Правители тьмы

В середине дня кто-то сказал Эалстану: "О, привет". Он оторвал взгляд от бесконечных столбцов цифр и увидел человека, который сидел за столом в той задней комнате на складе поттеров. Парень продолжал: "Я не знал, что ты тоже работал на Пиббу".

Пибба подслушал. Несмотря на шум, который он всегда поднимал, он подслушал многое. Указав на Эалстана, он спросил другого мужчину: "Ты его знаешь?"

"На самом деле я его не знаю, нет", - ответил мужчина. "Хотя видел его вчера на складе. Он искал джейкса".

"Был ли он?" Пророкотал Пибба. Он покачал головой, что выглядело как настоящее сожаление, затем ткнул большим пальцем от Эалстана в сторону двери. Жест был безошибочным, но он все равно добавил два слова: "Вы уволены".

Четырнадцать

Скарну без труда брел по дороге в южной Валмиере, как это сделал бы крестьянин. Он не выглядел особо спешащим, но миля за милей исчезали за его спиной. Это было не так уж плохо. Однако еще больше ему хотелось, чтобы Амату исчезла позади него.

Там не повезло так сильно. Аристократ, вернувшийся из лагоанского изгнания, застрял, как репейник, и был примерно таким же раздражающим. Не только это - Скарну боялся, что из-за Амату их обоих поймают альгарвейцы или вальмиерские констебли, которые выполняли их приказы. Амату не мог ходить как крестьянин, не в буквальном смысле, чтобы спасти свою жизнь. Понятие неторопливости казалось ему чуждым. Он маршировал, а если и не маршировал, то с важным видом. Что касается суэггера, то он сам мог бы почти что быть альгарвейцем.

"Может быть, нам следует положить несколько камешков в твои ботинки", - сказал Скарну с чем-то близким к отчаянию.

Амату посмотрел на него свысока - нелегко, когда Скарну был на несколько дюймов выше. "Может быть, тебе следует позволить мне быть тем, кто я есть, и не придираться так сильно к этому", - ответил он, его голос сочился аристократическим высокомерием.

Он тоже рисковал выдать себя каждый раз, когда открывал рот. У Скарну были проблемы с деревенским акцентом. Но, не говоря много, и говоря преуменьшениями, когда он говорил, он справлялся. Амату, с другой стороны, всегда переигрывал. Он мог бы быть глупым, щеголеватым аристократом в плохой пьесе.

Еще до войны Скарну не думал, что такие люди действительно существуют. Он предположил, что Амату действовал тогда точно так же. Силы свыше, он, вероятно, сам действовал точно так же. Но в те дни это не имело значения, не среди аристократии Приекуле. Теперь это имело значение. Скарну приспособился. Что касается Амату, приспособиться означало предать свой класс.

"Быть тем, кто ты есть, - это одно", - сказал Скарну. "Поймать меня, потому что ты не видишь причины, - это совсем другое".

"Тебя ведь еще не поймали, не так ли?" - Спросил Амату.

"Не благодаря тебе", - парировал Скарну. "Ты продолжаешь пытаться засунуть свою шею - и мою - в петлю".

"Ты продолжаешь это говорить", - ответил Амату. "Если в этом так чертовски много правды, то почему я все еще разгуливаю на свободе, когда альгарвейцы схватили всех в вентспилсском подполье - всех, кто точно знал, что делает?"

"Как так вышло? Я расскажу тебе, как так вышло", - свирепо сказал Скарну. "Потому что ты был со мной, когда мы вернулись в наше здание, вот как вышло. Если бы вы ими не были, вы бы добрались прямо до квартиры, где мы остановились, - и прямо в объятия рыжих тоже. Или вы забыли об этом, ваше превосходительство?"

Он использовал титул уважения Амату со всем презрением, на какое был способен разгневанный простолюдин. И ему также удалось разозлить вернувшегося изгнанника. "Я бы прекрасно справился без тебя", - прорычал Амату. "Если уж на то пошло, я все еще могу прекрасно обойтись без тебя. Если ты хочешь, чтобы я ушел сам, я готов. Я более чем готов".

Часть Скарну - большая, эгоистичная часть Скарну - ничего больше не хотела. Но остальная часть заставила его ответить: "Ты и часа не продержался бы один. И когда альгарвейцы схватят тебя - а они это сделают - они выжмут из тебя все, что ты знал, а потом придут за мной."

"Ты не моя мать", - сказала Амату. "Говорю тебе, они бы меня не поймали".

"И я говорю вам..." - Скарну замолчал. Двое альгарвейцев на единорогах выехали из-за поворота дороги в паре сотен ярдов впереди. Скарну понизил голос: "Я говорю тебе сейчас идти мягко, силами свыше, если ты хочешь продолжать дышать".

Он задавался вопросом, имеет ли Амату хоть малейшее представление, о чем он говорит. Но вернувшийся изгнанник тоже заметил людей Мезенцио. Амату ссутулил плечи и опустил голову. Это не заставляло его ходить как крестьянина. Это заставляло его ходить как человека, который ненавидит альгарвейцев и старается не показывать этого.

И, несомненно, как восход солнца после утренних сумерек, это заставило рыжеволосых заметить его. Они натянули поводья, когда подъехали к двум валмиерцам, идущим по дороге. Оба держали руки на своих палках. Один обратился к Амату на довольно хорошем валмиерском: "Что тебя гложет, приятель?"

Прежде чем Амату успел заговорить, Скарну сделал это за него. "Мы только что вернулись с петушиных боев", - сказал он. "Мой кузен потерял больше серебра, чем у него есть". Он печально покачал головой, глядя на Амату. "Я говорил тебе, что эта птица не годится ни для чего, кроме куриного рагу. Ты бы послушал? Вряд ли".

Амату впилась в него взглядом. Но тогда, учитывая то, что он сказал, у Амату была веская причина впиться в него взглядом. Альгарвейец, говоривший по-валмиерски, перевел своему спутнику, который, очевидно, не понял. Они оба рассмеялись. Скарну тоже рассмеялся, как рассмеялся бы над глупостью глупого кузена. Рыжеволосая, знавшая Валмиерана, сказала: "Никогда не делай ставок на петушиных боях. Ты не можешь предсказать, что сделает петух, так же, как и с женщиной". Он снова рассмеялся, на другой ноте. "Я знаю, чего я хочу, чтобы делал мой член".

Он попытался перевести это и на альгарвейский, но каламбур, должно быть, не сработал на его родном языке, потому что его приятель выглядел озадаченным. Скарну тоже сумел рассмеяться, чтобы показать, что он оценил остроумие солдата. Затем он спросил: "Теперь мы можем продолжить, сэр?"

"Да, идите, но держите свои члены подальше от проказ". Как и многие люди, альгарвейец пустил в ход то, что было хорошей шуткой. Он снова рассмеялся, громче, чем когда-либо. Скарну улыбнулся. Амату продолжал выглядеть мятежным. Альгарвейские кавалеристы уперлись коленями в бока своих скакунов и щелкнули поводьями. Единороги рысью поехали дальше по дороге.