Повесть о днях моей жизни

– - Я скажу,-- громко отозвался кто-то из толпы.-- Меня послушайте: я все знаю.

Все обернулись на голос, а шахтер, расталкивая толпу, уже лез на крыльцо.

– - Тиш-ше!

– - Удалить старшину и писаря!
– - махнул рукою Петя.-- Долой их к черту, вредоносов!..

– - Долой!.. Гони в шею!..

Писарь виновато жался у притолоки.

– - Уходи!
– - сказал ему шахтер.

Писарь переступил с ноги на ногу.

– - Подлец!
– - исступленно заорал шахтер, бросаясь на него с кулаками.-- Хам! Над братьями смеешься, сволочь!

Старшина убрался раньше писаря.

– - Баб долой!

– - крикнул Петруха.

Прогнали баб.

– - Урядника!

– - Я по долгу службы.

– - Все равно уходи, нас это не касается.

Шахтер был бледен, губы его вздрагивали, волосатые крепкие руки сжимались в кулаки. Бросая в толпу бессвязные слова, перемешанные с бранью, он метался, рвал на себе одежду, упрашивал стоять грудью за правду. Лицо подергивала судорога, глаза помутнели, как у пьяного.

Будто из-под земли, с ним рядом вырос Дениска, еще какие-то. Дениска скалил белые зубы, рыжие вихры его топорщились, сбивая на затылок шапку, он нахально смеялся в лицо мужикам.

Лопатин, не менее Петруши возбужденный, отвел меня в сторону и сказал:

– - Петруха прав. Надо действовать.

– - Действовать?
– - растерялся я.

Он значительно и сурово посмотрел на меня и потупил глаза.

– - Пришла пора...

Стиснув зубы, чтобы не выдать волнения, я поспешно замешался в толпе.

– - Вечером у тебя... Убери стариков!
– - нагнал Лопатин.-- Чуешь?

– - Да-да...

III

С вечера ударил мороз, земля стала звонкой, а воздух после гнилого ненастья -- легким, прозрачным, бодрящим.

Из-за разорванных облаков радужными снопами брызнуло солнце. Все зацвело, заискрилось.

Я собирался в имение.

Со двора вошла Настя с подойником.

– - Там тебя какой-то человек спрашивает.

В широкой черной шляпе, надвинутой на самые уши, в драповом пальто с короткими рукавами и стоптанных, с чужой ноги, сапогах на пороге стоял Дмитрий, горожанин.

– - Вы, товарищ!
– - с удивлением воскликнул я.

Дмитрий вздрогнул, но, узнав меня, бросился на шею.

– - Поздравляю! Поздравляю!..

Всегда сдержанный, сухой, немного черствый, он небрежно бросил под иконы большой сверток в кубовом платке.

– - Это, может быть, снести куда?
– - кивнул я на сверток.

– - Ничего, пускай лежит, теперь все можно,-- весело отозвался Дмитрий.-- Читали манифест?

– - Манифест?

– - Ну да! Разве вы еще не знаете?

Достав из свертка номер газеты, он подал мне.

– - Читайте вслух.

– - Новая жизнь начинается!..-- звенели в моих ушах обрывки речи горожанина, обращавшегося то ко мне, то к матери с отцом, то к Насте.-- Великий акт, переживаемый единожды каждым народом!.. Да здравствует свобода! Алтарь любви!.. Единицы-страстотерпцы... Ответственность перед страной и перед будущими поколениями!.. Свобода распустилась гроздьями!.. Свобода -- солнце!..

Глаза Дмитрия разгорелись, на бледном лице выступила краска, лоб вспотел.

– - Вот так лупит!
– - изумленно проговорил отец, оглядываясь на меня.-- Наговорил целую кучу!.. Откуда что берется?.. Как там у вас в городе -- не слышно, почем идет мука?

Я дернул отца за рукав, он удивленно уставился в лицо мне.

– - Ты что дергаешь? Хлеб-то, чай, все едят!

Горожанин оборвал, смущенно засмеялся.

– - Ты, видно, милый, из стюдентов?
– - бросая горшки, подошла к нему мать.-- Говорить шибко любишь: та-та-та, та-та-та, вышла кошка за кота!..

Она весело залилась над своими словами, заглядывая Дмитрию в глаза.

– - Лез бы, деточка, на печь: нынче холодно, а одежонка-то на тебе не добрая. Полезай, желанный, не упрямься -- там хошь грязно, да тепло зимой-то: как в раю, лежишь!..

– - Нет, бабушка, спасибо, я не смерз,-- не зная, издеваются над ним, не понимают или от доброго сердца жалеют, моргал глазами Дмитрий.

– - Ну, не хочешь -- твое дело... Сейчас молодуха чайку погреет... Непривычны, поди, к нашей жизни-то? У нас серо!..

Я отогнал от приезжего мать, велел Насте следить, чтобы она опять не подскочила, сам побежал за товарищами.

Изба через минуту наполнилась. Рылов поехал верхом за Лопатиным в Захаровку, за Калинычем -- в Зазубрино. Возвратившись, вызвал меня в сени.

– - Гляди-ка, Петрович, что там делается!..-- схватил он меня за руку.

– - Где?

– - Там,-- ткнул Рылов на Захаровку.-- И там,-- ткнул он на Зазубрино.-- И по другим деревням!..-- Рылов сделал полукруг рукою.-- Собрание было у Микитича!.. Вся Захаровка!.. Стар и млад!.. Илья Микитич все говорит, руками в обе стороны размахивает, цепляет себя за волосья, и библия перед ним разложена... А мужики будто напились вина... Выбрали нового старосту, судьев, казначея... Теперь, бат, никому не хотим кланяться, будем, бат, жить своим порядком...

Я посвистел.

– - Это еще не все!
– - воскликнул, захлебываясь, Рылов.-- Затевают чище!..

Едва переводя от волнения дух, он шептал мне на ухо:

– - В именье нынче ночью собираются...

– - Лопатин?

– - Он!.. Я же говорил тебе: как глумной, волосья на себе дерет!.. А у нас, Иван Петрович, когда?

– - Вот послушаем гостя. Обожди... Узнаем, что в городе... Должно быть, и нам не миновать...

– - Миновать никак нельзя, Петрович!.. Если миновать, так я лучше к шахтеру перейду в компанию не то к захаровским...

– - Ты дурак, Рылов!

– - Мы все будем дураки, Петрович, если миновать!..

Мальчишка упрямо наморщил лоб.

Лопатин приехал вместе с новым своим старостой, тем белобрысым парнем, которого я на днях видел у него, и двумя стариками -- выборными.

– - Пожалуйте, ребятушки, милости вас просим, -- говорил я им, таща Лопатина в сторону.
– - Зачем ты их приволок? Они -- не к месту.

– - К месту! К месту!
– - скороговоркою ответил он.
– - Теперь все к месту... Голубята, лезьте в избу-то!..

Седобородые, шестидесяти-семидесятилетние "голубята", стуча батогами, полезли в избу.

Еще больше я удивился, увидя Калиныча с казенной бляхой. Вошел в избу важный, как губернатор, борода расчесана на две половинки, из-под свиты выглядывает праздничная, еще ни разу не стиранная рубаха, рожа -- как луженая.

– - Лукьян, чего ты надумал?
– - засмеялся я.

Калиныч вопросительно поднял брови.

– - Медаль-то!
– - кивнул я на грудь.

Высморкавшись в полу и степенно разгладив бороду, он торжественно ответил: