Преданные богам(и)
Шрифт:
Запамятовала она это. А он помнил. Щеки у нее заалели маковым цветом, и она стыдливо прикрыла их барханским платом. Многовато она краснела рядом с этим варваром. Но теперь уже не думалось «было бы перед кем», потому что было перед кем.
Невесть откуда взявшаяся в пустыне сорока приземлилась ему на плечо. Он нахмурился, сведя брови к переносице.
– У нас волхв Горына-Триглава объявился?
Сорвал с лапки вестницы грамоту, задумчиво погрыз кольцо в губе, читая, и пугающе закаменел лицом.
– Сучий потрох! – он сплюнул через плечо и осенил себя треуглуном.
Достал из седельных
– Сударь Одолен на могильниках варрахов нашел ворожейский заговор, от коего целебные воды запаршивели, – Бронец выбранился, взял нож и зачем-то принялся спиливать верх голенищ сапог. – Взамен пообещав проводнику в курганы, волхву бога Солнца, вернуть то, что звериные оборотни в незапамятные времена украли у ужалок, а я вынес из Жальников. Эк неудачно сложилось! Кабы я ее не вытащил, о ней никто бы и не узнал. Надо же было тотчас найтись волхву Горына-Триглава, что ветер слушать умеет!
Черва снова бестолково захлопала глазами.
– «Ее»? Иглу Костея?
– Да на кой ляд она ужалкам-то! – Бронец досадливо отмахнулся. – Нет, им нужна шкура Царевны-лягушки, побрало бы эту жабалачку ламя! Шкура ее в ворожея обратить может. Я-то ее для вспоможения брал, ежели не получится порчу разрубить. Нашел бы козла отпущения, сделал бы его ворожеем, заставил б порчу снять, да и упокоил бы. А оно вон как вышло.
Очень… по-волкодавски.
А Черва думала, что шкуру Царевны-лягушки в печи сожгли. Так в «Преданьях старины глубокой» писали. Брехали, значит. Занятно, о чем еще басни врут.
– Так это вы брата моего «сучьим потрохом» обругали? – она поджала губы и недобро прищурилась.
– Брата? – Бронец, оторвавшись от уродования сапог, озадаченно обернулся к ней. Оглядел с головы до ног, будто впервые увидел, снова задержался взглядом на черных косах до земли (дались они ему!) и кивнул своим мыслям. – По матери, что ль? Нет, не его. Сказал же, то моя вина. А обласкал я ворожея. Заговор у него зело гнусный. Кабы при запирании его в наузе пальцы не отсохли.
– Позвольте глянуть, – Черва требовательно протянула руку. Прозвучало это вот ни капельки ни просьбой.
Бронец, помявшись, неохотно отдал берестяную грамоту, строго упредив:
– Только вслух не читай. Эдакой злой волей худо с лихом накликать – раз плюнуть.
Он все-таки ее за дуру держит. Черва надменно вздернула нос и побежала глазами по небрежно выписанным строчкам.
«Ворожба моя, проснись, за моих врагов возьмись.
Нагони на них страху, злобу и хлеще холеры хворобу.
К богам обращусь с молитвой я, пройду сквозь ворота, леса и поля.
Найду мертвеца, ворожеям отца, что скрыт чуть живой под целебной водой.
Как болят его кости и как ноет плоть, так растет и желанье врагов помолоть.
Пусть те, кто мученья его продлевает, кто воду из тела его испивает,
Будут прокляты мною во веки веков, лишатся покоя, позабудут, где кров.
Пусть имена их потеряются, пусть друг на дружку они зверями кидаются.
Мир меняется, старые боги возвращаются, исцеленные отныне людоедами считаются.
Язык мой – ключ, глаза – замок, чтоб меня
никто не превозмог!»– Сучий потрох! – не выдержав, согласилась Черва. Это ж каким обиженным на весь белый свет надо быть, что такую гадость сочинить! – Что с ним надо делать?
– Выткать вязью в науз на чем-нибудь плотном. Я бы и рубахой поступился, но она же вся по швам расползется, – пробормотал Бронец, оглядывая их добро.
Так вот зачем он сапоги поганил. Для кожи. Черва потянула торчащий из седельной сумы Норова край бархатного кафтана, вскинув брови: подойдет? Заработав довольный оскал и кивок, достала нож-засапожник и безжалостно отмахнула кафтану подол. Срезала с него наузную вышивку, сложила в несколько раз и отдала Бронцу. Тот сунул черный бархат меж кожаных полос и придирчиво оглядел «пирог».
Основа науза получилась толщиной в полвершка[1]. Черва перевела оценивающий взгляд на широкие ладони волкодава, каждая с две ее, в которых игла терялась, как в стоге сена. Горестно вздохнула и милосердно предложила:
[1] Вершок ~ 4,5 сантиметра.
– Я вытку.
Судя по потемневшему взгляду голубых глаз Бронца и раздувшимся крыльям носа, у него язык чесался послать ее. К печи, вестимо.
– Не упрямьтесь напрасно, сударь, и признайте, что мои пальцы ловчее ваших, – справедливо заметила Черва. – С таким гнусным заговором, воистину, одно неловкое движение, и руки отсохнут. А ваши миру еще пригодятся.
– А твои пригодятся мне, – отрубил Бронец, складывая руки на груди и расставляя шире ноги. Хорошая поза, устойчивая. Для обороны годящая.
И для чего, позвольте спросить, ему ее руки понадобились? В голове отчего-то скабрезным голосом Ганьки Коленца прозвучало «чтоб было, что просить!». Черва вновь покраснела, фыркнула, пряча смущение, и самоуверенно заявила:
– А с моими ничего и не случится!
– А с моими лапами волкодава, значит, случится, – грозно протянул Бронец.
Черва присмирела, раздумывая, как бы не задеть честь и гордость горского думского боярина. Но вдруг краем глаза уловила, как дрогнуло кольцо в его губе. Моргнула и вспыхнула с новой силой. Этот варвар ее опять дразнит!
– А ваши «лапы», сударь, будут нам дорогу от кочевников расчищать, покуда мы через степи будем пробираться… куда там? – нашлась с ответом Черва, заглядывая в грамотку. – В пещеру Последнего вздоха, да.
Бронец хмыкнул. Покосился на нее сверху-вниз, пожевал кольцо в губе, и его грубое лицо прорезал хищный волчий оскал.
– Ух, и горазда же ты мне хвост выкручивать, княжна! Держи, коль сама напросилась! – он протянул ей костееву иглу, но тотчас вновь нахмурился. – Только не поранься, душевно прошу.
Ну вот, опять она покраснела.
Второй весенний месяц,
младая неделя
Огнегорное княжество,
разоренные деревни
С наузом творилось что-то неладное. С каждым новым вышитым словом заговора он плотнел, тяжелел и стыл. Будто каменный.
Как же его разрубать-то тогда?
Но Черва продолжала усердно втыкать иглу Костея Бессмертного в кожу и бархат, начав с середины и дальше пойдя кругом. Создавая из златых слов воронку, как в омуте. Золотую нитку она добыла, распустив наузы, коими сама же полтора месяца назад вышивала новообретенный кафтан опричника.