласково возразила бабуля.

– Это все от бега, – соврала Келли. Она чувствовала себя отвратительно.

– От какого бега? Тебя ведь дядя Йозеф подвез, – старушка нахмурилась. – Обманываешь? Нехорошо! – и погрозила пальцем.

Вечером все шло из рук вон плохо, она пролила помои возле дома, пришлось оттирать их щеткой от каменных плит. Заваренный матушкой чай попал не в то горло, Келли поперхнулась, и всей семьей они ждали, пока она откашляется. Творилась чертовщина. Перед сном Келли достала нож, положила на подушку и внимательно посмотрела на него. Ей казалось, он был как-то замешан в произошедшем.

Лезвие выглядело ровным, без изъянов. Время не сказалось на металле, а это, как говорил дед, означало подлинное мастерство кузнеца. Из-за туч выглянула луна, через крошечное окно свет упал прямиком на нож, отразился, преломляясь чудной смесью цветов, и Келли упала в этот водоворот.

Утром звонил городской колокол.

– Вставай! Вставай, скорей! – кричала матушка и колотила в дверь.

Келли чувствовала себя ужасно, но все-таки собралась с силами, натянула штаны, рубашку, подвязала все вышитым бабулей пояском, закинула мешок с барахлом на спину и отправилась вслед за остальными на площадь.

Теперь колокол звонил часто. Голодный год не оставлял многим выбора, люди начинали творить лихие дела.

– Доченька, поближе, поближе держись, – мама бежала рядом со своим отцом, вдвоем они казались странной супружеской парой. Келли знала, что их соседи напротив так и живут, вдвоем. И никто им не указ.

На площади стоял глашатай – ждал своего часа. Прошло много томительных минут, прежде чем он развернул послание бургомистра.

Келли вслушивалась в витиеватую речь, то и дело дергала матушку и спрашивала, о чем толкует дяденька. Мать осаживала ее, кидала подачки про «убийство» или «опасность», но толком ничего не говорила. Когда глашатай закончил, Келли с двойным усердием набросилась на родню.

– Беда, – бабуля сложила руки на груди, испуганно покачивая головой. – Ой, беда, солнышко. Убивец. Ходит аккурат под нашими домами. Сегодня никуда не пойдешь, так и знай.

– Но ведь старьевщик, – возразила Келли. Известия про убивцев давно перестали беспокоить ее, слишком часто это происходило. Голодные годы – люди шли на многое ради куска хлеба.

– Ни о чем не думай, – бабуля погрозила пальцем. – Будешь помогать с вышивкой.

Вышивала Келли из рук вон плохо, хуже только шила. Потому и вызвалась помогать со скупщиком. Семья Смитов занималась разным, каждый в чем-то преуспевал, а другие поддерживали его. Дедуля чинил обувь, превращая безнадежные лоскуты в сносные пары ботинок. Бабуля шила, вязала, а если попадался хороший заказ – делала вышивки. Матушка усердно стирала, и весь чердак был отведен под ее предприятие. Старший братик учился быть врачом, жил далеко от них, но иногда присылал монету другую, если кто-нибудь из знакомых ехал нужной дорогой. Отца Келли не знала.

– Боишься? – спросила бабуля, заметив, как отчаянно пытается внучка продеть нитку в грубую костяную иглу.

– Не выходит ничего, – Келли отчаялась. – Должно же быть дело по мне, а?

– Дело по тебе? – бабуля отчего-то вздохнула. – Красивая ты. Даже слишком. Найдется и по тебе дело.

Келли не поняла, о чем толковала бабушка. Закончив, она поднялась к себе в комнатушку, разложила барахло из сумки и стала снова разглядывать. Вещи попадали к ней от деда, он был негласным судьей. Решал, что еще необходимо, а от чего можно избавиться. Келли доставался обычно всякий хлам, но посреди него теперь выделялся странный ножик. Завораживающий – не отвернешься, даже если захочешь.

Усевшись на постели, она снова положила его перед собой. В ушах стоял звон утреннего колокола. Келли смотрела на блики лезвия, потом протянула ладошку вперед, собираясь погладить рукоять, но время опять сотворило фокус.

Теперь она стояла в подворотне. Нож лежал у нее в руке. «Лежал», по-другому и не скажешь. Братик читал про такое в интересных книжках. «Влитой», так он говорил ей. Ножик был самым важным, а подворотня мерещилась только на заднем фоне, как декорация.

– Помогите! По-мо-ги-те! – вопил кто-то из актеров.

Келли рассмеялась неумелой игре, а нож в ее руке ожил, рванулся вперед, и вот уже Келли смотрела за тем, как по руке прямо к одежде стекала струйка теплой крови. Кожей она ощущала чужое тепло, а в нос ударил непривычный запах. Так пахло в лавке часовщика.

– По-мо-ги, – актер отшатнулся и рухнул на мостовую.

В следующий миг Келли проснулась. Она отдернула занавески, выглянула в город и заметила фигурки полисменов в красивой форме.

– Солнышко, спускайся кушать! – крикнула бабуля.