Потухшее солнце (сборник)

Скорее, вперед, там должно быть спасение. Главное – не оборачиваться, не вспоминать, не думать. Только бежать вперед, рассчитывая на собственные силы.

Ступенька, еще одна, еще, еще… Тысячи ступенек перед Олегом превращались в бесконечную лестницу, прямую дорогу в Ад, по которой он несся, сломя голову, лишь бы не оказаться снова в Чистилище, из которого едва успел вырваться.

Ноги, наконец, подвернулись. Воробьев выпорхнул с очередного пролета, изящно завис перед следующим, а потом ястребом рухнул вниз. Боль перестала концентрироваться в груди, с удовольствием растекаясь по всему организму. Тело несколько раз перевернулось на высоких ступенях, а потом замерло.

Последний этаж.

Выход должен быть здесь. Олег собрал в кулак всю силу воли, всю любовь к жизни, и, превозмогая крики нервов о многочисленных ушибах и, возможно, вывихе в районе левого локтя, поднялся на ноги.

Бежать. Вперед, к спасению.

Позади остались они. Безликие, отчаявшиеся, злые до жестокости люди, которых всего три часа назад Олег хотел спасти.

Сначала их удивило, что Миша уже дважды оказывался участником события. Нашел рубильник и стал свидетелем смерти Тамары Ивановны.

Потом они связали это с тем, что Лиза и Вячеслав весь вечер стояли, взявшись за руки. Значит Лиза не могла просто не заметить, как Слава падает… Значит она тоже! И сразу после смерти Вячеслава Миша зажег свет. Ни минутой раньше! Подозрительно!

Сговор.

Они отыскали комнату, в которой валялся строительный инструмент, и попытались добиться от полубезумных Мишы и Лизы правды. Спрашивали, кто из них был идеологом, а кто – исполнителем, спрашивали, почему два молодых человека так жестоки, спрашивали молотками, клещами, а под конец спросили у Миши пилой, и тогда Лизонька «раскололась».

Несколько минут лился поток исповедей. Как в детстве она украла у мальчика фишку-биту, как однажды обманула мать, как смеялась над сидящим на дереве котенком. Лиза, как заведенная, повторяла, что все это обрушилось на нее из-за того, что она вела неправедный образ жизни. Что это наказание за ее грехи, что она должна была чаще молиться и ходить в церковь.

Они услышали все, но им оказалось мало.

Олег бежал по коридору, распахивая одну дверь за другой. Бег и жжение в груди помогали ему не думать, но все же образы время от времени вспыхивали в мозгу новыми приступами паники. Воробьев в такие мгновения опирался о стену и вспоминал Барона.

Жаль, что поводок остался в общем зале.

Олег почувствовал, как тошнота затмевает жжение, наклонился и позволил организму выплеснуть из себя хотя бы часть мерзости, которая произошла этой ночью.

При помощи поводка – Воробьев покупал его для Барона, когда тот был еще глупым щенком – схватили Истеричку.

Станислав Михайлович, кандидат наук, преподаватель престижного вуза. У Станислава Михайловича было серьезное расстройство психики из-за того, что он пережил войну. В стрессовых ситуациях теперь Станислав терял рассудок и вел себя совершенно нерационально. Они нашли его в комнате, полной бумажек, где Истеричка мастерил кораблики.

– Я уплыву на них! Уплыву!

– Лучше б ты самолетик сделал, – ответил ему с садистской улыбочкой Игорек Гордеев, преподаватель истории, ловко накинул импровизированную удавку на шею коллеги и потащил Истеричку к общему залу.

Дотащить Станислава Михайловича живым Игорьку не удалось. Олег не представлял, от чего умер герой войны: от ужаса, захлестнувшего его после такого обращения, или от удушья. Забирать после такого поводок казалось Воробьеву святотатством.

После этого случая он сбежал.

Три смерти за три часа, статистика маньяка до сих пор не пострадала.

Олег надеялся, что запертые по его приказу родители и дети ведут себя адекватнее кучки одуревших от ужаса взрослых карьеристов и одиночек. Помимо Игорька, их оставалось еще шесть.

Семь преследователей, уверенных, что именно Олег – организатор этого отвратительного эксперимента.

Воробьев продолжил бежать, размышляя о семерке, которая гналась за ним.

Семь, какое прекрасное число, оно должно принести удачу: семь дней Творения, семь добродетелей… семь смертных грехов.

Он бежал, вспоминая слова Лизы. Вспоминая себя, как он стоял неподалеку и пытался образумить остальных: кричал, бросался на них в намерении побить, умолял пожалеть девушку. Лиза считала, что это ее наказание за неправедную жизнь.

Неправедная жизнь. Олег вспомнил, какие поступки он совершал, и можно ли считать их неправедными. У него был сын, и они встречались каждую неделю, а порой даже чаще. Считается ли это неправедным поступком или такого количества встреч достаточно, чтобы считать их проявлением добродетельности? Умеренность это или гордыня? Как проверить?

Если бежать вперед дальше, попадет ли он в Ад, или его забота о сыне окажется на светлой чаше весов?

Кто его встретит в конце? Святой Петр или Цербер?

Мысли начали путаться.

Олег наткнулся на очередную дверь, машинально провернул ручку, и вдруг оказался на свежем воздухе. Ветер наполнил легкие, измотанные затхлой вонью проклятого здания, и Воробьев словно ожил. Он стоял на улице, вглядываясь в ночную темноту, и не мог поверить, что действительно выбрался.

Выбрался!

Однако потрепанное сознание отказывалось возвращаться в реальность, Олегу хотелось понять, кто же вывел его из Ада в мир живых? Петр или Цербер?

Что будет теперь, после того, как он спас себя?

Разум подсказывал, что нужно открыть дверь снова, вернуться назад и рассказать преследователям о выходе. Разум увещевал, что те послушают, придут в себя, перестанут вести себя, как скоты, помогут вывести детей.

Олег пообещал себе, что вернется через несколько минут, только посидит возле двери, подышит свежим ночным воздухом и восстановит дыхание.

Он почувствовал на себе лучи прожекторов почти сразу после того, как сел. Лучи выцепили его из темноты один за другим, и теперь он весь сиял, будто изнутри.

Как святой.

Наверное, это все-таки был Петр. Наверное, сейчас чей-нибудь дядя из ФБС будет задавать дежурные вопросы, а ОМОН ворвется в здание, и какая-нибудь красивая медсестра, несомненно, вернет Мише голову, а потом они все соберутся на природе, будут жарить шашлыки, пить за знакомство…

– Олег Иванович Воробьев? – спросил строгий «военный» голос.