Предатель

Не буду говорить вам о славе. Не стану просить вас обратиться за советом к своей вере или своим лордам, ибо сейчас они вам не нужны. Здесь, в этом месте, вы прекрасно знаете, за что сражаетесь. Лжекоролева говорит о Втором Биче, но именно его она сама и насылает на мир. Она и есть наш бич, пагуба для всего живого. И потому, от имени короля Артина сим я выношу смертный приговор самозванке Эвадине Курлайн и всем тем, кто последует за ней. Нас ждёт либо справедливость, либо смерть.

Эвадина приукрасила бы это заявление, подняв кулак или взмахнув мечом. Леанора же просто гневно прокричала, но этого хватило. Низкое, уродливое, одобрительное рычание пронеслось по шеренгам, а затем переросло в мерные повторяющиеся крики:

— Справедливость или смерть! Справедливость или смерть! Справедливость или смерть!

К моему удивлению даже алундийцы их подхватили. Поначалу немногие. Но вскоре каждый из этой оборванной, побитой группы, которая ещё не так давно радовалась бы кончине этой женщины, пронзительно выкрикивал:

— СПРАВЕДЛИВОСТЬ ИЛИ СМЕРТЬ! СПРАВЕДЛИВОСТЬ ИЛИ СМЕРТЬ!

Около сотни присутствующих каэритов не изъявили никакого желания последовать их примеру, демонстрируя то же мрачное недоумение, окрасившее их поведение с момента прибытия в эту долину ужасов. Под продолжавшиеся крики они ушли прочь, оставив лишь одну громоздкую фигуру, неподвижно созерцавшую заполненные могилы. Когда Леанора ушла со стен, и крики постепенно стихли, я отпустил войско Короны в лагерь, проинструктировав капитанов, что обычный запрет на пьянство на эту ночь будет отменён. После такого испытания потребуется какое-либо облегчение. А если в результате и начнутся драки и беспорядки, так это небольшая цена, если они избавят людей от кошмаров.

Когда роты разошлись, я присоединился к Эйтлишу в его бдении. Он без слов моргнул мне, а я довольствовался тем, что просто стоял и смотрел на недавно перевёрнутую землю. Каменное перо снова удивило меня тем, что этой ночью не притянуло никаких призраков, и это вызвало у меня в груди чувство виноватого облегчения. Если бы тут задержалась каждая измученная душа, погибшая здесь, то, не сомневаюсь, рассвет я встретил бы умалишённым.

Тишину нарушил Эйтлишь негромким вопросом:

— Вот так всё было? Элтсар, много лет назад?

— Думаю, да, — ответил я. — Судя по тому, что я видел.

По его лицу пробежала дрожь, глаза потемнели от воспоминаний.

— Она говорила мне, что это снова наступит, — сказал он, и мне не нужно было спрашивать, о ком он говорит. — Когда мы расстались давным-давно. Я ей не поверил. Хотя уже тогда был старым. А теперь я понимаю, что был всего лишь ребёнком, рассерженным уходом лучшего друга. Я сказал много глупых слов. Обвинял её в стремлении сделаться богом для суеверных дикарей за пределами наших границ. Это был единственный раз, когда я видел, как из её глаз упала слеза. Только один. И всё же она не стала меня упрекать, хотя я, конечно, это заслужил. Она поцеловала меня в лоб и сказала: «Когда он настанет — а он настанет, брат мой, — никто из нас не будет избавлен от худшего преступления». И всё же мой гнев не прошёл, и я кричал ей вслед, пока она уходила в ночь, чтобы больше её никогда не видели в каэритских землях: «Я не запятнаю себя никаким преступлением ради твоих пагубных фантазий!»

Он замолчал и глухо усмехнулся.

— Но я запятнал, Элвин Писарь.

— Тот паэлит, — сказал я. — Кориэт. Ты убил его.

Эйтлишь ещё ниже опустил голову, широкие плечи поникли под невидимым бременем.

— Не убивал, но это меня не извиняет. На спине паэла я разыскал все кланы паэлитов, и добился того, что они не смогли отрицать правду, которую я говорю. Старейшины кланов разделились, и сильно. Одни услышали мою правду и готовы были собрать своих воинов для похода на север, другие полностью находились под властью Кориэта. Раскол становился всё более скверным, и вскоре я понял, что, если его не разрешить, то на равнинах начнётся война. Каэрит прольёт кровь каэрита.

Эйтлишь встал на колени, положив руку на вскопанную землю на могиле.

