Преданные богам(и)

– Ах, да! – закруглился Бузин. – Еще одна из деревень по ту сторону Теснины на зачахшие поля жаловалась. Мол, всходов все никак не родит.

Одолен понятливо кивнул, отодвигая опустевшую тарелку. Отхлебнул брусничной настойки и недобро ухмыльнулся. Как там в народе говорится: война войной, а обед по расписанию? В княжествах ламя знает что творится, всюду разброд и шатание, а все одно: снег сошел, и простолюдины зовут волхвов лечить землю.

Ночевать на постоялом дворе Одолен не остался, как Бузин ни уговаривал. Во-первых, он тревожился, что собравшиеся в дозоре натасканные ищейки и гончие распознают в Багулке волхвицу бога Солнца. Ей-то поди навреди, а вот она здесь запросто камня на камне не оставит. А Одолен терять такой важный и, что главнее, удобный перевалочный пункт не желал.

Во-вторых, до полуночного колокола еще пара часов. Они за это время пару дюжин верст покрыть успеют.

В-третьих, Одолен точно знал, что ежели сейчас ляжет на пуховую перину, подняться с нее утром силы духа у него уже не хватит.

Посему они продолжили путь. Багулка вернулась к плетению венка, сыто облизываясь. Одолен раздумывал о том, что Бронец, должно быть, отправился в Жальники добывать то оружие, коим можно разрушить порчу.

Коли он его добудет, а Одолен в курганах-в-степях найдет ворожейский заговор, который надо будет сплести в науз и разрубить, то, может, и сдюжат они с порчей. А ежели нет, так Гармала Гуара рано или поздно найдет варраха и разберется с этим чудищем по-волкодавски. А ежели нет… то где им искать другого ворожея, который может снять порчу взамен варраха, Одолен не знал.

От тяжких дум его отвлекло тихое шипение. Он недоуменно покосился на Багулку, но то была не она. Она завороженно и благоговейно глядела вверх, на освещенный закатным солнцем скалистый выступ. С которого за ними, медленно распрямляя кольца для прыжка, следила серо-коричневая гадюка в два аршина длиной. Ни дать ни взять обыкновенная гюрза, кои в горах, степях и болотах водятся. Даром что крылатая.

Одолен замер, успокаивающе положив ладонь на шею Пеплице, но даже не пытаясь волшбить, чтоб заморозить сердце чудища. Аспида невозможно убить ничем, окромя огня.

Вот и выяснилась причина неплодородных полей по ту сторону Теснины. Это аспид землю ядом оплевал, недаром их зовут «опустошителями земель».

– И какого рожна ты застыла, Гуля? – сквозь зубы процедил Одолен, не отрывая взгляда от чудища. – Ежели не хочешь его жечь из родственных чувств, так хоть шугани его своим волховским огнем!

Лицо Багулки тотчас ожесточилось и покрылось точь-в-точь такой же чешуей.

– Так и с-снала, что ты догадалс-ся!

– Брось этот балаган, ты и не скрывала, что ты волхвица Горына-Триглава. Небось, нарочно, чтоб я отныне с тебя глаз не спускал и оттого не взял другого проводника в курганы. Ведь тебе от меня что-то очень нужно, не так ли?

– Сам додумался, скудоумец, аль «бледнорожая» твоя надоумила? – ядовито огрызнулась Багулка, отворачиваясь к аспиду.

Поднялась на мыски и протянула руку. Крылатая гюрза опробовала воздух около нее языком и с готовностью юркнула в подставленную ладонь. По руке сползла на шею Багулки и свернулась на ней кольцом.

Одолен наблюдал за аспидом с боязнью и отвращением и признавался сам себе, что ни в жизнь этих баб не поймет, не уразумеет и в толк не возьмет. Что ими движет, когда они чудищ на груди пригревают? Жалость? Или, напротив, желание их приручить и ими повелевать?

Ужалкам отчего-то мерещилось, что аждаи и аспиды – благословенные дети Горына-Триглава. На деле же это были заурядные ошибки природы, вылупляющиеся в обычной змеиной кладке, как псеглавцы, рождающиеся у здоровых оборотней.

