Предрассветные боги

— Ну, ты нашел, кого расспрашивать? — удивилась, отстраняясь та. — Что же тебе смерть о любви рассказать может?

— Меня ж ты любишь.

— Это другое, — тихо призналась Мара, глядя в сторону. — Я в тебе шибко нуждаюсь. Я тобой привязана к этому миру. Коли ты мое тело не убережешь, так мне одна дорога… Словом, уйду я обратно в небесную Правь, и когда вновь смогу вернуться сюда, неведомо. Может, и никогда. А мне того жутко не хочется. Мне с вами куда, как милей обретаться, чем… Ладно, кончим о том. Не всякая правда к месту. Ты прав: неча тоску нагонять, когда о деле думать нужно, — вновь прижалась она к брату. — А о Баире думок не отгоняй, не сторонись их. Она девка стоящая. И ее в нашей семье я бы видеть желала.

…………

Мара слушала, как бьется в его груди модифицированное ею сердце, и уже переключилась на просчет алгоритма обработки расконсервированных, но не прошедших нормальную адаптацию латий. Естественно, не имея вводных данных об общем состоянии их психики, объеме потерь памяти, формах воздействия после расконсервации… Да, вообще никаких данных, кроме информации о деятельности в этом мире, что они с Перуном успели выхватить из оперативной памяти свихнувшегося технаря перед полным прекращением функционирования его сознания. Значит, разглагольствовать о планах и алгоритмах просто нелепо. Даже дикари не торопятся тратить силы на то, о чем не имеют представления. Они очень расчетливы — эти дикари всех времен и планет. Пальцем не пошевелят, если не запахнет хоть какой-то пользой. А она с самым серьезным видом пытается соорудить нечто осязаемое из ветра, дующего на другой стороне планеты…

Перун, используя местную терминологию, был тут, как тут, со своим неискренним удивлением по поводу ее преждевременных попыток пересчитать несчитаемое. Однажды войдя в режим прямого доступа к координатору, Перун оценил комфортность этого способа их общения и застрял в нем прочно. Он был высокопрофессиональным безопасником. Но, оказался настолько гибким индивидом, что после первого же знакомства с легкостью предоставил координатору высшего уровня приложения доступ в свой координационный центр. И совершенно спокойно предложил Маре внедрить туда собственный ограничитель с закрытым кодом доступа, что позволяло ей в любой момент скрутить коллегу-бога в бараний рог единым касанием. Казалось бы, история давняя и забытая, но, как-то под влиянием прирастающих силой эмоций она предложила удалить свой ограничитель, предоставив Перуну полную бесконтрольную с ее стороны свободу выбора. Тут он и продемонстрировал ей степень своей адаптации к местным условиям существования. Предложил забыть про ограничитель, оставив все, как есть, усугубив их взаимосвязь режимом прямого доступа к руководителю их спонтанно образовавшейся команды, в которой лично его все устраивает.

Этот теоретик-самоучка собрал собственную библиотеку информации, переработал ее с безупречной добросовестностью латии и сделал открытие. Вывел закон, утверждавший, что усиление его зависимости от другого индивида в ущерб собственным интересам — читай личной свободе — является актом нелогичным, значит, не является чем-то инородным в этом мире всеобщей нелогичности. Следовательно, эту зависимость нельзя уничтожать, дабы не ставить под удар процесс адаптации, лично у Перуна катившийся, как по маслу. Координатор высшего уровня приложения мог бы поспорить! Но богиня смерти не смогла аргументированно доказать богу грома и всяких там явлений человеческой жизнедеятельности, что он не прав. Потому, что он, как это ни парадоксально, был прав. Хотя бы потому, что его позиция помогла Перуну одним прыжком преодолеть тот путь адаптации на этой планете, по которому сама Мара продиралась сквозь годы и боль перестраиваемой психики.

…………

Третье большое селище сакха они первым делом не увидали, а услыхали. Еще не вынырнули из-за скальной гряды, что обходили, а клубок криков, воплей и стонов уже выкатился им под ноги. Там шла подлинная битва меж теми, кто пытался вырваться прочь, и теми, кто, не слишком-то чинясь, прижимал их обратно к проходу в стене вкруг домов. Кое-где на земле виднелись толи мертвые, толи просто недвижимые тела воинов. На этот раз Драговит запретил сестренке лезть в этакое безобразие, где запросто могли пристукнуть случайным образом — видать запомнил ее слова о возвращении в Правь, коего она так страшилась. Пошел сам, прихватив Рагвита и Северко — висящий у него за спиной Перун в дозволении не нуждался. Вукир даже не пытался следовать за другом, прижавшись к ногам Мары вместе с другими волками. Сейчас они чуяли себя в безопасности только рядом с богиней. Тут мужики, маясь в ожидании скукой, заметили, как сменилась любовь Вукены — самой яростной и гордой из волчиц Озерного края. Та все явственней льнула к Баире, откачнувшись от богини, кою напрочь достала своей навязчивой заботой. Понятное дело, все моментально скумекали: то Мара колдует от безделья. И верно, вот уже и Вуксана прилипла к Янжи, почесывая бока и голову о ноги девчонки. А та прямо-таки обмерла от испуга и счастья вперемежку, робко отвечая на ласки новой подруги. Баира тоже радовалась, хоть и пыталась это скрыть. А вот удовольствие Мары было заметно даже на таком каменном личике. Она и без того страшно тяготилась оглашенной заботой Ожеги с Бладой, а уж волчью опеку претерпевала, едва ли не скрежеща зубами. Иной раз казалось, что вот-вот разбушуется сердце безжалостной смерти, и настанет конец двум обильным на любовь волчицам, ан нет. Терпелива была смерть и справедлива: без нужды никого не карала.

Наконец-то, Драговит с Перуном управились со своими подлыми трудами — гвалт в селище поуменьшился. Еще бы, теперь-то сакха точно узнали, что страшная хвороба проникла и в эти пределы. Тут уж не до свар — только успевай заставы по всем дорогам расставлять, дабы мор не пролез на остальные земли.

— Как хотите, но я рядышком с этим перебаламученным селищем не усну, — решительно заявил по возвращении Рагвит. — Северко, ты вечно шныряешь вокруг да около — не присмотрел чего?

— Есть подходящее убежище, — откликнулся тот, стаскивая со своего Снежка надоевшее за день седло. — В двух шагах. И костер можно разложить. А пожрать ты принес?

— Пожрать где-то еще бегает, — хмыкнул Ильм, обихаживая свою невозмутимую Горку. — Всего и делов-то: поклониться Перуну, дабы оно притащилось к костру своими ногами.

— Оно уже тащится, — беззаботно оповестил помянутый бог.

— А это что такое? — насторожился Рагвит, вперившись взглядом в сторону дороги, огибающей растормошенное селище. — Заставы там, вроде, наладили, а все одно, кто-то шляется…

Молвил и осекся, не веря своим глазам. В их сторону волочились семь… баб ли, девок — с виду так чистые старухи. Но не это потрясло крепкого сердцем брата самой смерти — полонянки были светловолосы. А присмотревшись, мужики разглядели и светлые глаза на загоревших личиках молоденьких девчонок, старшей из коих было хорошо, ежели семнадцать. А младшая смотрелась однолеткой Лунёк. Она-то и пала первой посередь дороги, не в силах добраться до свободы, о коей им и не мечталось. Рванули к ним единым духом, а достигли в три прыжка. Ильм вздернул на руки ту малую, прижал к себе и застыл, не ведая, куда бежать и как спасать.

— Чего встал? — буркнул Рагвит, обходя его стороной.

Сам он осторожно нес на руках обеспамятевшую девчонку, а вторая повисла у него на локте, с трудом переставляя ноги. Кого-то волочил и Парвит, а вслед за ним и бледный злой Северко.

— Мара! Мара! — верещала где-то впереди Лунёк.

А навстречу родичам несся, как полоумный, Перунка, за коим с трудом поспевал Драговит. Вот когда богам пригодилась излишне нахапанная сила. Старшие-то еще ничего, а вот малую Мара вытащила уже из-за кромки. Лунёк и Янжи с Баирой крутилась рядом, хлопоча над девчонкой, как умели. Колдунья успела даже заварить особых травок Ожеги, что прихватили с собой мужики. А те мрачно расселись сторонкой от этой суеты, ожидая, когда можно станет учинять полонянкам спрос.

— Не ведаю, — равнодушно выдавила из себя Блага, не поднимая глаз.

Мужики удивились: как можно не знать, где родные селища твоего Рода? Пусть не точно, но хоть что-то же…

— Мы все родились уже тут, — оглушила их Зеля.

Пусть Благе и было семнадцать, но пятнадцатилетняя Зеля была и бойчее подруги, и мертвечиной от ее души не несло. Уразумев, что от самой старшей толку не добиться, Драговит занялся младшей:

— А как ваш Род прозывался?

— Матушка как-то обмолвилась, будто мы из Рода Лося, — наморщила лоб Зеля. — Из Белого народа. Тока вот хворала она тогда сильно. Может, и бредила — не скажу, мне тогда восемь было.

— А матушка?.. — осторожно начал Драговит.

— Ушла за кромку, — чуть не с облегчением выдохнула Зеля.

Мужики переглянулись и стиснули кулаки.

— Нас тут пятеро из одного Рода: я, Кротка, — ткнула она пальчиком, — Лепава и Славна с Милядой. Тихана, — указала рассказчица на оживающую малую, — та из Рода Волка. О том ее отец почасту твердил, покуда его лошадьми не разорвали.

Тихана из Рода Волка. На трех братьев оглянулись все. Глаза Рагвита горели бешеным огнем, Парвит кусал побелевшие губы и шумно глубоко — как учила Мара — дышал. У Драговита заместо лица каменная маска — почище, чем у самой богини смерти. Тихана из Рода Волка — все как-то сразу поняли, что нынче у трех братьев появилась новая сестренка.

— А Блага… — Зеля нахмурилась, бросив косой взгляд на застывшую бледную подругу. — Я и не ведаю. Ее не от нас притащили. Из других мест, а откуда она не говорила. Она вообще почти не говорит — ничего не вытащить. И не плачет. Мы все плачем — так легче. А она никогда.

— Мара! — окликнул Драговит, но договорить не успел.

— Она уже за кромкой, — холодно оповестила богиня смерти.

— Да ты что?! — подорвался Парвит. — Она ж!..

— Уже за кромкой, — равнодушно подтвердил Перунка, отымая руку от затянувшейся раны на ноге заерзавшей Славны. — И не лезь, куда не приглашали. Что отнято, то отнято. И никому того уж не вернуть: ни людям, ни нам, — беспощадно постановил он, подходя к Благе и кладя руки ей на голову.