Преданные богам(и)

Еще через версту, наконец, показалось капище. Народу вокруг и впрямь толпилось многовато. Пара дюжин. Гомон голосов перемежался размеренным стуком.

Поравнявшись с толпой, Ганька, благоразумно не сбавляя шага, вытянул шею, пытаясь разглядеть происходящее за широкими спинами селян. Разглядел. Замер, булькнув завтраком. Поймал мрачный, возбужденный взгляд тетки с окровавленным молотком, которую две недели назад видел с гусем подмышкой. Сглотнул завтрак. Отвернулся и ломано, как вертепная кукла на ниточках, пошел дальше.

Походя уцепил волкодава, положив ему ладонь на руку, сжимающую посох. Гармала зарычал, когда ощутил на своих пальцах безумное сердцебиение Ганьки. А Ганька запоздало вспомнил, что забыл надеть варежки. Все руки теперь в цыпках от холода будут.

– Что они делают? – в глотке Гармалы клокотало, но шага он тоже не сбавлял. Выступить против двух дюжин чудищ даже для волкодава самоубийство.

– Приносят в жертву псеглавца, – проскрипел Ганька несмазанной дверной петлей.

Перед глазами промелькнуло оторванное пушистое рысье ушко младенчика Пшёнки и завтрак остался-таки на обочине. Отплевавшись, Ганька хлюпнул заложенным носом, утер замерзающие коркой на щеках слезы и потопал дальше.

Искать пропавших людей среди пропащих.

Поневоле верится, что Луноликой было за что насылать кару на оборотней.

Тракт убегал в лес, петляя меж извилистых корней, толстых черных стволов и колючих еловых лап. Деревья сверкали изморозью, и оттого чудились нарисованными голубыми чернилами, что с медным купоросом.

Доселе тут было оживленно. Скакали гонцы, тянулись купеческие обозы, с окрестных деревень на телегах съезжалась молодежь на ярмарки. Ныне дорога вымерла. Колея давно не обновлялась и замерзла грязевыми ямами и кочками. Ходить по ним было скользко, и Гармала с Ганькой переместились на обочину.

Трактир «Брехливый хмелевар», добротный трехэтажный сруб, стоящий на опушке, манил уютным светом из окон и благоухал дымком жаркого из печной трубы.

– Мы не зайдем о пропавших расспросить? – Ганька затормозил напротив трактира, озадаченно глядя в спину свернувшему в лес волкодаву.

– Чтоб спугнуть чудище? – Гармала печально обернулся, почуяв Ганькины изумление и страх. – Не догадываешься? В трактирах народу всегда много разного, пропажу нескольких не сразу заметят. Место выбрано с умом, значит, люди пропадают по вине кого-то разумного. О лиходеях или жертвенных культах было бы известно, они любят о себе заявлять. А коли все происходит по-тихому, да бесследно, да прибавить сюда возможность лютующего в княжестве ворожея, получаем…

– Выворотня, – волосы у Ганьки от догадки встали дыбом.

11 Опальная княжна

Первый весенний месяц,

межевая неделя

Сумеречное княжество,

Тенёта

На гобелене щерился клыками-шильями огромный бурый медведь, загоняемый опричницей, двумя волкодавами и скоморохом. Черва загляделась на вытканный последний день своей свободы, и челнок станка не преминул больно ударить ее по пальцам.

Черва зашипела, отдернув руку. Так ей и надо! Негоже девице накануне свадьбы о вольной жизни да о других мужчинах раздумывать. Но на беду всю последнюю неделю только тем она и занималась.

Из головы никак не шел треклятый горец. Тот, с косами цвета спекшейся крови и именем, как у ядовитого волчьего лыка. Бронец, кажется.

Поцапались они в тот день с ним знатно. Как кошка с собакой, вестимо.

