Преданные богам(и)

Гармала сидел на лавке, уперев локти в колени и сцепив пальцы под подбородком. Его и без того угловатое лицо осунулось и заострилось. Щеки впали, отчего о его скулы теперь, чудилось, порезаться можно. Кожа приобрела нездоровый землистый оттенок, подчеркиваемый зеленью кафтана.

Краше в гроб кладут, да. Но и Ганька выглядел не лучше. От переживаний из-за раскрывшейся тайны своего происхождения ему кусок в горло не лез. Похудел он, да так, что заместо телосложения у него отныне теловычитание. Даже на груди повязки затягивать прекратил, плоским стал, что доска.

Вихры свои бурые со злости обкорнал короче некуда, чтоб ни один белый кончик ни повылезал. Голосом, вот, осип из-за ежедневных чтений переписей вслух. Скрипел теперь, аки дверная петля несмазанная. И тенями обзавелся, красочней синяков, под опухшими, покрасневшими глазами с ошалелым взглядом. Ни дать ни взять – бешеный. А на самом деле попросту невыспавшийся.

Спать Ганька не дозволял себе уж четвертую ночь кряду. Выпрашивал у Гармалы волкодавские бодрящие снадобья, от души хлестал себя по щекам и выделывал коленца по своему покойчику. Страшно ему было засыпать. А ну как разболтает во сне своему (будь он трижды проклят!) Истинному, что отныне знает его имя. И оттого догадывается о том, под чьей личиной ворожей прячется.

Он же тотчас Ганьку за эдакую осведомленность прихлопнет!

Или нет? Допрежь-то только и делал, что оберегал. Или не оберегал, а попросту сохранял для каких-то очередных своих гадских планов?

– Какую он армию собирает? – просипел недоуменно и припомнил слова Укротителя ворожею о том, что «нашел еще одного». – Из безликих, что ль? Тоже мне, непобедимое войско!

Гармала тоскливо вздохнул, взял прислоненный к лавке посох и принялся катать его в ладонях.

– Что Укротитель глаголил, упоминаешь? Ворожею нужны не всякие безликие, а «мордой ни волколак, ни яломишт, и окрасом не пойми кто». Он ищет именно варрахов.

Гармале пришла в голову какая-то совершенно дурная (по Ганькиному мнению, ясен пень) мысль, подсказанная ему игральными костями. Мол, возвращением ворожеев в Подлунным мир озаботился их покровитель, сам Безликий бог. А Многоликий, растерявший свою паству из-за Скоморошьего бунта, подсобил, видать, желая найти себе новых последователей.

Так в княжествах стали появляться безликие варрахи, лишенные внутреннего зверя, по коему их можно было бы опознать. Скорее всего, рождались они у волчье-лисьих пар. Такая же ошибочная помесь, как псеглавцы, рождающиеся при совмещении псовых и кошачьих оборотней. Или беовульфы у медвежье-волчьих.

То бишь, по обыкновению в стаях, где один родитель – арысь, а другой – берендей, волколак или яломишт, детеныши наследуют внутреннего зверя одного из родителей. Как правило, того, в ком сильней альфа.

Но иногда что-то путается и рождается псеглавец, в котором смешивается человек и зверь.

Также в парах берендей-волколак, рождается обычно или берендей или волколак. Но иногда получается беовульф.

Видать, с варрахами вышло похоже. Порода, ранее истребленная, стала возрождаться как помесь волколаков и яломишт. Само оно так вышло, естественным путем, али с божьей помощью – оставалось лишь гадать.

Тут, кстати, возникал еще один вопрос, ответа на который пока не было. Смески почти всегда оказывались бесплодны. Тому пример мулы, лошаки, и те же беовульфы с псеглавцами. Прежние варрахи, будучи самобытной породой, плодились и размножались вовсю. А способны ли на это нынешние?

