Позывной Леон

— Стоп… — прошептал я вслух, потом повторил громче: — Стоп!

Словно меня осенило. Я отстранил панику и ощутил, как все вокруг — опасные спирали огня, смертоносный ветер — застыли на краткий миг. И в эту секундную передышку я снова бросился вглубь своего сознания. Наконец уловил лёгкий отсвет тепла, что дарует мне силу.

Не заботясь об осторожности, я, словно в агонии надежды, потянулся к крохотному источнику тепла. Тянулся с жадностью и отчаянием, словно человек, терпящий жажду посреди выжженной пустыни и вдруг заметивший мерцающий оазис. Это ощущение манило меня как спасение — я хотел нырнуть в него с головой, смешать со своим существом, сделать частью своей силы. Но, увы, оно реагировало на моё нетерпение, дрожа и отступая, словно напуганный зверёк, пойманный в луч света. Я чувствовал, как этот пугливый огонёк пятится вглубь, не позволяя мне ухватить его целиком. Внутри заворочалась безысходность: «Не бросай меня…» — почти кричал я мысленно, но искра тепла ускользала, не доверяя, будто знала, что я сейчас слишком возбужден и готов раздавить её собственными жадными руками.

— Ну же… — выдавил я сквозь стиснутые зубы, когда по щеке вдруг хлестнуло что-то обжигающе горячее. Целая вспышка боли пронзила меня: капля огненной жидкости или алой крови, а может, расплавленная ткань кожи, — я не знал, но жгучий укол напомнил о том, что времени у меня почти нет. Сердце заходилось в яростном ритме, а лёгкие уже с трудом хватали воздух. — Давай! — прохрипел я, наклоняясь вперёд, будто стараясь ухватить своё спасение руками. Но в действительности я цеплялся за тот едва уловимый отсвет тепла внутри себя, за ту искорку, которую мне позарез было нужно «приручить» и вобрать в свою суть. Я силился всем нутром принять его, впустить под ребра, будто надеялся, что оно окутывает меня непобедимым сиянием и не даст погибнуть в бездне бушующего огня.

Жар вдруг охватил меня порывом, и показалось, будто само пламя сомкнулось на теле. В тот же миг я потерял всякую связь с реальностью: чудовищная боль рванула по нервам, и я инстинктивно зажмурился. Всё вокруг заполнила слепящая вспышка, в которой будто заживо сгорели мои волосы, а вместе с ними — ресницы и брови. Резкий, горьковатый запах палёной плоти ударил в ноздри, и я не сразу осознал, что это была моя собственная кожа, опаляемая немилосердным пламенем. Грудь стиснулась так, что я не мог вдохнуть ни глотка воздуха, а сознание, сжавшись в комок ужаса, выталкивало меня прочь от огненного предела.

Бешеная паника обрушилась, словно чёрное крыло, перечеркнув ту едва найденную искру спасения, которой я так отчаянно тянулся. На миг я почувствовал лишь необъятное желание броситься назад, бежать хоть куда, лишь бы не находиться в этой всепоглощающей жаре. И в этом инстинкте самосохранения вся моя решимость — всё то, что могло привести меня к спасительной искре — рассыпалась, будто пепел на ветру.

Всё моё тело кричало, и, кажется, из моих губ вырвался какой-то сдавленный, пронзительный звук — то ли стон, то ли крик отчаяния, ведь уже невозможно было отличить боль от крайнего бессилия. В отчаянной попытке увидеть хоть что-то я попытался распахнуть веки, но от жаркого зноя они слиплись, склеившись пеплом и обожжённой кожей, не позволяя мне даже мельком взглянуть на гибельный огонь, который безжалостно облеплял всё моё тело. А смертоносный вихрь, не довольствуясь одним лишь пламенем, бился вокруг меня острыми порывами, будто стёклами, врезаясь в обугленную плоть. Этот двойной удар — обжигающая жара и режущий ветер — окончательно лишал меня способности мыслить. Всё внутри, казалось, утонуло в беззвучном крике агонии.

Злость, дикая первобытная ярость вдруг вспорола мою душу — будто оплавила все оковы, удерживавшие это чувство внутри. Злость на всё происходящее, на Ира, бросившего меня в беде, на самую судьбу, швырнувшую меня в этот мир слепым котёнком, где каждый только и ждёт шанса убить меня. Злость набрала силу, вырвалась наружу и сожгла остатки страха.

Я рывком распахнул глаза — веки, казалось, были сплавлены, но под ударом бешеной решимости разомкнулись. Я окинул взглядом этот адский вихрь — зловещего врага, что уже решил, какой будет моя судьба, и ощутил, как внутри возрождается то самое пугливое тепло, но на этот раз не уходит прочь, а охватывает меня полностью, давая искомую силу.

