Председатель

— Петр Алексеевич, товарищи, аресты и суд, это мой недосмотр, — повинился Савинков. — Мало еще опытных сотрудников, а тут еще и горячность.

— Считаю, обязательным наказать всю эту шайку-лейку, — Чернов даже встал, — причем напоказ, чтобы всем вокруг стало ясно: мы шутить не будем.

Ленин одобрительно кивнул, кто бы сомневался. Недаром вокруг суда вились разговоры типа “необходимо беспощадно карать представителей эксплуататорских классов”. Ну хорошо, покараем, а кого на их место? Шахтеров? Ребята резкие, но вот знаний у них маловато, так что получим в итоге тот же самый паралич.

Мда. Замолкли соратники. Кто на лавочке сидел, кто на улицу глядел, Витя сел, Борис молчал, Николай ногой качал. А я не влезал — интересно стало, как они проблему будут разруливать.

Красин пролистал свои записи, нашел нужное место и высказался первым:

— Борис, там среди арестованных человек десять немцев, причем половина из них граждане Германии. Посол нам уже два представления сделал. Если мы будем дожимать решение суда, то пострадают отношения с Берлином. А наши заклятые друзья с островов не преминут этим воспользоваться.

— Товарищи, среди нас как минимум четверо юристов, — Муравский последовательно показал на Ленина, Савинкова, Чернова и себя. — Мы все знаем, насколько необходима независимость суда. И отлично помним, в какой фарс превращалась царская юстиция при давлении сверху. Поэтому я считаю категорически невозможным влезать в судебные дела с политическими решениями, иначе черт те что начнется.

— Ваши предложения? — как обычно, резко вскинулся Ленин, не любивший пространных речей.

— Передать дело в суд высшей инстанции. Разделить арестованных на группы. По кому есть неопровержимые доказательства — полноценный приговор, чтобы все поняли, как предлагал товарищ Чернов. Немецких граждан Дегера, Бадштейнера и Майзеля объявить нон грата и выслать. Тех подсудимых кто раскаялся — освободить под подписку о невыезде. Остальные дела вернуть на доследование, завершить в течение полугода.

— Еще желающие высказаться?

— Позвольте мне, — я немного подвинул катнулся вперед на любимом кресле с колесиками. — Мы, похоже, совсем забыли о профилактике. Поставили старых спецов на должности и пустили на самотек. Предлагаю систематически проводить в рамках рабочего контроля проверки, можно совместно с КБС, и отстранять спецов, если профсоюз может обосновать, что их действия вредны. И, разумеется, не только на шахтах — на заводах и фабриках тоже. Если же они прямо подпадают под статьи Уголовного кодекса, то судить по всей строгости закона. Но прошу заметить, что суд в Донбассе перегнул палку, назначив высшую меру в случаях, когда она вообще не предусмотрена.

— Да, это нужно напомнить народным судьям постановлением Верховного Суда, — поддержал меня Муравский.

На том и завершили Исполком — усилить контроль и встряхнуть старых спецов, но без жестокостей. В конец концов, у нас полно невырытых каналов, руки нужны.

Расходились, как и положено революционерам, огородами, остались я, Красин да Савинков.

— Как там подготовка Первомая?

Еще осенью мы решили, что Советам не хватает государственных праздников, а что может быть лучше, чем День международной солидарности трудящихся? Тем более войны у нас закончились, левое движение в Европе сильно укрепилось, так что есть повод собраться и отметить. Ну и заодно подумать, а не организовать ли нам свой Интернационал, советский? Пригласили всех, до кого смогли дотянутся — немцев, поляков, итальянцев, китайцев, финнов, профсоюзы, просоветские партии… Практически конгресс.

— Все неплохо, почти все приглашенные едут, — наконец-то улыбнулся Красин.

— А с царским семейством?

— Прием активов почти завершен, до праздника отправим последних.

