Предатель

— И вы так быстро отказываетесь от своих клятв, милорд? — спросила Леанора всё ещё кланяющегося герцога. — Если да, то какие у меня гарантии, что вы не поступите так снова, стоит мне только пропасть из вашего поля зрения?

— Я дам любую клятву, перед любыми свидетелями, ваше величество, — пообещал Лермин, исполнившись теперь серьёзной уверенности. — Приказывайте мне, и позвольте продемонстрировать верность.

— Боюсь, эта пташка уже улетела, милорд. — Леанора, замолчав, протянула руку в сторону содержимого открытого сундука. — Вижу, мои безделушки возбудили ваш интерес. За всем этим есть удивительная история, но не буду вас ею утомлять. Особенно потому, что вы никогда даже пальцем этого не коснётесь.

Леанора с громким стуком захлопнула крышку сундука, и герцог заметно вздрогнул, когда защёлкнулся железный замок.

— Я не верю, милорд, — продолжала Леанора, — что вас привела сюда ваша знаменитая алчность. Думаю, это был страх. Поскольку вы встретились с Лжекоролевой, когда пресмыкались перед ней. Я считаю, что во время той встречи вы поняли, что если она одержит надо мною верх, то следом обратит своё внимание на вас. Она смотрит на вас и видит много такого, что презирает, как и я — вот только я никогда не хотела убить вас за это. И ведь падёт не только ваша голова. По моим подсчётам, у вас не меньше шестерых законных детей и дюжина, если не больше, бастардов, рождённых в вашей шлюшьей конюшне. Не сомневайтесь, Лжекоролева убьёт их всех. А мой сын, с другой стороны, не убьёт. В милости своей и великодушии он позволит вам сохранить ваше герцогство, ваши земли, ваши замки и ваших шлюх. Но вы, милорд герцог, не получите ни единой безделушки из этих сокровищ. Более того, в назидание за вашу жизнь вы будете платить Короне десятую часть всех ваших личных доходов. Такова, милорд, цена за низкопоклонство перед самозванкой, и я считаю её невысокой.

Затем она встала, шагнула вперёд и нависла над съёжившимся Лермином. Он осмелился посмотреть ей в глаза — просто бросил быстрый взгляд и тут же опустил голову ещё ниже.

— Что касается гарантий, — сказала Леанора, — я заберу вашу армию. Не волнуйтесь, я не стану требовать, чтобы вы её возглавляли. Разрешаю вам вернуться в ваше герцогство. И когда эта война будет выиграна, я позволю вам остаться там, потому что нахожу определённо непривлекательной мысль о том, что мне когда-нибудь снова придётся терпеть ваше присутствие. Лорд Писарь, сопроводите герцога к его лошади и приготовьтесь принять командование над его войсками. Если только… — она наклонила голову, сурово глядя на макушку головы Лермина, — вы не желаете что-то возразить, милорд. В таком случае мы решим это на поле на рассвете.

* * *

По большей части войско герцога Лермина представляло собой жалкое зрелище. Несколько сотен крепких ветеранов составляли три роты его личной гвардии, и ещё четыре десятка присягнувших рыцарей под его знамёнами были хорошо вооружены и ездили на конях. Остальные были сборищем подневольных керлов, многие из которых начали убегать ещё до того, как их сеньор во второй раз объявил о смене присяги. Прежде чем отправиться под защиту своих границ, он назначил вместо себя во главе войска совершенно несчастного лорда Терина Гасалля. Это назначение не вызвало особой реакции в рядах, за исключением нескольких ругательств и пренебрежительного свиста.

На следующее утро Эйн насчитала немногим больше тысячи оставшихся дульсиан, а за следующую неделю дезертировали ещё больше половины. Лорд Терин предсказуемо оказался никчёмным командиром, и потому я поставил герцога Гилферда над тем, что осталось, сформировав третью когорту армии и соединив их с кордвайнцами. К моему удивлению, лорд Терин безропотно принял необъявленное понижение. По правде говоря, я постоянно ожидал, что он последует примеру большинства своих солдат и сбежит, однако каждый день он стоически, хоть и несчастно, садился на лошадь и ехал вместе с остальными.

Из плюсов оказались обильные припасы, которые привезли с собой дульсиане: длинный обоз повозок, нагруженных всевозможным провиантом. Поскольку многие дульсиане бежали, остальные припасы можно было распределить среди войска Короны, для поддержки на пути к побережью.

