Повесть о днях моей жизни

В щели между притолокой и полуоткрытыми дверями на миг мелькнула рука, рванувшая девочку за платье, дверь сердито хлопнула, послышались шлепки ладони по голому телу и громкий плач: "Ай, мамочка! Ай, мамочка, не буду!.." Больной ребенок закатился. Орала Нинка. К двум голосам вскоре присоединился третий -- матери, которая кляла детей...

А через минуту опять:

Баю-баюшки, баю,

Сынку песенку спою!

Котик серенький,

Хвостик беленький...

Со двора в зал вошли сторож со стрелочником.

– - Это, брат, на какой, к примеру, сорт нападешь: в позапрошлом годе выменял у золотухииского телеграфиста пару голландок, а они подгадили...

Стрелочник досадливо поджимает губы.

– - Бывает, что не ко двору, ай кто сглазил,-- отвечает сторож.-- То ли -- кахетинские, хорошие!.. А, промежду прочим, надо завсегда быть осторожным...

Сторож шумно сбросил на диван непромокашку, потянулся, широко зевая.

– - Извините, что тут у вас делается?
– - спросил я.

– - Крик-то? Скарлатина у мальчонки,-- ответил сторож.-- Одного уж бог прибрал, теперь другого хочет... Эх, у куракинского синильщика куры-то, вот так ку-ры! Все на подбор -- черные, большие, космоногие!..

– - Нет, я вот про дорогу... Не ходит ведь?..

– - Черт их знает,-- сказал сторож, почесывая нога об ногу.-- Ходили-ходили, да и доходились!

Стрелочник внимательно глядит на плакат "Нивы", шевеля губами; видно, что ему до смерти скучно, что это объявление он знает наизусть, читает же машинально, потому что больше нечем заняться, а разговор о породистых курах надоел.

Заскрипела на блоках дверь. Бутылка с песком, привязанная за шнур, ударилась о притолоку, отскочила и снова ударилась.

– - Вва-ах и до-шш, родные люди!
– - проверещал ободранный мужичонка, проскальзывая в двери и по-собачьи отряхиваясь всем тщедушным телом, обмотанным в мокрое тряпье.-- Расслюнявилась, сударыня осень!

Сдернув рыжую шапку, мужик стал колотить ею по скамейке, невнятно бормоча что-то, очистил кнутовищем грязь с лаптей, перекрестился на швейную машину Зингера.

– - Здравствуйте вам.

– - Здравствуй, коль не шутишь,-- не оборачиваясь, ответил стрелочник.

– - Здорово, корова, где твой бык,-- сказал сторож.

Мужик ухмыльнулся.

– - Поезд из Белой Церковы скоро будет?

– - Тебе, может, из Америки? От самого Генрих Смит-компания?

Приезжий еще шире ухмыльнулся.

– - Кроме шуток -- скоро?

– - На лето об эту пору!
– - сторож прищелкнул языком,

Распоясавшись, мужик снял мокрую свиту, садясь на лавку.

Сторож и стрелочник ушли в дворянскую. Опять спорили о курах.

– - Служишь тут или за кем приехал?
– - обратился мужик ко мне.

– - Пришел узнать подробности.

Он весело затряс мочальной бородой.

– - Осень -- матушка!.. Без работы скучно!.. У нас в Застрялове не хуже этого, как вечер, только и музыки, что подробности: плетут не знамо что!.. Другой раз засидишься, лампа карасину выгорит...

– - Я про другое.

– - Тут, конечно, разговор другой: чугунка рядом, бряхни всякой -- сила!.. Не скоро еще с Белой Церковы, не знаешь?

– - Не дождешься, земляк: забастовка, поезда не ходят.

– - Ври больше!
– - воскликнул он, прискакивая с лавки.

– - Не ходят, хоть кого спроси.

– - И с Белой Церковы?

– - Со всех местов не ходят.

Мужик, как заяц, зашевелил верхней губой, заморгал, постукивая кнутовищем об онучу.

– - Мать честная, как же мне быть-то, а?

– - А что?

– - А что, а что!..
– - вскинулся он на меня.-- Я из Застрялова, ай нет?

– - Ну, так что ж?

– - Сто!.. Чертей тебе сто в затылок!.. Сто с четью верст гнал, понял?.. А-а, чтоб вас лихоманка задушила!.. Еще спрашивает: "А что ж?" Вы тут крутитесь, как волки, а мне горе.

– - Не скули. Встречать, что ли, кого приехал?

– - Нет, разгуливаю!.. Прохлаждение вида собираю!.. Сын со службы должен быть... Тыщи верст!
– - Он с испугом поднял грязный палец вверх.
– - Тыщи, это тебе не что-нибудь!.. А-а, будь она проклята, забастовка ваша чертова!.. Машины, что ли, не в порядке, али как?

– - Рабочие бунтуют!

– - Что-о?
– - Брови мужика, как черви, изогнулись, из морщин на лбу образовалась расплывчатая буква "м", тупо прищуренными водянисто-серыми глазами он смотрел в лицо мне.-- Это как же, например, бунтуют?

– - А так, не слушаются начальства, бросили работы, остановили железную дорогу.

– - Почему так?

В голосе проезжего, в глазах уже проскальзывала явная злоба ко мне.

– - Хотят, чтобы в России были лучшие порядки...

– - В какой это Расеи?

– - В нашей, где живем.

– - А я при чем?
– - закричал мужик, вскакивая.-- А если ко мне сын идет на побывку, а я не могу его дождаться?.. Бить их некому, мошенников!..

Из боковой комнаты в зал просунул голову начальник.

– - Что вы тут орете? Там больной ребенок.

На нем форменная тужурка с малиновыми кантами, надетая поверх ночной сорочки. Распухшая правая щека подвязана носовым платком. Лицо желтое, кислое, небритое.

Мужик сдернул шапку, подбегая к нему.

– - Дурака они из меня строят, ваша милость. Не придет, говорят, машина с Белой Церковы, а ко мне сын должен быть в побывку, купил вина, овцу зарезал... Тыщи верст!.. Сто с четью ехал... Грязь-то!.. Лошадь измоталась, запряги-ка вас по этакой дороге!.. Не придет!.. Это как же не придет -- у меня письмо от сына!..

– - Василий,-- не обращая на мужика внимания, тоскливо протянул начальник,-- что ж ты, братец, самовар-то, а? Опять забыл?

Прикрыв глаза, потягиваясь, он протяжно зевнул; мужик, продолжавший жаловаться ему на забастовщиков, смолк, почесался и тоже зевнул; за ними -- я.