Царское семейство меняли, как военнопленных, только не на таких же сидельцев, а на царское же достояние за рубежом. Получили доступ к счетам в Дании — уехала Мария Федоровна. К счетам в Англии — Ольга и Анастасия. Во Франции — Сандро и Мария. Вот и остались только сам Николай и Татьяна, с ними доктор Боткин и прислуга, а Собко уже готовил поезд, чтобы вывезти последние осколки империи, к вящей радости монархистов.

И будет у нас клуб изгнанных помазанников: Николай в Дании, Вильгельм в Голландии, Виктор-Эммануил в Испании. Еще Георга аглицкого в Бельгию законопатить, совсем бы хорошо стало — пусть себе кузены сидят на задворках и в гости друг к другу ездят. Но тут дело такое, пока неясно, как английский пролетариат справится.

Под конец разговора Красин, оглядывая перевезенную из Сокольников мебель кабинета заметил мне:

— Я же говорил, что жить здесь не хуже!

— Леса очень не хватает.

— Ну, знаешь! Что теперь, из-за тебя столицу в Сибирь переносить? — засмеялся Борис.

— Хорошая мысль. Не в Сибирь, конечно, а куда-нибудь в Самару, например.

— Ладно, шутки в сторону.

И Савинков огорошил меня тем, что у эсеров назрел раскол. Я это предполагал и раньше, но не знал, что все зашло так далеко — Авксентьев, Спиридонова и Чернов уже почти поделили партию на правых, левых и средних. И что-то мне подсказывает, что правые эсеры выдавят остатки кадетов из уютной ниши и сами станут оппозицией. Возможно, в оппозицию, только слева, уйдут и стремительно консолидирующийся Союз синдикалистов, где появились сильные лидеры — Боровой, Волин, Аршинов… Но как оказалось, это были только цветочки, поскольку Борис и Леонид закинули пробный шар об организации партии “практиков”… Тут было о чем подумать — в нее попадут лучшие организаторы из всех ветвей Союза Труда и и такая партия наверняка станет правящей. С одной стороны, хорошо, меньше идеологической грызни. С другой — есть опасность выродиться в чисто технократическую группу, без какой-либо идеи.

Слушавшая наши разговоры Наташа чем дальше, тем больше кусала губы, а потом все-таки решилась:

— Мальчики, у меня есть очень серьезные сведения, но обещайте мне, что никому и ни за что их не расскажете.

Мы тут же пообещали.

— Не спрашивайте, откуда знаю, просто примите к сведению. У Старика редкая болезнь мозга, она прогрессирует, пять-шесть лет и он будет неспособен работать.

Вот это номер… Мне осталось никак не больше, Чернову сорок семь лет, Красину пятьдесят, Савинкову сорок. Получается, среди нас сейчас сидит будущий глава Союза Советов…

***

Этих дней не смолкнет слава

Не померкнет никогда

Красной Гвардии отряды

Занимали города!

Оркестр и слаженный хор симоновцев заглушили все, а душа моя от любимой песни сразу воспарила, иначе не скажешь. Круче нее, наверное, только “Прощание славянки” меня разбирает. Рабочие шли под красными флагами и транспарантами, причем, похоже, несли все, включая несколько устаревшие “Ответим на рану товарища Скамова беспощадным террором против уголовных!” и “Смерть панской Польше!”

— Хорошая песня получилась, — Андронов махнул рукой в сторону динамовцев и торпедовцев. — И как быстро разучили, мы ведь ее только три дня, как напечатали.

Я только улыбнулся, хороших песен сегодня много. Вот мелодия, в которой с некоторым трудом узнается “Интернационал”, а уж текст, исполняемый товарищами из Поднебесной, вообще непонятен всем, кроме них самих.

Следом за мяукающей колонной вышли нестройные ряды под черными знаменами. Под развеселые гармошки они с присвистом пели даже не “Яблочко” и не народно-революционную песню “Цыпленок жареный”, а новое и незнакомое: