Предрассветные боги

Вояка в расхристанной одежке схватился за лицо, упустив тюк с каким-то барахлом. Но толку от того было ровно на пять ударов сердца. Опешившие, было, сакха, тотчас позабыли о казненном и поперли на троицу дюжих вожаков, перекрывших проход в селище.

— И так не дюже умны, — кривил рот Драговит, — а тут страх в башке такой дурой вспух, что куцые мыслишки повыдавливало аж до задницы. Тем и думают.

— Пятый, — считал Рагвит прирезанных, отважившихся сунуться к вожакам. — Не шибко-то и вспух, коли такой силой троих укатать не могут. Вон один прыгнул, ровно заяц, а остальные все телятся. Трясут бестолково, кто мечами, а кто и простыми палками.

— Твоими стараниями? — пригладил Драговит выгоревшую ребячью макушку, торчавшую перед ним в седле.

— Не стоит их выпускать, — подтвердил Перунка. — Наружу вылезут, так разбегутся. За ними прочие воины гоняться примутся. Под ногами у нас болтаться станут, а нам надобны страх да порядок. Чтоб одни по этим селищам хворали, а другие под селищами хворых заседали да за ними надзирали. Вот и будет у сакха порядок, что есть польза великая для любого народа.

— А мы пошарим в их дому? Покуда у них тут это великое сидение в разгаре, — еле удержался от смеха Драговит.

— Обойдетесь, — хитро глянул на него бог, задрав головенку. — Вы ж не такие жадные, как эти хапуги. В чужие земли не таскаетесь. Чужим добром не прельщаетесь.

— А вот и посыльный, — предупредил Рагвит, не вникавший в их беседу, а бдительно надзиравший над бардаком в селище. — Слышь, Перун, на полночь понесся. Туда, куда вас с Марой так тянет. Теперь вот надзирателей ждать станем — велика радость! Не пожрать спокойно, не поваляться.

— Глазом не успеешь моргнуть, как и эти хворать расползутся, — пообещал тот.

— Да вон уж кое-кто готов, — глянул из-под руки Драговит на раздавшуюся по сторонам толпу воинов.

Те лезли друг на дружку, норовя убраться подальше от трех завалившихся на землю сородичей. Эти корчились, вязали узлами ноги с руками и выли страсть, как жалостно. Тянули руки к оставшимся пока что на ногах, видать, взыскуя помощи. Но те лишь расступались, налезая друг на дружку: и от выхода из селища оттянуться пока не спешили, но и кидаться на вожаков уже не торопились. А после и вовсе подались по домам, торопясь хотя бы там укрыться от смертельной заразы. Перунка не преминул похвастать, что нагнал на них жути, подсказав мысли о наказании за побег и растаскивание заразы. Из памяти сакха он выбрал самые ужасные из тех наказаний, коими изобиловали порядки средь воинов Чернобога. Так что вскоре у выхода из селища остались лишь вожаки, что не торопились убирать мечи в ножны.

— Пошли жрать и валяться, — предложил Перунка.

И братья первыми завернули коней. Набить брюхо успели, а вот поваляться им не обломилось. Посыльный, отправленный вожаками сакха за подмогой, вернулся после полудня. А с ним явились три десятка воинов, устроивших еще две заставы на дороге. Мара той порой уже вовсю шарилась по селищу и успела стакнуться с десятком местных полонянок. Обсказала им, как и прежним, куда они могут спастись, коли захотят. Эти тоже были степнячками — все до единой выросли на лошадях, держа в руках луки. Сюда их согнали из разного полона, но языком и повадками они почти не рознились, а потому и держались кучно, защищая друг дружку, как возможно. Да и головы, в отличие от девок в первом селище, долго не ломали: смываться и поскорей! Аж пылали желанием бежать, куда глаза глядят, но поклялись, во что бы то ни стало, дождаться спасителей, не вымудривая своего побега. Толи сами пытались прежде, толи перед ними предстало то, чем закончились плачевные попытки других полонянок — Мара не полезла разбирать. Лишь порадовалась той особой мстительной терпеливости, коей одарены лишь женщины. Нынче же уйти со спасителями не получится? Вернутся за ними светловолосые, в чем уверила их гостья? Не беда, подождут. Трудно не верить этой мрачной таинственной деве, что бродит, где ей вздумается. И дозволяет видеть себя лишь полонянкам, а глаза сакха перед ней ровно слепые. Кому, кроме могучей колдуньи то под силу? А колдуньи лгать не могут, иначе лишатся своей волховской силы — то каждый в степи знает. Но, пусть даже и не вернутся их спасители, степнячки все одно утекут, хоть бы и на смерть. Все. Предел! Словом, Маре они поверили во всем — той трудненько было не верить, коли у богини в том нужда. Поверили и кинулись готовиться в дорогу, распинывая бессильно валяющихся хозяев. По их хищным мордахам горцы безошибочно догадались: в этом селище жизни воинов унесет не смертельная мнимая хвороба. И поняли, что уломать мстительниц сторожиться и не влезать в столь опасные дела можно даже не стараться.

— Ладно, это, — заметил Ирбис, стоя бок о бок с Драговитом у самой границы селища.

— О чем ты?

— Там два раз по десять, — пояснил охотник. — Тут три раз по десять.

— Вот ты о чем, — кивнул Драговит, лениво почесывая за ухом Вукира. — Я тоже о том подумал. Пять десятков воинов мы из логова Чернобога увели и посадили стеречь невесть что. Пустоту. Значит, там полегче будет, коли без драки не обойдемся.

— Будет еще селище, — напомнил Ирбис, мрачно усмехаясь.

— Верно. Еще десяток-другой прибьем к земле.

— Обратной дорогой можно бить помалу, — заикнулся Ирбис о сокровенном.

Вукир с любопытством глянул на него и шагнул ближе, словно просясь в подельники.

— Нет, — сухо отрезал Драговит. — Ты уж что-то одно выбирай. Или мы баб из полона уведем, или задеремся и погоню за собой потащим. Тогда дорогой точно половину полона оставим на земле валяться мертвыми. А то и поболе половины, коли детишек припомнить.

— Ты прав, — признал Ирбис, досадливо кусая губы. — Баб, детей спасать нужней. А ты плохо считал, — внезапно снова усмехнулся он и затеребил макушку Вукира. — Не четыре. Десять по десять и еще десяток задницы прижали к земле намертво.

— Сто десять? — не сразу понял Драговит, но тотчас сообразил: — Точно, позабыл я о хворых в селищах. Но, тогда и ты обсчитался. Забыл причислить тех, кто в третьем селище еще поляжет. Глядишь, и до полутора сотен свяжем по рукам-ногам. Почитай половину тех, что к нам в горы явились.

Их мстительные подсчеты прервали Рагвит с Парвитом и Северко, что по велению Мары сгоняли в селище и притащили сразу трех целиком зажаренных баранов. Сакха отчего-то кусок в горло не лез, так не пропадать же добру. Добытчики еще не достигли сородичей, как были облеплены серыми попрошайками. Плохо сдерживая улыбку, Драговит присел и сомкнул на шее своего друга руки, не допуская его в общую свалку. Вукир укоризненно покосился на двуногого, но рваться не стал. Понимал вожак, что без доли не останется, привык. Отдохнуть и перекусить примостились за клочком скалы, вздыбившейся посередь ровной земли в двух полетах стрел от затихшего селища. Ночевать порешили тут же — нельзя было уходить, не наладив в лежку всех до единого сакха, обитающих в нем. Да и сторожей посчитали, что многовато, а потому и их Перунка проредил, обежав с Драговитом обе заставы. И вскоре к проходу в стене селища подскакала первая пара конных, за коими волочились привязанные шкуры с новыми хворыми. Обрезав веревки на ходу, конные пустились прочь, не оборачиваясь. Не озаботившись: примут ли хворых, утащат ли под крышу, укроют ли, обогреют, накормят? Подадут ли воды и прочее, в чем будет нужда. Ну, да степнячки втащить-то их внутрь втащили, да тут же в сторонке от стены и бросили беспомощных.

Оставляя поутру место чародейной битвы, горцы мстительно радовались тому, как оставшиеся на ногах сторожа перетаскивали конями в селище новые полутрупы своих. Поразительно, но Баира и без расспросов догадалась, что девушка с ледяным лицом не простая смертная. Толи почуяла, толи больно умна. Скрывать не стали: да, мол, богиня она, сестра Чернобога, коему служат сакха. Только вот, самого солнечного коня уж и в помине нет — одолела его сестра, отправила его дух назад в Навьи пределы, дабы не чинил боле разора на землях Яви. Янжи — та попыталась, было, поваляться в ногах могучей богини, но Баира не струсила и приветствовала ту достойно и сдержанно. Поклялась служить до скончания жизни, куда бы ее ни направили и чего бы над ней не учиняли. Мара приняла клятву, чего ране за ней не замечали — не любила она пресмыканий пред своим величием. И даже какой-то ритуал произвела, коего горцы прежде не видали.

— Выдумала эту глупость, — призналась она одному Драговиту. — Прямо тут, не сходя с места. Ты видал эту девку?

— Гордячка, — согласился брат.

— Гордячка, — эхом отозвалась богиня. — А таким с их надломленной гордостью да растрескавшейся душой иное действо напоказ только к добру. Души их от такого рубцуются, далее сохраняясь в целости. А гордость обретает силу.

— Хорошо бы, — вырвалось у Драговита, отчего он вдруг заторопился за какой-то смешной надобностью.

— Как дитё малое, — покачала головой сестра, поймав его за ухо. — С великого ли ума ты от богини решил таиться? Чего засуетился? Иль чувства свои мне доверить невместно? Иль стыдишься их?

— Сама-то, чего кочевряжишься? — рассердился Драговит, высвобождая ухо. — Все уже знаешь, все поняла…

— Услышать хочу, — тихонько попросила Мара, прильнув к его груди. — Сам ведь твердил, мол, брат ты мне, и ничто это уж не отменит. Не человек я — то верно. Но, и ты прав: нельзя среди вас жить совершенно чужой. Надо хоть чем-то сродниться, а иначе… Трудно мне будет уживаться с людьми, — вздохнула она. — Тогда и уйти придется…

— Ну, нагнала тоски, — прижал ее крепче Драговит, — Кому скажи, будто сама смерть запечалиться может, так на смех поднимут. А девка… Что ж, отчего и не признать: по нраву мне, и до того не похоже на то, что было со Златгоркой, что… Ну, словом, подумалось мне тут: а было ли то со Златгоркой взаправду? Нет, она меня радовала. И горевал я долго. Только вот теперь давненько я о той тоске не вспоминал. Да и о жене думать забыл, ровно и не было ее. Так что же, может, сердце у меня какое каменное, как Ожега браниться? Может, я и вправду рожден, чтоб одному жизнь коротать? Может, не рожден я был для любви-то? Как ты рассудишь, сестренка?