Но это можно было проверить и после (лишь бы не на Ганьке, ага!). Сей же час важным было другое. Часть из этих новоявленных варрахов, возможно, могли быть носителями (гнусными переносчиками!) ворожбы. Однако, чтоб ею воспользоваться, любой ворожей должен сначала пройти обряд пробуждения силы на могилах предков.

Но вот ты безликий. Ни сном, ни духом не подозреваешь, что уродился варрахом, ведь батюшка с матушкой у тебя обычные оборотни. В голове у тебя прочно засела непреложная истина, что всякую ворожбу извели еще во время Чистовой переписи. Разве тогда стукнет тебе в голову идея наведаться в курганы-в-степях (в которые еще поди найди вход, а затем и выход)? Да ни в жизнь!

Так бы дальше и продолжалось, кабы двадцать лет назад не случилось затмение Вдругорядной Луны. Встретились раз в полтора столетия праздники Безликого и Многоликого. И родился, по мнению Гармалы, некий избранный богами, коего братья Луноликой решили приспособить для возвращения в мир ворожбы.

Вот не было печали! Заняться им там нечем, что ли, в Чертогах своих, окромя как людям палки в колеса ставить себе на потеху?

Так вот родился этот избранный. С проклятиями многоликости и безликости, наложившимися друг на друга. Родился, по-видимому, обычным оборотнем, каким-нибудь серым волколаком или рыжим яломиштом (тут Ганька прикусил язык, чтоб не раскрыть свои догадки о породе ворожея). Проверяли его волкодавы, но не нашли ничего лишнего. Ни лишения внутреннего зверя, ни второго облика. Ведь проклятия двух богов попросту перекрыли друг дружку.

А потом Безликий бог призвал своего избранного в курганы-в-степях. И снял там с него свое проклятие. А Многоликий бог оставил. И появился у избранного второй облик. Человечий и звериный, как и положено многоликому. Облик варраха, владеющего ворожбой. И теперь этот варрах…

– …Надеется на авось, что кто-нибудь из собранных им безликих варрахов тоже окажется со спящей ворожбой внутри, запертой проклятием Безликого, – подытожил Ганька, с замиранием сердца припоминая, что парочку эдаких безликих, на него самого отдаленно похожих, он замечал в Потешных войсках. – А он сможет провести для них обряд пробуждения силы, снимая проклятие. Тем самым он копит себе полк будущих ворожеев.

– С тобой во главе, – ровно напомнил Гармала.

– Пусть накось-выкусит! – тут же взъерепенился Ганька, стискивая в руках висящую на шее свистульку. – Я ни в жизнь не соглашусь по доброй воле ворожеем стать! У них не бывает иного пути, окромя как глазить, морочить и порчу наводить на всех вокруг! Не для того я со своей свободой аки с писанной торбой носился, чтоб опосля на поводок к собственной силе усесться!

Мысль о том, кто он на самом деле такой, разбередила душу. Ганька в сердцах захлопнул грамоту с переписями населения и отошел к окну башни, чтоб Гармала не увидел вскипающих на его глазах слез бессилия. Глупость, конечно. Волкодав слепой, а всхлипы, тщетно сдерживаемые стиснутыми зубами, все одно услышит. Но Ганьке, отвернувшись, было не так стыдно плакать. Мальчишечьи повадки.

С высоты птичьего полета столица Зареволесского княжества походила на праздничный каравай. Солнечные зайчики прыгали по двускатным красным крышам домов и островерхим башенкам, слюдяным окнам и златым колоколам звонниц на перекрестках. И по украшениям палат Великого князя Сероволка и княгини Рыжелисиц, в коих они с Гармалой сейчас обретались, из белого сияющего струганца.

Серые каменные дома стояли под сенью озеленившихся раскидистых дубов и стройных осин. По замощенным брусчаткой широким улицам, лучами расходившимся от княжьих палат, вышагивали отряды стрельцов в алых кафтанах и, сверяясь с грамотами, стучались в некоторые дома. Навещали зараженных.