Потухшее солнце (сборник)

Мужчина без поводка, услышав свое полное имя, кивнул. Ему было страшно и волнительно одновременно. Он стоял на лезвии ножа, по обе стороны которого кипела лава. Грудь все еще горела огнем, в ушах звенело, а правая рука ныла нестерпимой болью.

– Скажите, что вы чувствуете, Олег Иванович? – поинтересовался голос.

Ослепленный прожекторами, Воробьев не видел даже силуэта. Для него голос был частью света, направленного прямо в душу.

– Я рад, что выбрался, – ответил Олег, понимая, что говорит правду. Вся боль и ужасы не сравнятся с тем, что теперь он избавлен от них. Теперь он на свободе.

– Вы хотите знать, кто убивал людей в здании, Олег Иванович?

Олег хотел знать. Ему было важно понять, кого винить в смерти Вячеслава и Лизоньки, в страшной участи Миши и Тамары Ивановны, с которыми он успел съесть тот самый пуд соли, позволяющий стать друзьями за полчаса. Он кивнул.

– Это был Станислав Михайлович, он организовал всю операцию, – объяснил голос будничным тоном.

Сознание Олега омрачила цепочка ужасных догадок. Он вспомнил, как несносно вел себя Истеричка, как он подогревал в них страх, как принялся наводить панику, и как отпирался, когда Игорек прижал его к стенке своими доводами. Рассказал целую побасенку про героя войны, а Олег, дурья башка, поверил!

– Скажите, что вы чувствуете теперь, Олег Иванович?

– Я рад, что эта тварь сдохла, – яростно прошептал Воробьев. Картинка, наконец, сложилась, и он почувствовал невероятное облегчение. Виновник наказан, и хотя Олег не мог в это поверить поначалу, другие люди были мудрее. К тому же маньяка убили поводком Барона, так что хоть какую-то пользу Олег все же принес!

– Этого в утиль, – послышался издалека голос «военного», а потом множество других голосов стало обсуждать какие-то вопросы. Шум превратился в гул, слился с ударами сердца, отраженными в черепной коробке, а потом стало ясно. Так ясно, как никогда раньше не было. Олег испытал умиротворение.

И тогда увидел всю картину целиком.

Вспомнил, как дрожали губы Станислава Михайловича, когда он рассказывал свою историю, как бегали глазки, как он рыдал, как умолял Игорька не причинять ему вреда, как пытался подарить им всем свои кораблики.

Олег увидел в фигурке чужого человека подлинную невиновность, и понял, что напрасно поверил незнакомому голосу.

Ведь не верил же раньше тем, кто утверждал, что Истеричку нужно казнить, так почему же теперь так легко сдался? Что изменилось за несчастные несколько минут? Почему так быстро он согласился с нелепой теорией об убийстве?

Все-таки это был Цербер.

Олег так старался вырваться из Чистилища, что набрел на Цербера, стерегущего вход в Аид, и теперь этот Цербер сожрал его, оставив только опустошенную оболочку, над которой будет плакать жена и, может быть, Вадик.

Может быть, Святой Петр уже проводил Лизоньку и теперь вернется за остальными?

Воробьев закрыл глаза, счастливо улыбаясь. По крайней мере, одного человека он смог вывести из этого ужаса.

Позади себя он услышал последний звук – оглушительную серию взрывов. Она поглотила все пространство вокруг Олега, стала им самим, а в самом конце он увидел женскую улыбку. Заплаканное лицо, которое улыбалось ему и протягивало бледные, чуть сверкающие в темноте руки.

ИМЯ МНЕ ЛЕГИОН

Heu quam est timendus qui mori tutus putat.

Тот страшен, кто за благо почитает смерть.

Жизнь Томаса была похожа на воды Тихого Океана – чередование ровных, бескрайних штилей и внезапных штормов. Он мог годами ждать какого-нибудь события, а потом, когда оно происходило, кусал локти от досады. Неудачи сменяли катастрофы, а те, в свою очередь, уступали место трагедиям.

Однажды Томас прочел книгу про своего тезку авторства жизнерадостного американского атеиста и никак не мог понять, почему судьба обошлась с безрассудным подростком так по-доброму. Получи Томас хоть каплю везения и харизмы Сойера, все могло бы пойти иначе.

Справедливо.

Томасу было пять лет, когда отец решил, что мальчику пора привыкать к «настоящей жизни» и запустил в него толстым томиком Библии за то, что Томас разлил молоко за завтраком. Не то чтобы отец был религиозным человеком, просто Библия была единственной книгой во всем их доме.

Мать, разумеется, пила. Только в таком состоянии можно было выносить характер Джозефа и не сойти с ума от страха и боли. Она начинала пить с утра, а к вечеру была уже в таком состоянии, что Томас лишний раз не хотел спрашивать у нее про ужин. Обычно вместо ужина были остатки обеда. Или завтрака – тут уж как повезет.

Томас искренне считал себя самым несчастным ребенком на свете, и, возможно, так оно и было. Вокруг него били посуду, стреляли из пневматического пистолета «для самозащиты», ругались хуже сапожников и постоянно грозились убить.

Убить!

В детстве Томас очень боялся смерти.

Смерть была единственной плохой вещью, которая не случилась с Томасом в детстве, хотя с возрастом он стал думать о костлявой в другом ключе. «Лучше бы умереть», – так обычно начинались эти мысли. Так и заканчивались.

Ходить в школу Томас начал на год позже сверстников – обычное дело в семье, где никому нет дела до ребенка. Родители отдали его в государственную клоаку, рассчитывая, что это освободит им пространство для домашних разборок. К подростковому возрасту Томас был настолько нелюбимым, забитым и запущенным ребенком, что быстро превратился в объект всеобщих насмешек.

У него не было друзей, подруг, воспитатели считали его ленивым и рассеянным, а директор не хотел лишний раз видеть пьяных родителей и перестал вызывать их по пустякам. Томас рос, подобно сорной траве, и многим в его окружении казалось, что вопрос «прополки» – это всего лишь вопрос времени. Жизнь обязательно поступит с Томасом так, как он «того заслуживает».

Томасу рано стало наплевать. Он начал с родителей, а потом закономерно пришел и к самому себе в этих размышлениях. В результате ему было наплевать на всё, что было вокруг и внутри него. Он ел, спал и ходил в школу, но ничто не задевало и не трогало его. Ни девочки, ни мальчики, ни хобби, ни уроки, ни даже возможность прогулять школу и заняться чем-то опасным.

Равнодушие и апатия перемежались вспышками особенного гнева со стороны отчима. Отец, совершенно незаметно для Томаса, куда-то исчез – то ли попал в тюрьму, то ли уехал в другой Штат, то ли умер – и его место занял другой мужчина. Бил он также, и Томас не сразу заметил разницу. Только когда вместо Библии его ударили пустой бутылкой из под портвейна.

– Чертов ублюдок! – орал Френки, отвешивая удары один за другим, целясь в голову, задевая спину и плечи. Томас сжался, стараясь исчезнуть из мира, и невольно увернулся от одного удара. – Вот как ты поступаешь с отцом! – пуще прежнего разъярился Френки. – Вали из моего дома, ублюдок! Вали!

Томас поплелся к выходу.

– Давай, вали! Трусливый ублюдок! – не унимался Френки.

– Чтоб ты сдох, – процедил сквозь зубы Томас. Сказать по правде, он желал смерти абсолютно всем, кто его окружал.