Потухшее солнце (сборник)

– Откройте! – крикнул мужчина и для верности постучал кулаком по двери – та отозвалась глухим эхом потревоженного металла.

Изнутри не донеслось ни звука. Олег посмотрел на часы: три минуты. До поворота, который отделял его от общего зала – спортивный, так они решили называть его из-за разложенных по периметру жестких матов, – оставалась пара шагов, но Воробьев понимал, что за этими шагами может лежать пара человеческих жизней.

Еще несколько секунд он колотил в дверь, рассчитывая, что хоть один из запертых ударит в ответ, но так ничего и не дождался.

Нужно было уходить.

– Где твои? – начали спрашивать в зале. Оставалось две минуты, дверь еще не закрыли. Кроме Миши и Тамары Ивановны все уже благополучно вернулись в зал.

Олег подумал, что маньяк говорил правду о времени казни. Каждый час, а до тех пор он не будет вмешиваться. Значит, через пару минут совсем молодой Миша или бойкая Тамара Ивановна будут мертвы. Вряд ли преступник проигнорирует такую удачную возможность.

– Дверь захлопнулась, – коротко пояснил Воробьев вслух.

В центре зала валялся его поводок, тот, что он выбросил перед тем, как началось. Олег поднял поводок с пола. Барон теперь где-нибудь далеко. Если ему повезло, то не настолько далеко, чтобы ему не нужна была больше миска и кустики. Держать поводок в руках было теперь непривычно и странно, словно этот предмет принадлежал иной жизни, в которой Олег Воробьев работал стоматологом, а не этой, где он руководил небольшим отрядом, два члена которого только что угодили в ловушку.

– Не расстраивайся, все будет нормально, – успокоил его еще один лидер группы. Игорек Гордеев, в прошлом преподаватель истории в школе.

Олегу неприятно было слышать эту ложь и задумываться о том, кто говорит её. Казалось, чем меньше сведений он получит о тех, кто вместе с ним попал в переделку, тем проще потом будет забывать об этом кошмаре. О трупе Вячеслава, который спрятали подальше от рыдающей Лизы, о запертых в комнате за железной дверью Мише и Тамаре Ивановне.

– Минута осталась, – заметил еще один из них. Олег махнул на дверь, не оглядываясь. Кто-нибудь обязательно закроет. Послышался характерный щелчок – закрыли.

Вместо счета, который в прошлый раз терзал его мысли, Олег начал вспоминать то хорошее, что происходило с ним за последние дни. Вспомнил их прогулки с Бароном, вспомнил встречу с Вадиком (сыном от первого брака), и как они втроем гуляли по парку. Вадик рассказывал про свою игру в прошлый четверг, а Олег купил ему мороженное, фисташковое, и Барон после этого облизывался, смотрел завистливо и довольно вилял хвостом. Барону досталась вафелька.

– Десять секунд, – прошептал Игорек. Он, оказывается, все это время стоял рядом.

Олег ничего не ответил, но вернуться к своим воспоминаниям уже не мог – пришлось считать. Хуже всего давались девять и восемь, а потом он растворился в цифрах, и уже перестал думать о чем-либо, кроме них.

– Ну, все, пережили, – облегченно вздохнул проклятый Гордеев, возвращая Олега в реальность второй раз за минуту.

Воробьев подумал о том, что, раз они все живы, значит, умер кто-то из запертых в комнатах. Ребенок, женщина. И все-таки с души свалился огромный камень. По крайней мере, на этот раз он остался жив. Мелочная, противная мыслишка, от которой тут же стало тошно. Если бы сейчас в той комнате был заперт Вадик? Как бы тогда он чувствовал себя, выжив?

Вдали послышался странный звук. Он походил на сирену и совсем не был похож на крик. Олег обрадовался. Хорошо, что без воплей, Лизоньку еле удалось успокоить, теперь бы снова не завелась.

– Пошли, – он махнул Игорьку. Вдвоем они вышли из зала, сопровождаемый пристальными взглядами, и направились к источнику странного звука.

Очень скоро Олег понял, что это губная гармошка. Хорошо. Значит, по крайней мере, Миша выжил.

На сей раз металлическая дверь подалась почти сразу. Воробьев дернул на себя, уперевшись в стену ногой, и этого вполне хватило.

Звук не прекращался. Темноту внутри Игорек постепенно разгонял фонариком, но осветить с его помощью все пространство комнаты было невозможно, так что несколько бесконечных секунд они вдвоем пробирались наугад, морщась от громких стонов гармошки.

– Все-все, хватит! Мы уже здесь! – крикнул Гордеев, не выдержав пронзительного скрежета неумелой игры.

Гармошка утихла.

Игорь, наконец, сосредоточился и осветил фигуры людей в углу. Одна шевелилась, вторая была неподвижной. Олег, привыкая к свету, опустился на колени перед Тамарой Ивановной и Мишей, понимая, что вот-вот узнает, кто же из них стал очередной жертвой.

Фонарик в руке Гордеева ощутимо дрожал, но упрекать его в этом Олег не мог – после такого упрека Игорек может запросто выпустить из рук драгоценный источник света. Сидящие в углу выглядели как-то странно: Олег присматривался, но все никак не мог сообразить, что же не так. Сознание не пропускало чудовищную правду.

– У него ее рука! – закричал Гордеев и все-таки выпустил фонарик. Олегу пришлось на ощупь искать его, включать, а потом наводить луч на фигуру Миши. За всё время, что Воробьев возился со светом, тот не издал ни звука.

– Руку, руку вытащи! – прошептал Игорек. Чертов паникер, как он мог рассказывать детям про войны и революции, когда от одной отрезанной руки его не слушается собственное тело?

Олег всмотрелся внимательнее в то несоответствие, которое отказывался воспринимать мозг. Рука Тамары Ивановны (внутренний голос зачем-то уточнил, что правая) от локтя находилась в ладони Миши. Эту ладонь он сжал так сильно, что даже в тусклом свете фонарика было видно, как побелели костяшки пальцев.

Тело женщины – Олег уже стал считать Тамару Ивановну Телом – лежало рядом с парнем. Она будто прилегла отдохнуть Мише на плечо.

Во второй руке парень сжимал губную гармошку и все еще держал ее возле рта. Глаза безо всякого выражения смотрели на Олега.

– Помоги отвести его к Лизе, – Воробьев повернулся к Игорьку – тот коротко кивнул, потихоньку приходя в себя, и вместе они повели безвольного Мишу в общий зал.

***

Олег Воробьев бежал вниз, пересекая лестничные пролеты так быстро, как только мог. Дыхание сбивалось, он раскрывал рот, чтобы сделать вдох, но ничего не происходило, а грудная клетка горела от недостатка кислорода, и мозг расчерчивал перед глазами сетки красноватых искр.