Я выгнулся дугой, раскрыв рот в беззвучном крике: пламя опалило меня так, что я едва мог чувствовать голосовые связки, но мне уже не нужно было кричать. Раны затягивались на глазах, вновь нарастая плотью. Волосы, ресницы и брови, мгновенно сожжённые, вдруг отросли обратно; глаза, высушенные адским жаром, налились слезой. Теперь вся моя ярость обратилась против врага.

Мне уже было всё равно, что там творится вокруг. Меня окутывало призрачное голубоватое сияние, подобное щиту. Я, словно живой факел, заливал всё кругом странным светом.

Осмотрев себя и свои руки, я заметил, как вихрь, окружавший меня, отреагировал: он перестал бить меня рваными потоками и сжался до минимума, словно в отчаянной попытке «зажать» меня целиком. Боли не возникло — моё тепло, моё пламя, моя сила обволакивали меня плотной оболочкой, не давая вихрю принести вред. Но он сдавил меня, словно решив бороться иначе: крепко, как в тисках.

Я напрягся, стараясь раздвинуть его объятья, но они держали намертво. Тогда я зарычал, выплеснув вперёд эту разъярённую злость, убирая все барьеры и превращаясь в безумного берсерка с единственной целью: рвать врага.

И начал рвать: пальцами, ногтями, зубами, сначала по кусочку, чувствуя, как вихрь содрогается, а затем большими клочьями чего-то плотного и в то же время неосязаемого. Было ощущение, что я сдираю некую субстанцию, отчаянно сопротивляющуюся, но поддающуюся моей ярости. Шум бури вокруг ещё продолжался, но я раз за разом отрывал куски, словно грозный хищник. Враг вздрогнул и ослабил хватку, а я продолжал вырывать его «плоть», впадая в своеобразный экстаз. Кажется, вихрь начал отступать, потеряв уверенность в победе. Но я не позволил ему сбежать: остановившись на миг, вытер рукой (даже не замечая, есть ли там кровь) рот и посмотрел на всхолмленную массу, кое-как напоминающую остатки смерча.

Внезапно я поднял руки кверху и ощутил, как из меня исторгается нечто вроде водяного потока — возможно, это был просто сгусток ледяного ветра или влаги. Как я вызвал это, не понимал, но сделал. В одно мгновение пламя, окружавшее меня, погасло, а сам смерч сузился до крохотного вихря. Но я не остановился на достигнутом: наполовину развернув корпус, я откинул правую руку назад, а затем резко швырнул её вперёд. В тот же миг моя рука трансформировалась в призрачное продолжение — гигантскую, полупрозрачную лапу, словно сотканную из мерцающего голубого света. Словно по внутреннему приказу, эта лапа метнулась к бешеному вихрю и сомкнулась на нём, впечатывая в неведомую пустоту. Едва она сомкнула свои полупрозрачные пальцы, весь вихрь содрогнулся, а затем, как треснувший сосуд, рассыпался в искрящийся пепел за одно-единственное мгновение. Раздался короткий, жалобный стон, и всё стихло. Тьма вокруг рассеялась, пропуская мягкий свет, который заливал меня безмятежностью, прогоняя гнев и ярость, возвращая в реальность.

Очнулся я, лёжа спиной на том же скальном уступе, над головой — безоблачное небо. Тревожное лицо Айрэлинн наклонилось надо мной; она что-то говорила, но я слышал лишь глухой писк в ушах. Из состояния полубреда я вспоминал последние мгновения: неведомое место, монолог какой-то сущности, которая считала меня врагом, её вихрь, моя победа. Я приподнял уголки губ в легкой улыбке, ощутив гордость. Не зная зачем, я прикоснулся тыльной стороной правой руки к щеке Айрэлинн. Она вздрогнула и замолчала. Я тоже вздрогнул: ведь провёл ладонью правой руки, — которой у меня не было?

С удивлением и ужасом увидел, что кисть «просвечивалась» сквозным серебристо-голубым светом, окружённым неясным ореолом. Мы оба застыли: я — в шоке, Айрэлинн — в растерянности.

— Не пугайся, балда, — сердито прозвучал голос Ира в голове. — Ты теперь настоящий Слушатель, а не тот неполноценный… Ты прошёл испытание.

— Ир!? — я едва не зашипел от возмущения. — Старый болван, я чуть не умер из-за твоих проделок!

— Иначе ты бы не раскрылся, — холодно парировал он. — И кстати, поляна и всё прочее — был мой план. Он сработал.