Повесть о днях моей жизни

– - Ометы загорелись, живо!
– - хрипит Дениска, стуча в стену.

Подбежав к окну, я выглянул на улицу. За рекой, на помещичьих лугах, тремя яркими факелами полыхают стога сена. Крыши домов и сараев с молодым на них снегом порозовели, отодвинулись, поднялись выше. Летают голуби. В хлевах ревут коровы. Лошади рвутся на привязи, гремят колодами. Из угла в угол шарахаются по двору овцы.

– - Пошло!
– - говорит отец.

Мать затряслась, вцепившись в мой рукав, беспомощно повисла на нем. У нее раскрывается, как у рыбы, рот, безумно вращаются белки, клокочет в горле.

Отец выбежал из хаты.

Насильно разжав руку, я высвободился из объятий старухи и шагнул к дверям. От лежанки навстречу мне метнулась Настя, простирая руки. Собиралась что-то вымолвить, но запрыгали челюсти, заляскали зубы, лицо стало дергаться. Она сжалась вся и замерла, схватившись руками за ворот рубашки. Мать погналась за мной, ловя меня за сборки полушубка, но руки ее сорвались, и она упала на колени, обхватывая мои ноги, впиваясь ногтями в онучи.

Стук в окно, нетерпеливый и злой, повторился. К стеклу, оскалив зубы, прилипла расплющенная харя.

– - Ухожу!.. Дьявол!.. Бабник!..

Осторожно отстранив мать, я выбежал из хаты, не оборачиваясь, не сказав ни слова.

Зарево над Зазубриным догорало. На западе, о бок с Мокрыми Выселками, рдело два новых.

– - Захаровцы работают,-- ржет Дениска, шагая мне навстречу. За плечами у него -- ружье-дробовик, в руках увесистая палка.

– - Где отец?

– - Ушел. Пойдем скорее!.. Шахтер там, у церкви.

По улице скакали верховые, бегали темные фигуры мужиков. Звенели косы и вилы, голосили бабы, лаяли собаки. Дворов за двенадцать женский голос со слезами умолял:

– - Андрюша, милый, воротись!.. Андрюша, касатенычек!..

– - А пошла ты, мать, от меня к рожнам, пристала-а!..

– - Воротись, разбойник, нехристь!.. Вороти-ись!..

– - А я сказал: пошла ты, мать, к рожнам, не вякай!..

Свежими мазками крови отражается на лицах зарево. А набат все ревел, все звал, все настаивал.

Толпа у церкви стояла грозная, молчаливая, как будто притаившаяся. В центре ее колыхалась кривая жердь с красным платком.

Богач взошел на паперть, дернул колокольную веревку.

– - Савоська, брось!
– - кричал он вверх.-- Ну, чего ты зря лупишь? Слышишь ай нет? Баста!.. Саватей!..

– - Ты что там говоришь?
– - послышалось с колокольни.

Над перилами склонилась голова.

– - Брось, мол!.. Звякаешь, а ни к чему!..

– - Разве уж собрался?

– - Стал быть, уж собрались!

Звон прекратился.

– - Все тут?
– - спросил шахтер, оглядывая толпу,

– - Все!
– - нестройно отозвались мужики.

– - Притыкин тут?

– - В холодной.

– - А другие?

– - И другие в холодной.

– - Урядника надо арестовать.

– - С полден нету дома.

Голоса чужие.

По команде обнажились головы, и лица повернулись к церкви, осеняемые крестным знамением.

Медленно, нестройно толпа поползла по шаткому мосту через реку к имению князя Осташкова-Корытова.

Впереди -- шахтер с ружьем через плечо, рядом с ним Дениска и слободские парни. Илья Барский, трехаршинный придурковатый мужчина с медвежьей силой, тащил через плечо оглоблю. Около него юлил Иван Брюханов, около Ивана -- Безземельный, Ортюха-сапожник с ржавым кинжалом, которым он резал на поповке свиней, Федор Клаушкин, Хохол, Гришка Вершок-с-шапкой, Мымза, Рылов. Штундист с отцом и Колоухий шли шага на два поодаль. У всех в руках дубины или вилы. За ними, как рассвирепевшие быки, тянулись остальные. Земля гудела глухо. Сопели, кашляли. Осторожно разводили сцепившиеся косы.

У березовой аллеи, в полверсте от экономии, несколько человек шмыгнуло наутек. Их поймали, молча, тяжело избили и поставили впереди отряда. Илья Барский и Васин с дубинами в руках стали за их спинами. Так же молча они вытирали окровавленные лица, жадно глотали снег.

На углу помещичьего сада, у маленькой сторожки, толпа остановилась. Ортюха-сапожник, Савватей Петров -- звонарь, Мышонок, Андреян Подскребкин, часть слободских парней бросились с топорами подрубать фруктовые деревья.

– - К чему это? Прочь!
– - крикнул штундистов отец.
– - Озорники!..

– - Не надо!.. Бросьте!..
– - загудели в передних рядах.

– - Руби!

– - Ведь наше же будет!.. Повремените!..

– - Руби!

– - Не надо!.. Прикажи им, шахтер, перестать!.. Успеем порубить!

– - Идите назад!
– - распорядился Петя.

Подожгли сторожку. Кто-то выбил в ней стекла. С треском полетели в ров рамы. Огонь будто не захотел разгораться, лениво облизывая застреху, где солома была посуше. Васька Шеин, гожий, выдернул несколько пылающих снопов и разбросал их по всей крыше. Сторожка запылала.

– - Вот оно, вот!.. Ведь это наша силушка полыхает!.. Вот поглядите!..
– - Около меня -- дядя Саша, Астатуй Лебастарный -- больной, издерганный, в поту. Руки его крепко сжимают шкворень.
– - Господи! Всё как неразумно!.. Вань, и ты тут стоишь? А? Ну-ка! Всё как неразумно!..

Пламя рубиновыми искрами отражается в его слезящихся глазах.

– - Раз-зойдись!!!
– - хлестнула ночь всех по ушам.

На серой помещичьей кобыленке Ласке к толпе подскакал урядник.

Как потревоженные гуси, мужики подняли головы, нестройно загалдели, зазвенели косами.

– - Это как же разойдись? Теперь свобода слова!..

– - Р-разойдись!
– - надрывисто кричал полицейский, наезжая на толпу и размахивая нагайкой.

Он смертельно напуган беспорядками. Чтобы заглушить в себе дикий страх, урядник неистово орал, размахивал руками, дергал за уздцы взмыленную лошадь.

– - Постой, Данил Акимыч, -- сказал ему Богач, -- не зявь, нам надобно арестовать тебя.

– - Р-разойдись!
– - еще громче закричал урядник.

– - Постой же, бестолковый!.. Нам надобно арестовать тебя!..
– - с досадой повторил Александр Николаевич и, подойдя к нему, взял лошадь за уздцы.

– - Робята, ссадите его, а то он ничего не смыслит!

Капрал, вцепившись в стремя, хотел стащить урядника с седла. Полицейский ударил каблуками лошадь под бока, та, храпя, взвилась на дыбы, но на морде ее повисло еще несколько рук. Тогда, взмахнув нагайкой, урядник хлестнул Капрала по лицу. Тот отскочил, хватаясь за щеку; мужики, державшие за поводья, бросились в толпу, а урядник, подъехав к самой избушке, выпучил глаза, бессмысленно смотря поверх голов. Объятая огнем, сторожка освещала его горбатый нос, обвислые русые усы, продолговатый шрам под левым глазом.