Правители тьмы

Небольшая толпа собралась, чтобы посмотреть, как мимо бредут альгарвейцы. Несколько человек выкрикивали проклятия в адрес поверженных солдат Мезенцио, но лишь немногие. Большинство просто стояли молча. А потом, за спиной Корнелу, кто-то сказал: "Посмотрите на нашего модного офицера, вернувшегося из-за океана. Сейчас он весь в нарядах, но он не смог убежать достаточно быстро, когда пришли альгарвейцы".

Корнелу развернулся, кулаки сжаты, на лице ярость. Но он не мог сказать, кто из сибианцев говорил, и никто не указал на негодяя, который усомнился в его храбрости. Последний из пленников прошел мимо, снова открывая перекресток. Корнелю опустил руки. Он не мог сражаться со всеми, как бы сильно ему этого ни хотелось. И он знал, что в нескольких кварталах впереди у него будет драка. Он развернулся и пошел дальше.

Альгарвейские объявления о наборе персонала все еще висели на стенах и заборах. Корнелю плюнул в одно из них. Затем он удивился, почему его это беспокоит. Они принадлежали другому миру - и не просто другому миру сейчас, а мертвому.

Он свернул на свою улицу. Он представлял, как постучит в дверь, попросит Костаче открыть ее и увидит изумление на ее лице. Но вот она была перед домом, вынося что-то в мусорном ведре в канаву - дохлую крысу, он увидел, подойдя ближе.

То, что было в совке для мусора, было не первым, что он заметил, как бы сильно ему этого ни хотелось. То, как выпирал ее живот, было.

Она выбросила крысу в канаву, затем подняла глаза и увидела его. Она застыла, склонившись над улицей, как будто колдун превратил ее в камень. Затем, медленно и рывками, она выпрямилась. Она сделала все возможное, чтобы изобразить на лице приветливую улыбку, но она треснула и сползла, и она оставила попытки удержать ее. Когда она сказала: "Ты вернулся", это прозвучало скорее как обвинение, чем приветствие.

"Да". Корнелю никогда не представлял, что может кого-то так сильно презирать. И когда-то он любил ее. Он знал, что любил. Но от этого становилось только хуже, а не лучше. Намного хуже. "Ты думал, я бы не стал?"

"Конечно, я знал", - ответил Костаче. "Никто не думал, что альгарвейцы проиграют войну, и ты никогда не вернешься домой, если они победят". Она уронила совок для мусора: раздался звон жести. Ее руки сложились на вздутом животе. "Будь ты проклят, неужели ты думаешь, что я единственная, у кого будет ребенок из-за людей Мезенцио?"

"Нет, но ты мой". Корнелу поправился: "Ты был моим. И это не было так, как если бы ты думал, что я мертв. Ты знал, что я все еще рядом. Ты видел меня. Ты ела со мной. И ты все еще делала ... это." Он указал на ее живот, как будто это было преступление, каким-то образом отделенное от женщины, за которой он ухаживал, на которой женился ... и потерял.

"О, да, я видел тебя". Презрение сделало голос Костаче грубым, пока он не врезался в Корнелю, как зубья пилы. "Я видел тебя грязным, небритым и воняющим, как горец, которым ты притворялся. Стоит ли удивляться, что после этого я никогда не хотел иметь с тобой ничего общего?"

Он хлопнул себя ладонью по лбу. "Ты глупая шлюха!" он закричал. "Тогда я не мог ходить в форме. Ты думаешь, я хотел закончить в лагере для военнопленных или, что более вероятно, сгореть?"

Вместо того, чтобы сразу ответить, Костаче огляделась по сторонам, как будто хотела увидеть, кто из соседей, вероятно, принимал участие в скандале. Это также, казалось, напомнило ей о совке для мусора, который она подобрала. "О, зайди внутрь, ладно?" нетерпеливо сказала она. "Тебе не обязательно делать это на глазах у всех, не так ли?"

"Почему нет?" Корнелу влепил ей пощечину. "Тебе не кажется, что ты заслуживаешь позора?"

Ее рука взлетела к щеке. "Я думаю..." Она скривилась - не от боли, подумал он, а от отвращения, и не от отвращения к себе - отвращения к нему. "То, что я думаю, больше не имеет значения, не так ли? Этого больше никогда не будет, не так ли?" Она пошла по дорожке к дому, не заботясь или, по крайней мере, делая вид, что ей все равно, следует ли за ней Корнелу.

Он так и сделал, все еще слишком разъяренный, чтобы говорить. В гостиной Бриндза играла с куклой - подарком альгарвейского офицера? Отца ее будущего сводного брата или сестры? Собственная дочь Корнелу шарахнулась от него и спросила: "Мама, кто этот странный мужчина в смешной одежде?"

"Бриндза, я твой отец", - сказал Корнелу, но он мог видеть, что это ничего для нее не значило.

"Сейчас возвращайся в свою спальню, милая", - сказал ей Корнелу. "Мы поговорим об этом позже". Бриндза сделала, как ей было сказано. Корнелу хотел бы, чтобы Костаче сделал то же самое. Он посмотрел на себя сверху вниз. Сибианская военно-морская форма - забавная одежда? Может быть и так. Бриндза, возможно, никогда не видел ее раньше. Это многословно рассказывало о состоянии королевства Корнелу.

Костаче пошел на кухню. Он слышал, как она ставит кубки, и точно знал, из какого шкафа она их достает. Он также знал, в каком шкафу хранились вино, эль и крепкие напитки. Костаче вернулся с двумя кубками, полными вина. Она протянула один из них ему. "Вот. Это будет достаточно плохо в любом случае. Мы можем также немного размыть это".

"Я не хочу пить с тобой". Но Корнелю взял кубок. С ней или без нее, он действительно хотел пить. Он сделал большой глоток, затем скорчил гримасу. "Высшие силы, это отвратительно. Альгарвейцы отправляли сюда все свои лучшие вина, не так ли?"

"Я отдал тебе то, что у меня есть", - ответил Костаче.

"Ты дала всем то, что у тебя есть, не так ли?" Корнелу указал на ее живот, допивая вино. Рот Костаче сжался. Он продолжал: "И вы тоже заплатите за это высшими силами. Сибиу снова свободен. Любой, кто подлизывается к альгарвейцам", - он начал говорить что-то еще в том же духе, но эта мысль привела его в такую ярость, что он поперхнулся словами, - "заплатит".

Она просто стояла там, наблюдая за ним. У нее есть наглость, будь она проклята, сердито подумал он. "Не думаю, что я могла бы сказать что-то такое, что заставило бы тебя передумать", - заметила она.

"Ha!" Он хлопнул себя ладонью по лбу. "Вряд ли! Что ты мне скажешь, насколько красив был альгарвейец? Насколько он был хорош?"

Это дошло до нас. Костаче покраснела так, что отпечаток ладони на ее щеке, казалось, исчез. Она сказала: "Я могла бы рассказать о том, как я была одинока и как боялась".

"Да, ты мог бы", - сказал Корнелю. "Ты мог бы даже заставить какого-нибудь мягкотелого дурака тоже в это поверить. Ну и что с того? Ты даже не заставишь меня слушать ".