Преданные богам(и)

Напоследок бросила в суму иголку с нитками и пару заготовок для наузов. Сняла со стены лук и колчан со стрелами, сунула в голенища сапог метательные ножи, накинула дубленку и выскользнула из покоев.

Одолен ждал ее, как и договаривались, у конюшни, на серой в яблоках кобыле. В небе порхал иней, мелкий и частый, и в свете факелов чудилось, будто сам воздух искрится. Черва выдохнула облако пара и оседлала Норова.

– Отчего помогаете мне, сударь Одолен? – недоверчиво вопросила она, следуя за волхвом по улицам Тенёты. А сама для себя уже решила: коли ответ ей придется не по вкусу, тотчас за воротами пришпорит вороного, и будет такова.

Одолен огладил бородку и повел головой, словно ворот кожуха его удушил.

– Посули никому не проговориться, – скосил он на нее лукаво прижмуренные сизые глаза с вертикальным зрачком. Что это он с ней, как с дитем?

– Клянусь, – милостиво откликнулась Черва, осенив себя треуглуном.

Одолен вздохнул, нахмурился и устремил вперед потяжелевший взгляд.

– Сестра ты мне. По матери.

Черва невольно подобралась и стиснула поводья.

– Говорят, это я мать собой сгубила.

– Говорят… – эхом повторил Одолен.

А у Червы, от переизбытка переживаний, вестимо, голосом скомороха Коленца додумалось «говорят, что кур доят». Сколько ей еще оправдываться? Разве младенец виноват в смерти матери?

– Зла на тебя не держу, – пробормотал Одолен, подумал и кашлянул. – Уже. И не мог пройти мимо беды твоей. А ну как и впрямь на косах удавишься.

В ответ на это Черва лишь высокомерно фыркнула. Жалость ей не нужна!

Разумеется, не удавится, и Одолен это знал. Не та порода. Она недостаточно слаба, чтоб с жизнью из-за неудач прощаться. Но при этом недостаточно сильна, чтоб спокойно двигаться дальше, оставив дурное позади. В этом-то и крылась причина, по коей Одолен увозил сестрицу прочь от предателей. Боялся, что повторит его ошибки и решит отомстить обидчикам.

На воротах после повелительно окрика волхва их пропустили без задержек.

– Куда податься, знаешь? – обернулся к ней… брат. Уставился в недобро зыркающие исподлобья глаза, что были красноречивее любых слов, и озадаченно дернул себя за бородку. – Со мной нельзя, опасно на болотах. Зараза всякая схоронена, козьи тропы с пути сбивают, йелени в топь заманивают, чмухи воду отравляют, да псеглавцы с таласымами рыскают, сучьи потрохи.

Черва поджала губы, но не стала признаваться, что и без того плескаться в болота Бездонных омутов не пошла бы. Ибо не пристало то княжне.

– Отправляйся-ка лучше вслед за волкодавом. Ну, за Бронцом этим, что к барханцам собрался. Заодно поможешь ему выяснить, не готовят ли Полозы переворот. Тебя же, как положено барышне, обучали полозецкому – змеиному языку?

Обучали, причем весьма успешно. Пошипеть Черва всегда была рада. Не в том беда. А в треклятом горце! Он же не имеющий понятия о приличиях варвар!

Но зато имеющий понятия о чести, как и все горцы. Их мужчины девок не обижают, в отличие от сумереченцев и зареволесцев. К тому же волкодавы созданы, дабы народ от чудищ защищать. Черве он вреда не причинит. А она сейчас не в том положении, чтоб нос воротить.

На том и порешили. Одолен посоветовал заглянуть в трактир, запастись кормежкой в дорогу, да расспросить о Бронце. И галопом поскакал на юго-запад. Черва же рысью направила Норова на юго-восток, гадая, отчего в сердце нет тоски.

Оттого, что не знала она толком Одолена? Али из-за издевок братьев само слово «брат» перестало для нее значить родню? Али из-за предательства матушки у нее теперь и сердца нет? Черва горестно вздохнула.