Но гавкаться из-за нового «питомца» Одолен не стал. Свое уменьшенное отражение эта гюрза все равно не выкинет. А так за аспидом хоть пригляд есть. И то хлеб. Зачастил Одолен с выбором из двух зол.

Через пару дней они сошли с Перевальской теснины. И перед ними во всей красе до горизонта раскинулась степь. Одолен блаженно прикрыл глаза, вдыхая полной грудью терпкий воздух, напоенный горько-медовым ароматом степных трав и еле слышимого дыма.

Как несправедливо, что столь благодатный край приютил жестоких кочевников, ни месяца не проживающих без кровопролитных Свар.

Тракт убегал вдаль полосой твердой земли, но Одолен, помня просьбу Бузина, сошел на тропку, ведущую к одной из подгорной деревушек, здесь, по счастью, еще населенных огнегорцами. Относительно миролюбивыми. По сравнению со степняками.

Пеплицу он оставил позади, с Багулкой, от греха подальше. Ежели и была у восточных народов роднящая их черта, так это безоглядная любовь к лошадям. Эдакую изящную серую в яблоках красавицу уведут тотчас, и не посмотрят, что ее хозяин волхв. Здесь свои порядки. А всем не трогать кобылу не скомандуешь.

Деревня являла собой десяток серых каменных домов, растущих на горном склоне, как грибы. Вдали белыми облаками паслись отары овец.

Надобное поле Одолен приметил издалека. Посреди серебристо-зеленого, идущего волнами на ветру, моря ковыля, мятлика, таволги и полыни оно выглядело, как гниющий буро-желтый струп.

Отыскав старосту из красных волколаков, сообщил, что поле попортил аспид и что земле через пару месяцев понадобится новый таласым. Сговорился в цене, выпросил молодого ягненка и отправился на капище. Судя по тому, что старик в овечьей телогрейке и с кольцами в крючковатом носу отдал плату целиком, он желал, чтоб волхв убрался с глаз его долой как можно скорее. Правду Бузин сказал, совсем доверие к слугам Луноликой растерялось.

После молитвы волхва над зарезанным на капище ягненком, с горных пиков стали спускаться тучи. Одолен заторопился, по-кошачьи не желая мокнуть. В центре поля закопал ягненка, погрузил пальцы в сгнившие побеги овса и снова забормотал молитву, щедро поливая почву волшбой.

После дождя будет как новое. Останется его перекопать, заново засадить… и захоронить оборотня для нового таласыма-хранителя, что чудищ отгонять будет.

Багулка ждала его, нервно стреляя языком.

– Убираемс-ся отс-сюда! – она первой запрыгнула на Пеплицу, втянув Одолена следом. – Здес-сь открываетс-ся козья тропа!

Сучья мать! Пеплица рванула с места в карьер. Мир смазался. В нос ударил резкий запах соли.

Второй весенний месяц,

межевая неделя

Солончаки

По солончаковым пустошам, что раскинулись посреди степей, они блуждали третий день кряду в попытках отыскать Тракт. Поначалу казалось, что ничего сложного в том нет. Иди себе на северо-запад, в ус не дуя, и рано или поздно непременно выйдешь к курганам. Но вышли они к кочевому стойбищу каракалов-арысей.

Волхвов кочевники не признавали. Однажды, во время очередной Свары, каракалы и корсаки слишком уж распоясались. Поначалу друг с другом сшиблись, а после, ошалев от крови, накинулись на деревни Огнегорного и Барханного княжеств. Этого волхвы, границы оберегающие, не стерпели. Обратились к князьям за добром на противостояние налетчикам, да и ударили единодушно зазорной волшбой.

Кабы не указали они кочевникам место, сидеть бы барханцам да огнегорцам под игом, как четыре сотни лет назад. Да только дорого та зазорная волшба обошлась. Орду остановить – это не одному берсерку сердце заморозить. Тут очищающими обетами не обойтись. Тут полноценную жертву Луноликой надобно принести. А пожертвовать ее слуги во славу хозяйки могут только собой.

Жизни свои волхвы тогда положили во спасение народа. Зато степняки с тех пор в сторону княжеств даже смотреть боятся, только меж собой отныне воюя. Да волхвов Луноликой ненавидят люто. Вместо них ведуний да наузников почитают.