Бронец после боя поволок недобитого берсерка в княжеские палаты. Черва опешила от такой наглости и поспешила просветить варвара, что по закону пленных в Сумеречье конвоировать в праве единственно подданные княжества. Сиречь, она. Просвещала она, особо не церемонясь, ведь выглядел он в потрепанном куяке жалким наемником. Кто ж знал, что он волкодав и тем паче думский боярин!

Бронец тогда (вспоминать стыдно, побери ламя этого варвара!), поправ всевозможные рамки приличий, склонился к ней, шумно втягивая ее запах за ухом. Сплюнул и присоветовал «мурке» вернуться (ну кто бы сомневался!) на свое место. Сиречь у печи варить щи. Тоже не подбирая выражений.

Стряпня была делом чернавок, а не барышень. Оттого посыл оскорбил Черву вдвойне. Ну, и понеслось. Слово за слово и как там дальше в присказке. А ведь в любое другое время она бы и не снизошла до него. Но в тот день из-за поганого настроения кидалась на всех.

Ну да и пес с ним! Все равно отбыл уже из столицы. Аж в Барханное княжество. Черва туда в незапамятные времена мечтала на выучку отправиться. Но сейчас ей дела до того нет!

Лгунья из нее была дурная.

От горестных раздумий ее отвлекла распахивающаяся дверь. Она вскочила, опешив от бесцеремонности. Кто посмел вламываться к княжне без стука?

Оказалось, княжич. Рысь внутри выгнулась и зашипела. Манерами Цикута никогда не отличался, но даже бытие хозяином в этом доме не дозволяет ему нарушать правила гостеприимства!

Слабый здоровьем, он всегда мерз, оттого расхаживал в мехах. Соболь ему шел, но бледность узкого безбородого лица, обрамленного черно-сизыми волосами, проступала сильнее.

Невысокий, лишь чуть выше Червы, он при этом ухитрялся задирать нос выше ее. В детстве они даже соревновались как-то, помнится. У него от натуги носом пошла юшка, посему она его «сделала всухую», как тогда улюлюкали ее братья. Но победил, вестимо, он. Ибо, в отличие от нее, был законнорожденным.

Младший княжич Чернобурский захлопнул дверь и, заложив большие пальцы за пояс кафтана, с прищуром оглядел невесту. Богато изукрашенный смарагдами кокошник поддерживал толстенные черные косы до пола. Зеленый сарафан, вручную вытканный золотыми наузами, облеплял ладную фигуру. Из-под него выглядывали мыски красных сапожек.

Он глядел так, как никто другой. Черва привыкла к безразличию, осуждению, разочарованию, ненависти и зависти. Но лишь Цикута позволял себе ее презирать.

– Налюбовались, Ваша милость? – заносчиво огрызнулась Черва, не вынеся взгляда холодных, как осколки желтой яшмы, глаз с трещиной зрачка.

Братья высказывались иначе, хотя тоже связывали лед и желтый цвет. Каждый в меру своей испорченности, как говорится.

Сердце кольнула тоска по былым беззаботным временам. Когда братьев у нее еще было шестеро, а не трое. Двух, обернувшихся рысями, так и не нашли. Черва молилась, чтоб они просто сбежали в леса. А сама украдкой завидовала их одичанию и свободе. И тотчас рвала на себе волосы за такое кощунство.

– Было бы на что у твоей милости любоваться, – скривился Цикута, отвернувшись, и мазнул взглядом по незавершенному гобелену.

Черва поджала губы, но не стала лаяться, опускаясь до уровня шавки.

– Зная твои истинные чувства ко мне, я тешил себя надеждой, что ты и сама со всем разберешься. Ты же только и делаешь, что дерзишь да бунтуешь, – выплюнул он, приближаясь. – Жаль, но невеста у меня оказалась на редкость недогадливая.

Черва подобралась и гордо вскинула подбородок, когда ее окутал тошнотворный запах трав, преследующий Цикуту из-за увлечения знахарством. О чем же она должна была догадаться?