— Вы убиваете друг друга с таким постоянством, что это уже кажется традицией, почти ритуалом. Но среди каэритов такого не случалось со времён до Элтсара. Такое невозможно было вынести. — Он взял горсть земли и пропустил почву сквозь пальцы. — Было созвано великое собрание кланов, якобы для того, чтобы все могли услышать слова Кориэта и Эйтлиша, тем самым решив это дело раз и навсегда. Но я организовал это собрание с другой целью, поскольку знал, что пока столько сердец захвачено словами Кориэта, паэлиты никогда не пойдут на войну. И потому я призвал единственную оставшуюся у меня силу, самих паэла. Я убедил собравшихся воинов, что о достоинствах слов Кориэта предстоит судить паэла. И они его осудили.

Он был так уверен в собственной мудрости, стоя, раскинув руки, и ожидая, что огромное стадо подчинится его воле. Но паэла не подчиняются воле никаких людей. После того, как последний из них промчался по его трупу, от него мало что осталось, помимо тряпья и костей. После этого ни один паэлит не смел говорить против войны, ибо волей паэла нельзя пренебрегать.

Эйтлишь раскрыл руку, дав остаткам земли просыпаться на могилу.

— Я знал, Элвин Писарь. Я знал, каким будет приговор паэла. В этом Кориэт был прав, если уж ни в чём другом. В союзе с ишличен мы пятнаем себя.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

В Оплоте Леди мы оставались ещё пять дней — неизбежная задержка для отдыха после трудного марша через Алундию. Так же она позволила Рулгарту собрать новых рекрутов с окружающих земель. Конюшня в замке Уолверн была наполнена сытыми и ухоженными лошадьми, и всех их быстро передали в руки недавно созданной роты, объединившей моих разведчиков и всадников Уилхема.

Паэлиты, нетерпимые к бездействию, отправились по южным берегам реки Кроухол. А мне была нужна быстрая рекогносцировка, и потому я отправил Уилхема на запад с приказом разведать брод, который представлял собой единственную переправу в Альберис. Джалайна вернулась одна через два дня, шатаясь на спине своей паэла. Суть её доклада я сразу увидел на её серьёзном, но измученном лице.

— Сколько? — спросил я.

— Мы видели только авангард, — ответила она и застонала, слезая с седла. — Три полные роты рыцарей, приближаются с востока.

— С востока? — Я надеялся, что Эвадина будет занята в Шейвинской Марке, но всегда оставался шанс, что она оставит свою мстительную миссию и выступит против нас здесь. Скорость её перехода меня удивила, как и направление атаки. — Зачем делать крюк на восток? — вслух задумался я.

— Знамёна были мне незнакомы, — сказала Джалайна. — Но Уилхем их знает. Видимо, герцог Дульсиана собрал своё войско на войну.

* * *

Мне удалось поспешно всё организовать и в течение дня заставить войско Короны двинуться на восток. Я установил жёсткий темп, заставляя их маршировать все возможные дневные часы. Я запретил ставить палатки на ночь, заставив людей спать, собравшись вокруг костров. С первыми лучами рассвета сержанты и капитаны бесцеремонно всех растолкали, и поход мрачно продолжился, пока мы не достигли брода. К тому времени начали в больших количествах возвращаться паэлиты, и потому я послал их первыми, чтобы они удерживали северный берег, пока переправляются основные силы армии. Когда Утрен вынес меня из реки, я с удивлением не обнаружил нигде в поле зрения никаких следов дульсианской армии. Даже самый несообразительный командир догадался бы, что нападение на нас здесь даёт лучшую возможность для победы. Однако за весь день над невысокими холмами на востоке их знамёна так и не появились.

Когда солнце начало садиться, капитаны собрались на возвышенности, где я выстроил армию.

— Герцог Дульсианский славится прежде всего своей жадностью, — прокомментировал Рулгарт. — Жадный человек часто бывает и трусом.

— Тогда зачем выводить против нас армию? — спросил я.

— Чтобы торговаться, — ответила Леанора. Она сидела на лучшей лошади, какую только можно было отыскать в замке Уолверн — её высокая, серая кобыла с длинной белой гривой, несмотря на свой замечательный внешний вид, имела далеко не царственную привычку постоянно ёрзать. Однако Леанора, похоже, не возражала и, не отрываясь, смотрела на восточный горизонт, поглаживая шею лошади, которая постоянно покачивала головой. — Я с детства знаю герцога Лермина, и он ни на одну встречу не приходил без чего-то, что могло бы подсластить сделку.