Линию марша я определил так, чтобы держаться как можно ближе к северному берегу реки Кроухол, а паэлитов и всадников Уилхема отправлял прикрывать наш правый фланг. Я не питал надежды, что наше присутствие ещё не замечено, и об этом не доложили Эвадине. В голове постоянно крутился вопрос о том, что она будет делать, услышав эту новость. Если бы её войском командовал я, то посоветовал бы немедленно двинуться на юг. Лучше выступить и устранить эту новую угрозу, прежде чем те, кто пострадал от плохого правления восходящей-королевы, сплотятся под знаменем Алгатинетов. Впрочем, Эвадина всегда отличалась непредсказуемостью и, как мне казалось, теперь станет ещё более непредсказуемой.

Я надеялся набрать рекрутов во время похода к побережью, но каждый день Уилхем и Джалайна возвращались с новостями о пустующих фермах и деревнях. Одни стояли сожжёнными и разграбленными, а жители бежали или были убиты и оставлены гнить. Другие деревни просто покинули керлы, предпочитавшие неопределённость зимних пустошей жестокостям Восходящего войска. «Войско, которое я сам помог собрать, — постоянно горько напоминал я себе. — Это настолько же моё творение, как и её».

Конечно, в этом походе не обошлось без мертвецов, хотя они приходили и уходили раздражающе нерегулярно. Один раз я увидел одинокую, неясную фигуру, безмятежно и молча стоявшую на берегу Кроухола. Такие мне нравились гораздо больше, чем семьи, которые иногда бродили рядом с войском Короны или прямо через его шеренги. Я начал понимать различия между мёртвыми. Призраки постарше были либо безумны, либо равнодушны. Меньше всего молчали только что убитые, особенно семьи. Матери размахивали передо мной младенцами в тёмных и мокрых пелёнках. Отцы прижимали к себе шатающихся деток и предупреждающе рычали проходившим мимо равнодушным солдатам.

Со временем я научился скрывать, что знаю об их присутствии, чтобы не привлекать внимание. Это оказалась непростая задача, и мне пришлось воспользоваться трюком цепаря — петь, чтобы не слышать их голосов. Пел я всегда так себе, и мне не хватало репертуара Эйн, поэтому вскоре я переключился на чтение вслух всех научных трудов, поэзии и священных писаний, какие только мог вспомнить. Солдаты неминуемо заметили, что человек, которого они теперь называли Маршал Писарь, бормочет себе под нос, и так я приобрёл совершенно незаслуженную репутацию набожной души. Некоторые наиболее преданно настроенные люди воодушевились моими декламациями, увидев во мне достойного защитника Ковенанта, превращённого в ересь тиранией Лжекоролевы. Но, по крайней мере, декламации помогали мне не слышать призрачные голоса, даже если самих призраков изгнать из виду я не мог.

Через двенадцать дней после встречи с дульсианами мы добрались до устья Кроухола, где я приказал построиться в боевой порядок перед наступлением на портовый город Ярнсаль. В сообщениях Шильвы Сакен говорилось, что это место является рассадником мятежных настроений против восходящей-королевы, особенно среди торгового класса. За несколько недель до этого Шильва доставила им письмо от принцессы-регента, в котором недовольным советовали воздержаться от открытого восстания до тех пор, пока войско Короны не окажется в пределах видимости их стен. Похоже, они лишь частично прислушались к предупреждению, поскольку паэлиты вернулись с новостями о пожарах и беспорядках, когда нам оставался ещё целый день пути.

Я поручил герцогу Гилферду вывести всех рыцарей и кавалерию вперёд, чтобы оказать повстанцам всю возможную помощь, а сам повёл ускоренным маршем нашу пехоту к городу. Ещё я отправил паэлитов на север, чтобы те отражали любые продвижения на юг сил Эвадины.

Достигнув города, я увидел, как над стенами поднимаются столбы дыма, хотя и не настолько густые, как в Куравеле, а значит, они не могли указывать на общий пожар. Гилферд встретил меня у главных ворот, его лицо было покрыто грязью и сажей, а на рукавицах виднелись пятна засохшей крови. Над ним на зубчатых стенах надвратной башни было подвешено за лодыжки около двух десятков тел. Все раздетые донага, а их голую кожу покрывали красные полосы от недавно перенесённых пыток. За воротами улицы гудели от эха гневных безумных голосов.