До «Брехливого хмелевара» добралась к полуночному удару колокола. Когда Серыси останавливались тут на пути в столицу к празднику, в трактире было многолюдно и шумно. Доселе и в полночный час тут оставались гуляки, но теперь трактир пустовал. И откуда-то несло тухлятиной. На лавке у входа сопел бугай, встрепенувшийся со скрипом двери. Отметил кафтан опричника и снова задремал.

Черва впервые оказалась одна за пределами города, но военная служба сделала свое дело, приучив выживать и в одиночку. Она не растерялась и постучала о стойку. Из каморки под лестницей выползла заспанная подавальщица.

– Я Хмеля, к вашим услугам, сударыня, – поклонилась она, а Черва поморщилась. Из-под ногтей подавальщицы слегка тянуло сгнившим мясом. Так теперь часто пахло от тех, кто трупы помогал убирать. – Хозяин почивает, но я вас обслужу, будьте покойны. Чего изволите?

Черва приказала собрать в дорогу пирогов, готовой птицы, яиц, сыра, чеснока с луком, горшочек меда и краюху хлеба. Готовить она не приучена, но уж настрогать лук и сыр на хлеб сумеет. И мимоходом расспросила про Бронца.

– Помню-помню, был тут эдакой! – закивала Хмеля, затягивая узел на котомке с пожитками. – Вся морда золотыми кольцами истыкана! Отбыл намедни.

Не беда. На Норове Черва кого хочешь догонит. Не даром ведь гончая.

Черва решительно сбежала с крыльца трактира, закинула на вороного сумки, запрыгнула в седло и, гикнув, помчала навстречу свободе. Еще не догадываясь, в какую ловушку могут завести мечты о свободе. Она вообще была не догадлива.

12 Дурман

Первый весенний месяц,

межевая неделя

Бездонные омуты

Под копытами Пеплицы смачно чавкнуло. Одолен выбранился и спешился. Сапоги по щиколотку погрузились в раскисшую грязь.

– Как в старые-добрые, да? – недобро усмехнулся он, потрепав кобылу по холке.

Та всхрапнула, и Одолен припомнил, что когда он здесь был в прошлый раз, выкапывая язвенник, Пеплицы с ним еще не было. Он покачал головой, сетуя на дырявую память, и с завистью вздохнул:

– Повезло тебе меня позже встретить.

Поведя ее в поводу и осторожно пробуя ногой ненадежную почву, прежде, чем наступить, Одолен пробрался к деревне.

Вокруг, насколько хватало глаз, простирались болота. С кряхтением гнулись к земле кряжистые, голые еще плакучие ивы. На ветру колыхались и шелестели жухлые после снега стебли камыша, осоки и душистого вереска, обрамляя топкие бочаги. Под руки лезли и кололись чахлые кусты клюквы, голубики и брусники. Под ногами стелился торфяной мох, листья морошки и плотоядной росянки, пожирающей гнус.

В воздухе стояла белесая мгла. Весна наконец заявила о себе, разогрела солнцем землю, растопила снег и оттого подняла в воздух клубы туманных испарений. И разбудила птиц. Вдали гукала выпь, слышалась кряква, скрипел коростель и свиристели чирки.

Здесь редко селились. Стаи камышовых котов-арысей малочисленны, а гнезда ужалок и того меньше. Посему наткнуться на поселение средь безлюдных верст было большой удачей. Но в эту безымянную деревеньку Одолен забрел не наобум. Не впервой.

В ее центре стояло древнее капище с деревянным идолом трехголового крылатого змея, бога Солнца-огня, земли и ветра Горына. Вокруг полумесяцем выстроился десяток хлипких досочных хижин на высоких сваях, напоминающих курьи ноги. К той, что на отшибе, Одолен привязал Пеплицу, по веревочной лестнице поднялся на крыльцо и постучал в крепкую дверь. Кабы только Багулка уже проснулась.